Впервые с момента встречи, наши слова были вымученными — вежливыми и корректными. Есть много вещей, которые мы не сказали, так много вещей мы хотели сказать, но теперь слишком поздно. Когда мы были в душе, Нокс пошутил о том, что я пропущу рейс, но кроме этого момента, мы избегали говорить на эту тему
— Нокс, — сказала я, споря сама с собой, могу ли я чуточку быть честной. — Я помню наше соглашение, и я все ещё верю, мы должны его уважать. Но есть кое-что, что я хочу, чтобы ты знал.
Он поднял глаза от едва начатого завтрака. Видимо, ни у кого из нас не было аппетита.
— Что?
— Полагаю, я хочу, чтобы ты знал, что на этой неделе я не была сама собой.
Положив вилку, он спросил:
— Что ты имеешь в виду? Ты не Чарли́?
Я не хочу говорить об этом.
— Я имею в виду, что прежде никогда не делала то, что мы сделали. Я хочу, чтобы ты знал, что я не хожу знакомиться с мужчинами и делать то, что мы сделали.
Он странно оскалился.
— Ты хочешь, чтобы я знал, что ты не спишь со всеми направо и налево.
Я кивнула. Почему он должен мне верить? Я позволила ему трахать себя в общественном туалете. Я молила о его члене. Это не похоже на кого-то со принципами.
— Просто… ну, я уверена, ты встречал… женщин…более перспективных…
— Чарли́, - он потянулся через стол и положил свою руку ладонью вверх.
Слеза скатилась по щеке, когда я вложила в его ладонь свою.
Он сжал её.
— Я верю тебе.
Я заставила себя улыбнуться.
— Неважно, насколько опытным ты меня считаешь или как много женщин у меня было, я не такой, как ты думаешь. Я уже говорил тебе — у меня необычные вкусы, и честно говоря, это не сулит ничего хорошего для большинства отношений. У меня есть определенные источники удовлетворения, но это не одно и то же. Я даже не пытался строить долгие отношения.
Я посмотрела на него сквозь ресницы. На его лице я увидела отражение искренности.
— В тебе, — продолжил он, — в нас что-то было, что-то другое, отличное от всего, что я когда-либо испытывал. Тем утром в бассейне я на тебя запал. Нас окружало — нет, до сих пор окружает электричество, подобное которому я в жизни не ощущал и не знал.
Пустота в моей груди зияла открытой раной. Было так больно, я боялась смотреть вниз. Если бы посмотрела, уверена, что на месте, где должно быть сердце, увидела бы кровавое месиво. Нокс чувствовал то же, что и я. Это было не только со мной. У нас была связь и скоро всё закончится.
— Я… я хочу, — сказала я между прерывистыми вдохами, — я хочу, чтобы это было другое время и место. Я хочу, чтобы это было дольше, чем на неделю. Я бы с радостью, но не могу.
Он снова сжал мою руку.
— Я не прошу — не потому, что не хочу. Хочу. Я не прошу, потому что мы оба пошли на это с одинаковыми ожиданиями. Поверь, я ломал себе мозг, как заставить тебя остаться ради меня здесь. — Он перевёл взгляд на балкон и океан за его пределами. На его щеках проступил румянец, когда он сказал, — Но я здесь не живу. У меня тоже есть жизнь, в которую надо вернуться.
Мой взгляд метнулся к его глазам, когда он сказал «жизнь».
— Жизнь, Чарли́, не жена. Я не лгал. У каждого из нас есть жизнь. Возможно, однажды, если этому будет суждено, они пересекутся. В то же время, у нас всегда есть «Дель-Мар» и «101».
Он добавил последнюю часть с грозным оскалом, вынуждая мои внутренности сделать сальто.
Нокс встал и потянул меня за руку. Когда я встала, он притянул меня в свои объятия и наши губы встретились. Я хотела остаться в его объятиях навсегда. Его поцелуй был нежным и дарящим. Актуальность проведённой вместе недели была заменена необходимостью поделиться тем малым о себе, чем мы можем. Его губы и язык были на вкус как кофе. Я понимала, что теперь, каждый раз, когда буду пить кофе, я буду вспоминать Нокса. Я также буду помнить, как мы подходим друг другу. Всякий раз, когда я продрогну, я буду помнить теплоту его тела. Эта память станет моим одеялом, когда я вернусь в жизнь, настоящую жизнь.
Я тоже хотела дать ему что-то. Когда его пальцы перебрали волны моих длинных волос, я хотела, чтобы он помнил меня, чтобы помнил нас. Я бы с радостью дала ему всё, что он желал, но боль в груди означала, что у меня ничего не осталось, чтобы отдать. Я уже вся принадлежала Ноксу — сердцем, телом и душой.
Я уже не принадлежала себе, чтобы дарить.
— Я завезу тебя и Челси в аэропорт.
Я покачала головой.
— Нет, я не могу. Я не смогу сделать это снова. Это должно быть наше прощание.
— Слова были словно нож, потрошащий пустоту.
Вены и сухожилия на его шее говорили мне, что он хочет спорить, возможно, настаивать. В конце концов, он промолчал. Потемнение его светло-голубых до тёмно-синих глаз, также сообщило мне, что его эмоции на пределе. Он обдумывал свои следующие слова.
— Умоляю, Нокс, пожалуйста, не усложняй, всё и так тяжело.
Его губы захватили мои. Последний поцелуй — уже не был нежным. Он был грубым и пожирающим.
Я застонала, когда наши тела растворились друг в друге.
Когда Нокс выпустил меня, он приласкал мои опухшие губы своими. Казалось, ему нужна еще одна связь.
— Чарли́, я тебя никогда не забуду. — Подняв подбородок, он сказал, — Я не собираюсь говорить тебе, за что или за какие свои действия я извиняюсь, но, когда ты узнаешь правило, которое я нарушил, я надеюсь, ты поймешь, что это было ради тебя.
Я покачала головой.
— Я не понимаю. Какое правило?
Он поцеловал меня в нос.
— Я же сказал, что не собираюсь тебе рассказывать.
— Ты скажешь, почему это из-за меня?
— Потому что с первого момента, как я тебя увидел, я делал исключения. Я делал и говорил то, чего не делал, как правило, но делаю. Ты влияешь на меня. Ты заставляешь меня бунтовать даже против самого себя.
Я кивнула, понимая, что он говорит. Нокс сделал то же самое со мной. Он превратил Чарли́ в кого-то, кем никогда не станет Алекс или Александрия. Из-за него я обманывала себя. И я любила его за это.
Мои глаза закрылись, когда еще одна слеза скатилась по щеке. Я сказала это слово, хотя бы в голове. Я любила Нокса, человека без фамилии.
— Прощай, — я запнулась, когда развернулась и ушла. Я не могла повернуть назад. Я не могла видеть его в джинсах и белой рубашке с закатанными рукавами. Я и секунды не могла смотреть в ослепительную синеву его глаз и не провести пальцами по линии его челюсти. Когда двери лифта закрылись, я обрушилась на панель, и кнопки пульта управления размылись, пока я продолжала сдерживать слезы.
Хотя у меня болела голова от напряжения, только когда я была в безопасности с Челси и в своём номере, я позволила рыданиям прорваться. Уткнувшись лицом в плечо лучшей подруги, я плакала так, что тело содрогалось от каждого измученного дыхания.
Мы с Челси заняли наши места в самолёте, пока остальные пассажиры проходили мимо. Люди думали, первый класс — это что-то особенное, но, когда каждый проходит мимо тебя, в первом классе это ощущается как быть выставленной на витрину. Я жалела, что не забронировала места в самом конце, места, где можно спрятаться и никто бы тебя не заметил.
— Я могу вам предложить что-нибудь выпить? — Веселым тоном поинтересовалась стюардесса, размещая салфетки на подлокотник между нами. Подмигнув, она коснулась моего колена. — Знаете, дорогая, здесь не так ярко. Вы можете снять очки.
— У моей подруги чувствительные глаза, — сказала Челси. — Мы будем шампанское.
После того, как она ушла, я прошептала:
— Я не хочу праздновать.
Челси сняла мои солнечные очки, покачала головой и вернула их на место.
— Тебе необходимо отпраздновать. Ты должна смотреть на это так, как на нечто потрясающее и уникальное.
Стюардесса вручила нам каждой пластиковый стакан с пузырящейся жидкостью.
— Я думала, в первом классе дают стеклянные стаканы, — сказала Челси, рассматривая пластик.