Анри Труайя - Прекрасная и неистовая Элизабет

Заложив руки за спину, с большим усилием двигая правой ногой, Элизабет натирала паркет щеткой с металлическим ворсом. Она видела себя в зеркале платяного шкафа: лицо в капельках пота, черные глаза блестят, пушистый локон раскачивается в такт движениям прямо перед ее носом. Ей хотелось рассмеяться, когда она видела себя в зеркале. Раз-два, раз-два! Оставалось натереть всего лишь узкую полоску вдоль стены. Впрочем, паркет был почти везде чистым, без пятен.

— Я уже заканчиваю! — крикнула Элизабет.

С другой стороны перегородки раздался жалобный голос горничной Берты:

— Вам везет, мадемуазель! А мне еще работы на целый час!

— Не огорчайтесь. Я поработаю вместе с вами во второй половине дня. Мы уберемся в пятнадцатом и семнадцатом номерах.

— Спасибо, мадемуазель.

Элизабет с новым рвением принялась за работу. Трудясь так усердно, чтобы привести в порядком гостиницу к зимнему сезону, она одновременно помогала своим родителям и заодно делала спортивные упражнения. Едва проснувшись сегодня утром, она снова измерила себя: пятьдесят пять сантиметров в талии. Это была рекордная цифра. Теперь, когда ей уже стукнуло девятнадцать, она дала себе слово, что никогда не позволит себе растолстеть. Единственно, что она может позволить себе, это более полную грудь. Сейчас она у нее была круглой, высокой, но едва обозначившейся. Элизабет хотелось бы еще только немного подрасти. В туфлях на высоком каблуке она все равно выглядела очень маленькой. Однако многие считали, что такой рост придавал ей больше женственности и очарования. А в прошлом году один клиент гостиницы сказал ей, что она похожа на статуэтку из Танангры[1]. Ей пришлось даже посмотреть в словаре значение этого слова. Если бы этот седовласый полковник мог увидеть ее сейчас задыхающуюся, нервно натирающую паркет, он, конечно бы, изменил свое мнение. Эта мысль рассмешила ее, она провела по паркету ногой в последний раз и удовлетворенно выпрямившись, положила руку на бедро. При этом кусочек металлической щетины врезался в ее домашний тапочек.

— Фу! Ну наконец-то!

На полу скопилось несколько кучек белой пыли. Девушка вытерла пот со лба, встряхнула головой и улыбнулась. В соседней комнате Берта, дородная брюнетка с мощным бюстом, натирала с остервенением паркет.

— Пойду к маме, я скоро вернусь, — сказала ей Элизабет.

— Если ваша мать больше никого не наймет, то мы едва ли справимся с этой работой! — простонала Берта, размеренно двигая ногой.

— Но ведь в прошлом году мы все-таки справились! — ответила Элизабет.

— Конечно, потому что мы работали по двенадцать часов в день! И это ради того, чтобы клиенты все испортили своей обувью!

Элизабет вышла в коридор, застеленный линолеумом шоколадного цвета. В отличие от Берты она была уверена, что уборка будет закончена в срок. Весь персонал был уже на месте. В середине декабря приедет шеф-повар с помощником. Оставалось ждать чуть более десяти дней. Три года тому назад родители Элизабет продали свое кафе на улице Рошешуар и купили гостиницу в Межеве на двадцать пять номеров под названием «Две Серны». Общение с приятной клиентурой после нескольких лет скучной и, как ей казалось, никчемной учебы в Сент-Коломбе в Жейзелу, затем в мрачном пансионе в Кламаре, оказалось для Элизабет настоящей радостью, особенно в этом солнечном и веселом месте. Она не могла себе даже представить более безоблачной жизни. Люди, которых она встречала в гостинице или на лыжне, приезжали в Межев, чтобы развлечься. Сбросив с себя груз повседневных забот, они молодели внешне и даже их характер становился лучше. Элизабет казалось, что вся земля была населена вот такими здоровыми и беспечными людьми.

Она замедлила шаг и заглянула в несколько номеров. Там было чисто, все блестело и приятно пахло мастикой. В каждом номере стояли кровати со спинками из медных прутьев, с розовыми покрывалами из искусственного шелка с перепутанной бахромой, по два стула, кресло, зеркальный шкаф, комод и ночной столик, а также необходимая ночная ваза. С потолка из сосновых досок свисала лампа с абажуром из белого фарфора. Над кроватью и над умывальником — по два бра в форме тюльпана с лампочками из матового стекла. Элизабет посмотрела на этот унылый интерьер и, почувствовав жажду, пошла в двенадцатый номер, чтобы налить себе стакан холодной воды. Когда она открыла кран, из него раздалось урчание и две ржавых капли упали в раковину.

— Вода не идет! — крикнула она, выйдя из номера.

В ответ она услышала голос матери, раздавшийся с первого этажа:

— Папа перекрыл воду! Он работает там за слесаря.

— Ясно! — откликнулась Элизабет.

Это ее не удивило: вода в Межеве была очень щелочной, поэтому приходилось часто чистить засорившийся водопровод.

— Мама, а почты еще не было? — спросила Элизабет.

— Нет, — бросила на ходу Амелия, проходя через вестибюль в кабинет.

Элизабет спустилась по лестнице, перепрыгивая по привычке через ступеньку, прошла по коридору, где висели настенные часы с круглым циферблатом, открыла дверь и остановилась, увидев гору посуды. Стопка тарелок напоминала ей неприступную крепость. Рядом выстроились ряды рюмок. Маленькие и большие, они стояли на своих ножках по стойке «смирно» перед Амелией, которая держала в руке записную книжку, в то время как экономка Леонтина пересчитывала треснувшую и битую посуду:

— Две больших тарелки с трещинами, одиннадцать мелких, тоже с трещинами, семь десертных с трещинами, восемь коньячных рюмок, четыре бокала для шампанского, две рюмки для ликера треснули…

— Это все, что надо заменить?

— Нет, мадам. Еще две салатницы с отбитыми краями, три солонки и два блюдца…

Элизабет поцеловала мать в щеку и прошла в кухню, где судомойка — странного вида девица чистила медные кастрюли, яростно надраивая их смесью соли, уксуса и песка. На кухне стоял резкий неприятный запах. Элизабет было жалко эту нескладуху, потому что та была глупа и другие слуги обходились с ней грубо. Она была единственной служащей гостиницы, фамилию и место рождения которой Элизабет запомнила из-за необычного сочетания согласных. Судомойку звали Камилла Бушелотт, а родом она была из Пуалли-сюр-Серен из округа Ионна.

— Как блестят твои кастрюли, Камилла! — воскликнула Элизабет.

Камилла Бушелотт вздрогнула и взглянула на них, как смотрит скряга на свое богатство. Она довольно долго соображала, о чем ей говорят. Наконец она скривила свое лошадиное лицо в горделивой улыбке и, подмигнув, пробормотала:

— Блестят? Еще бы! А ведь я только начала работу!

Когда Элизабет вернулась в кабинет, матери там уже не было. Раздвижная дверь в столовую была открыта. Все столы с перевернутыми на них стульями были сдвинуты в угол. Они напоминали лес, растущий на нечищенном паркете. Старшая горничная Эмильена натирала пол между столами.

— Вы не видели маму? — спросила Элизабет.

— Она только что ушла, мадемуазель.

На всякий случай Элизабет направилась к холлу. Чисто вымытые окна, кожаные кресла, маленькие столики, пепельницы на ножках — все было предусмотрено здесь для отдыха клиентов. Кабинет администратора занимал небольшую комнату недалеко от входной двери. Сидя за столом, Амелия проверяла бухгалтерские книги. За ее спиной, на крючках висели сверкающие ключи.

Элизабет рухнула на стул, раздвинув ноги и опустив руки и сказала с выдохом:

— Наконец-то я тебя нашла! Мама, ты не могла бы прерваться на минутку?

— Я скоро закончу.

— Жаль, что нет воды! — продолжила Элизабет. — Мне так хочется пить!

Амелия перевернула страницу, посмотрела на дочь строгим взглядом и сказала:

— Сядь как следует, Элизабет! А то уселась как пастушка на склоне горы, охраняющая коз!

— Ой, мама, оставь меня! — возразила ей дочь. — Когда появятся клиенты я буду благовоспитанной.

— Благовоспитанными бывают не для других, а для самих себя. И потом, ты могла хотя бы покрыть голову платком перед работой.

— Но я ужасно выгляжу в платке!

— Для кого ты хочешь выглядеть красивой?

— Для себя самой, мамочка! Ты же только что посоветовала мне это! — ответила Элизабет смеясь.