— Ну да, Эстелла! — подхватил господин Греви. — Ты же не думаешь, что мы помчимся по прямому спуску, как чемпионы. Видишь тот холмик? Поезжай наискосок прямо к нему. Там ты резко затормозишь. Тебе это очень хорошо удается. А потом…

— Дай мне немного привыкнуть, Марк, — сказала со вздохом мадам Греви. — Пока я сосредотачиваюсь, изучаю площадку…

— Но через несколько минут прибудет новая кабина, и мы снова окажемся в толпе, — сказал Жак.

— Тогда поезжай с отцом и Элизабет, — меланхолично ответила мадам Греви. — При необходимости я спущусь по канатной дороге.

— Ну нет! — воскликнул господин Греви. — Если ты откажешься, то не научишься никогда. Чтобы быть уверенной, поедешь со мной. Мы затратим столько времени, сколько понадобится. А Жак и Элизабет будут впереди нас.

Напрасно Элизабет протестовала и убеждала, что могла бы быть с мадам Греви, чтобы подбодрить ее в трудные моменты. Господин Греви был непреклонен, отказываясь разделить эту ответственность с кем бы то ни было. Жак сразу же поддержал отца:

— Ты прав. Именно с тобой мама будет чувствовать себя уверенной.

Сконфуженная мадам Греви опустила голову. Элизабет сняла варежки и закрепила лыжи.

— Я пошел первым, — сказал Жак.

Она пронаблюдала за ним: ноги у него были выпрямлены, спина согнута, локти прижаты к бокам — вся его поза была напряженной, и в ней чувствовалась неуверенность, от чего, видимо, он никак не мог избавиться, несмотря на все советы инструкторов. На одном из поворотов Жак упал, потом поднялся и продолжал спуск на меньшей скорости. Элизабет каталась лучше, чем он. За два зимних спортивных сезона она научилась, благодаря ежедневным тренировкам, более уверенно чувствовать себя на спуске. Жак остановился на вершине гребня и, опершись о палки, воткнутые в снег, перевел дыхание. Элизабет покатилась по склону, сильно укатанному сотнями лыжников. Она держала лыжи параллельно, одну чуть впереди другой, и ей казалось, что ее движениями управлял не склон, по которому она катилась, а ее желание скользить все быстрей и быстрей. Резкий ветер обдувал ее щеки. На небольших бугорках, она отрывалась от земли, и тогда ее сердце замирало от страха и восторга. Элизабет выскочила на участок с ненакатанным снегом, лыжи слегка затормозили. На какую-то долю секунды она потеряла равновесие, но потом сразу же принялась набирать скорость. Ей хотелось катиться все дальше и дальше, испытывая бесконечность мягких волнообразных движений. Через дымчатые стекла очков снег казался сине-зеленым. Доехав до Жака, она резко затормозила и сделала разворот на правой лыже, подняв фонтан снега, рассыпавшийся веером.

— Великолепно! — воскликнул Жак. — Вы стали кататься гораздо лучше по сравнению с прошлым годом. Я же просто в отчаянии. Вы видели, как я шлепнулся? Я не могу как следует научиться тормозить ребром от лыжи, когда начинаю поворот, они слишком глубоко врезаются в снег, и я падаю.

— Да? — сказала Элизабет. — Но для спуска с гор иного способа пока не придумано.

На лице Жака появилось выражение нежности и серьезности, что обеспокоило ее.

— Продолжим? — спросила она.

Вместо ответа он с чувством сказал:

— Мне бы хотелось остаться в Межеве на весь зимний сезон.

— А когда вы уезжаете?

— В середине января.

— Это уже решено?

— Почти. В виду того, что я наконец-то сдал экзамены на степень бакалавра, папа хочет, чтобы я участвовал в его делах. А ему обязательно надо быть в Париже к пятнадцатому. Вот видите…

— Мне кажется, что в последний момент он изменит свое решение и даст вам отдохнуть еще несколько дней. По-моему, он такой милый!

— Несколько дней, этого недостаточно, — сказал Жак со вздохом.

Он смотрел на нее с какой-то настойчивостью, не осмеливаясь сказать ничего больше, умоляя ее понять его намеки.

Элизабет пожалела, что он не был постарше и попривлекательнее. Подняв голову, она взмахнула палкой и весело воскликнула:

— Проедем там и выйдем на трассу при входе в лес! Согласны?

— Если вы хотите, — пролепетал Жак.

Она устремилась вперед, описав кривую в девственно чистом снегу. Юноша последовал за ней. Она обернулась:

— Видите, как отлично получается, когда применяешь ребра?

Едва она закончила фразу, как кто-то с воплем пронесся мимо нее, как метеор, едва не сбив ее с ног. За это мгновение она успела узнать Максима Пуату, студента с факультета права, живущего в пристройке гостиницы. Катался он плохо, но с таким пренебрежением к опасности, что казалось, никакое препятствие не может свернуть его с пути. Несколькими метрами ниже его занесло на повороте. Он пригнул колено к лыже, чтобы сделать настоящий телемарк, но в результате покатился кубарем, а потом перевернулся на спине со скрещенными лыжами, растеряв палки. Элизабет подумала, что при падении тот мог пораниться, и подъехала к нему, чтобы оказать помощь. Запутавшись в лыжах, с перекрещенными ногами, с лицом и волосами мокрыми от снега, парень, однако, смеялся.

— Я еще издалека заметил вас, — сказал он, задыхаясь. — Мне хотелось догнать вас. Но я набрал слишком большую скорость! Впрочем, мне никогда не удавалось сделать телемарк, не разбив себе физиономию. Но каков пируэт! Вы испугались, а, мадемуазель?

— Конечно! Как вы неосторожны. Вы не сильно ушиблись?

— Нет, — ответил он. — Я даже хочу продолжить!

— Вам так нравится падать?

— Перед вами, да, — сказал он, весело подмигнув.

— Дурачок!

Элизабет помогла ему перевернуть лыжи и подняться. Он не мог сдержать смех. Глядя на него, она тоже принялась смеяться. Максим был ростом меньше Жака, но более крепким, с квадратным подбородком и открытым взглядом. Снег таял у него за воротом.

— Брр-рр! Стекает! Все равно здорово! — сказал он.

Запыхавшийся и рассерженный, Жак тоже подъехал к ним.

— Поедем вместе? — спросил Максим Пуату.

Отказаться было просто неудобно. Элизабет разогналась, и вскоре ее быстрые лыжи покатились уже не по утрамбованному, а по мягкому снегу, лежавшему на пологом участке склона. Максим Пуату скользил вслед за девушкой, дурашливо крича ей вслед:

— Не так быстро, мадемуазель, а то я опять упаду!

Жак намного отставал от них, скользя осторожно, как новичок. Они въехали в лес, в котором было срублено много деревьев. На опушке просеки высились пихты, черные и влажные, похожие на монахов. На повороте трассы Элизабет остановилась и подождала своих спутников. Мимо нее проехали незнакомые лыжники, одни промелькнули быстро, как птицы, другие помедленнее, то и дело тормозя палками с выражением испуга на лицах. Максим Пуату затормозил и слегка толкнул девушку.

— Извините, — сказал он, — я думаю, что это тоже хороший способ, чтобы остановиться.

— Вы давно занимаетесь лыжным спортом? — спросила она.

— Три года, но никогда больше двух недель подряд. Этого маловато! О, я вижу у вас лыжи из ясеня?

— Да, — ответила Элизабет.

— А не лучше ли гикори?

— Я не знаю. Ясень, по-моему, легче.

Подъехал Жак, и они прервали свой разговор. Он с подозрением взглянул на обоих. Было очевидно, что присутствие Максима Пуату портило ему прогулку. «Уж не ревнует ли он?» — подумала Элизабет. Это предположение позабавило девушку. Она почувствовала себя красивой, неотразимой. Солнце и снег были ее стихией. Сама гора помогала ей околдовать двух юношей. Оттолкнувшись палками, она ускользнула от них в лучистой белизне снега. Юноши пустились за ней вдогонку. Она догадывалась, что оба соревнуются друг с другом в ловкости и смелости, догоняя ее. Оставив их далеко позади себя, Элизабет остановилась на краю расщелины. И вновь Максим Пуату был первым около нее. Он был обессилен, но счастлив. Пот струился по его лицу, обожженному солнцем. Сколько ему было лет? Двадцать? Двадцать один?

— Браво! — воскликнула девушка. — У вас действительно есть способности!

— Когда я один, то катаюсь хуже, — сказал он.

— Почему?

— Потому что у меня нет цели!

— А теперь она у вас есть?

— Да.

— Какая?

— Догнать вас как можно быстрее.

Она услышала, то, что хотела услышать. Но нельзя было допускать, чтобы Максим Пуату сказал ей больше. В таком случае, он нарушил бы очарование этих острых и невинных шуток, позволявших Элизабет ощущать свою власть над юношами, ничего не предлагая им взамен.