Ольга Лебедева - Прекрасная Охотница

Но не одежда, не ботиночки и не соблазнительные открытости и формы было самым привлекательным в Прекрасной Охотнице. Лицо Арбениной дышало свежестью и радостью жизни, а ее глаза притягивали всякий взгляд, будь то неопытный юнец или умудренный опытом записной сердцеед. Черные и страстные, они первым делом пробуждали в памяти цыганское племя, влажностью же и особенным блеском напоминали о жарких пиренейских ночах.

Но порою эта удивительная женщина задерживала на ком-то взгляд, и он спустя несколько мгновений твердел, становился пристальным и цепким. Как у варварки из тропического племени амазонок, имевших обыкновение выжигать себе одну грудь, дабы удобнее было стрелять из лука. Взгляд же Дианы не просто ранил — он убивал наповал. Чему и был доказательством удивительным разговор, состоявшийся нынешним майским вечером на окраине Казани.

— Небось удивлены, господа кавалеры, что принимаю вас в столь хладном официозе? Вам бы хотелось шелковых подушек под яблоневыми кущами, а? — явно намекая на свой уютный флигель, усмехнулась хозяйка, обводя всю честную кампанию ироническим взором. — Что поделать, даже английский лорд казначейства не способен противостоять обстоятельствам и, покуда пребывает на своем государственном посту, вынужден жить на казенной квартире. Чего уж взять с меня, скромной гостьи из Северной Пальмиры?

Кавалеры дружно крякнули, а холеный капитан с лоснящейся физиономией сытого кота и вялым, безвольным подбородком фыркнул:

— Чего ж он у ихнего премьера не спросит? Пусть бы выделили замок какой, или что там у них — резиденцию? Уж министр министру глаза не выклюет — найдут общий язык, а?

Сидящий по ту сторону стола чиновник в форменной шинели болезненно поморщился, точно от зубной боли.

— Вы как всегда правы, господин Дубинин. Потому как сам себе человек глаз никак не способен выклевать. К вашему сведению, премьер и лорд казначейства на туманном Альбионе — одна и та же личность. И проживает в Лондоне, на Даунинг-стрит, 10. Англия, как известно, страна традиций.

— Браво, господин Меркушин, — сдвинула пальчики в беззвучном аплодисменте хозяйка. — Чувствуется университетская школа. Кстати, профессор Аристов у вас читает нынче?

— В Варшаву собираются, — размеренно и бесстрастно произнес университетский. «Вот ведь кокотка, — подумал Меркушин с досадой. — Добрых четверть часа увлеченно болтала с профессором на балу в честь Татьяниного дня, а теперь притворяется, что впервые о нем слышит!»

— Ну, так передавайте Николай Яковлевичу поклон, — как ни в чем ни бывало заключила Диана и оглянулась, высматривая очередную мишень.

— Вот и господин полковник, — с удовлетворением отметила она. — Мое почтение, господин Малинин.

Представительный полковник с повадками светского льва, облаченный в чуть тесноватый мундир, с достоинством поклонился.

— Здравствуйте, господин Аладин. Мое почтение, сударь мой Боглаевский. Слава Аллаху, и вы здесь, господин Муртазин.

Представительный купец с четко обозначившимся брюшком, однако не лишенным приятности лицом, обрамленным остроконечной бородкой и неизменной подковкой усов, сладко улыбнулся. Однако глаза его при этом не утратили холодного стального блеска, который оживал при всяком взгляде на соперников.

— А что же поручик Звягин сидит, точно воды в рот набрал? — обратилась хозяйка к чернявому цыганистому офицеру с острым орлиным носом и жгучими хищными глазами чуть навыкате. — Где ваши анекдоты? Почему не слышно занимательных историй, на которые вы, помнится, большой мастер?

Тот пожал плечами.

— Жду вашего приговора, царица, — хрипловатым тоном ответил он. — Нынче это, признаться, занимает меня превыше суетного. Как, вероятно, и всех прочих господ.

— Вот как? — притворно изумилась Диана. — А я, признаться, думала, что вы уже сами вынесли себе все приговоры. Разве нет?

Она вновь обвела всех собравшихся за круглым столом кавалеров внимательным, недобрым взглядом. И звучно хрустнула пальцами, так что капитан Дубинин от неожиданности даже вздрогнул.

— Молчите, господа? А зря. Мне, между прочим, доподлинно известно, что половина из вас уже успела смертельно перессориться друг с другом. И все из-за некоей особы, верно?

Мужчины молчали, лишь дыхание многих усилилось.

— Наш балагур Звягин уже вызвал на дуэль полковника Малинина, — продолжала Диана. — Полагаю, из-за каких-то разногласий насчет муштры и военных уставов, поручик?

— Именно, царица, — осклабился Звягин.

Малинин же лишь поморщился, однако промолчал.

— Господин Муртазин внезапно отозвал твердо обещанное пожертвование свежеиспеченному Обществу естествоиспытателей при университете, — напомнила Диана. — А сударь мой Меркушин за то обозвал его татарскою мордой и князьком недоделанным. Хоть и в приватной беседе, а теперь, как видите, полгорода знает. И предвкушает поединок. На чем изволите фехтовать, господа?

Она с прищуром смерила взглядом обоих.

— На рапирах, шпагах, кривых татарских саблях? А может, господин Меркушин предпочтет химический штатив? Или скальпель для препарации?

Преподаватель был бледен, купец же сладко улыбнулся и часто закивал большой бритой головой с хрящеватыми ушами.

— Госпожа Арбенина, верно, знает, что нынче, этим годом, в нашем… — Муртазин еле заметно нажал на последнем слове. — …в нашем университете учреждается новая программа. По изучению татарской старины.

— Вот как?

— Именно, — купеческие глазки еще более сузились. Казалось, Муртазин испытывает сейчас физическое удовольствие от каждого своего слова. — Там собираются богатые коллекции книг, монет, вышивок и орнаментов. А также ювелирных изделий и прочих предметов татарского бытия. Думаю… — Купец принял важный вид. — …те коллекции способны в будущем стать основой губернского Краеведческого музея.

— Похвально, — кивнула Диана.

Меркушин же побледнел еще сильнее. Офицеры слушали оппонентов с рассеянностью и равнодушием, свойственным всякому военному при обсуждении дел сугубо гражданских.

— Поэтому я был вынужден несколько… эээ… пе-ре-рас-пре-де-лить средства, — размеренно произнес Муртазин. — Что же касается чаяний господина Меркушина, то, полагаю, в перспективе…

— Полагаю, перспективы у господина Меркушина рисуются весьма мрачные, — перебила его Диана. — С учетом «татарской морды» и «князька», а?

Муртазин смиренно скрестил руки и деланно вздохнул, всем своим видом как бы говоря: это уж как Аллаху будет угодно.

— Поэтому я и собрала вас тут, — твердо сказала хозяйка. — И говорю вам нынче: хватит, господа! Покуда не пролилась кровь и не свершились еще более ужасные мерзости, на которые только способен мужчина ради женщины. Ведь вы все, присутствующие тут, как я понимаю, претендуете на звание моего любовника? Ну, же, господа, признайтесь, верно, это так?

Гробовое молчание было ей ответом. А молчание, как известно, знак согласия, во всяком случае, у представителей сильной половины человечества.

— Вот и славно, — заключила хозяйка, точно выполнила только что некую неприятную работу, на которую ее вынудили неизвестные никому, таинственные обстоятельства.

— А теперь я желаю сделать вам некое предложение, господа любовнички, — медленно произнесла она без тени улыбки. — И полагаю… — Диана взяла красноречивую, почти театральную паузу. — …почти уверена: от моего предложения вы не сумеете отказаться!

Из семерых предприимчивых мужчин, слетевшихся в губернаторский дом тем вечером, по меньшей мере трое считались завзятыми дуэлянтами. И это не было удивительным: несмотря на просвещенные времена и то, что дуэли в России давно запрещены законом, их число по-прежнему впечатляло. Отчасти тому виною была минувшая Крымская война, да и с Балкан в последнее время все отчетливее тянуло порохом. Но если во времена героев романов сочинителя Дюма поединки чести разрешались, как правило, традиционным холодным оружием — на шпагах, саблях или эспадронах, то теперь в спорах из-за дам правило бал огнестрельное оружие.

Таким образом, шансы дуэлянтов уравнивали вовсе не твердая рука и мастерство фехтовальщика, а глазомер и пуля, которая в России, как известно, всегда дура особенная!

Теперь дуэлировали сплошь и рядом на пистолетах, изредка норовя побаловаться с судьбою и посредством американской рулетки — когда в пустом барабане оставляли единственную пулю, и по очереди дергали смерть за усы, что с каждою осечкой становились все короче.