Этель Стивенс - Прекрасная пленница

– Вы приехали повидать марабу?

Де Коломбель кивнул головой.

– Что это вы играли сейчас? – спросил Кассили. – Я уже слыхал эту мелодию.

– Это песня слез, сиди. Вот послушайте… эти две ноты… они плачут… женщина исчезла, и возлюбленный ищет ее.

Де Коломбель улыбнулся, покручивая усы. Он привык к образным выражениям арабов.

– Песня слез… – повторил он.

– Да, сиди, песня слез.

Разговор был прерван появлением Тайеба. Мальчик допил кофе, плотнее запахнул свой бурнус и, выбежав из кофейни, тотчас исчез из виду.

Французы поднялись и, вслед за Тайебом, вышли на залитую солнцем улицу. Пересекли базарную площадь и вскоре дошли до следующей площади, в одном углу которой стояла мечеть. Несколько верблюдов дремало подле нее; над ними тучами носились мухи. Тайеб направился к низким сводчатым воротам, над которыми поднимались перистые верхушки финиковых пальм. Несколько человек, арабов, сидели или полулежали, опершись о стену, а на циновке, постланной у самого входа, трое или четверо мальчуганов, в одеждах из тонкого белого полотна, вслух читали старинную книгу.

Из-под ворот узкая лестница вела на верхний этаж. Они вошли в скромно обставленную приемную с тремя узкими расписными окнами. В комнате было человек семь-восемь арабов. Двое из них, судя по бронзовому цвету кожи, были из отдаленной части Сахары. В углу комнаты сидел, смеясь и болтая вполголоса, тот самый юноша, которого де Коломбель угощал в кофейне. Де Коломбель заметил, что он держал в руке белую розу, которую часто томным движением подносил к лицу.

В первую минуту им показалось, что Си-Измаила нет в комнате. Но вот навстречу им поднялся высокий человек, перед тем сидевший, скрестивши ноги, на вышитой подушке.

Де Коломбель был поражен – он привык видеть Си-Измаила в европейском платье.

– Вы простите, что я принимаю вас здесь, – сказал Си-Измаил, по-европейски подавая ему руку. – Это час аудиенций, и я не хотел заставлять вас ждать.

Де Коломбель представил Кассили как заведующего рудниками в округе Эль-Кантара.

Кассили с любопытством присматривался к Си-Измаилу. Он слыхал рассказы о том, как умирающий бен-Алуи спешно вызвал сына в глиняную деревушку. Что шептал старый аскет сыну – это осталось для всех тайной, но с этой минуты Си-Измаила не видали больше ни в Алжире, ни в Париже.

В лице Си-Измаила прежде всего привлекали внимание его глаза – чистого и холодного голубого цвета. Казалось, вся магнетическая сила, которая чувствовалась в этом человеке, сосредоточилась в узких зрачках.

Мальчик-флейтист проводил де Коломбеля и Кассили в отведенное им помещение. Хотя Си-Измаил выразил сожаление, что не может предоставить своим гостям европейского комфорта, жаловаться им было не на что. Две смежные комнаты были обставлены удобно, а толстые стены умеряли жару. В узкие, как в приемной, окна доносился снизу гул голосов, жужжание вроде того, какое бывает в классе.

Выглянув в окно, де Коломбель увидал внутренний, с выбеленными известью стенами дворик, под аркадами которого разместились, поджавши ноги, молодые люди, громко и монотонно декламировавшие. Это была «зауйя» – школа, в которой окрестная молодежь за счет Си-Измаила обучалась теологии и философии. Гул голосов приятен был слуху, как жужжание пчел над пряно пахнущими цветами в знойный летний день. Оно клонило ко сну.

За завтраком, превосходно приготовленным и поданным, Си-Измаил расспрашивал о своих парижских и алжирских знакомых; когда он справился о м-м де Россиньоль, де Коломбель поспешил воспользоваться случаем.

– Она провела зиму в Алжире, а сейчас вернулась в Париж. Кстати, она просила меня передать самый нежный привет вашей маленькой питомице Мабруке. Как ей живется?

– Она здорова, благодарю вас.

Си-Измаил взялся за графин и наполнил стакан Кассили.

– Здесь она?

– Она уехала – уехала погостить. Я передам ей привет вашей сестры… Итак, вы говорите, граф, что, по вашим предположениям, в окрестностях Мак-Магона должна быть железная руда?

Де Коломбель не настаивал – слишком круто был переведен разговор.

Он спрашивал себя, что же сталось с свободолюбивым ребенком, который должен был за это время превратиться в женщину, с девочкой, красота которой тогда уже волновала его воображение? Неужели Си-Измаил, под влиянием внезапно проснувшегося фанатизма или унаследованной от предков ревности, заточил эту певчую птичку, как только она расправила крылышки? Мабрука была не только красива, у нее был живой ум, была смелость.

Неужто Си-Измаил пытался превратить ее в одну из тех кукол, которые наполняют дома арабов и единственное назначение которых – рожать своему господину детей? Де Коломбель вспомнил: говорили, будто старый бен-Алуи взял в жены ирландку потому, что хотел иметь сына с высоко развитым интеллектом, но что она никогда не переступала порога его гарема после той ночи, когда он на руках перенес ее через этот порог и обрек на жизнь под покрывалом.

Враждебное чувство к Си-Измаилу шевельнулось в душе де Коломбеля. Нечто в этом роде он испытал мальчуганом, когда на его глазах один крестьянин подрезал крылья и выколол раскаленной иглой глаза жаворонку. Было что-то общее между жаворонком и девочкой Мабрукой.

Он был уверен, что Мабрука не уехала, что она где-то здесь, за обожженными солнцем глиняными стенами этого таинственного дома пустыни. Что за человек Си-Измаил? Что заставило его бросить богатую беспечную жизнь для того, чтобы стать полубогом в глазах суеверных погонщиков верблюдов и жителей далекого оазиса?

После завтрака Си-Измаил повез своих гостей осматривать новый артезианский колодец.

– Какая ирония судьбы, – говорил он дорогой, – французы рыли здесь землю упорно, забрались на огромную глубину и, потеряв надежду найти воду, прекратили работы. А затем явился араб, растративший почти все свое состояние на танцовщиц, купил за несколько сот франков клочок земли с заброшенным колодцем, пробуравил еще фута на три и наткнулся на воду.

Прошло два дня. Си-Измаил покорил сердце Кассили, открыв ему доступ в свою богатую библиотеку, с книгами на арабском и персидском языках. Коломбель был предоставлен самому себе.

На второй день вечером он вышел пройтись на площадь; его нагнал молодой флейтист, который, как успели заметить французы, неотступно находился при их хозяине. Поравнявшись с де Коломбелем и невнятно пробормотав несколько слов, он всунул ему в руку сложенный листок бумаги.

Коломбель развернул его и прочел не совсем правильно написанную по-французски записку:

«Прошу вас, месье, прийти повидаться со мной. Милый месье Помпом, приходите, для меня это вопрос жизни и смерти. Рашид проводит вас к артезианскому колодцу, где я буду ждать вас около 9-и часов. Не надо говорить, что я писала вам, меня убили бы. Приходите, приходите, милый месье Помпом.

Мабрука».

Ему сжало горло. «Помпом» было прозвище, данное ему сестрой, когда они были малышами. Мабруке оно понравилось, и она скоро привыкла называть де Коломбеля этим прозвищем.

Он обернулся к юноше.

– Ты – Рашид?

– Да, сиди.

– Могу я доверять тебе?

Флейтист покраснел.

– Сиди… – начал он.

– Ты один из учеников «зауйи»?

– Да, сиди.

– Как же тебе удается сноситься с одной из жен марабу?

Мальчик выдержал его взгляд, не сморгнув, потом смело рассмеялся.

– Известно ли тебе, что я друг Си-Измаила?

– Любовь сильнее дружбы.

– Я не люблю.

– Зато я люблю, сиди! – воскликнул мальчик звенящим голосом.

Это было так неожиданно. Если Рашид любит Мабруку, почему он устраивает ей свидание с другим мужчиной?

– Ты любишь женщину – из дома марабу?

Мальчик вскинул голову.

– Я люблю марабу, люблю больше самого себя. Я учусь, чтобы служить ему впоследствии. Он мой учитель, мой отец.

– А… Мабрука?

– Женщина! Что такое женщина? Я хотел бы, чтобы она ушла, потому что она всегда подле него. Потому что он советуется с ней, потому что он нежен с ней. Он забывает, что она женщина. Он обращается с ней так, будто она сын его. Он научил ее многому такому, чего женщине вовсе незачем знать.