Нина Соротокина - Прекрасная посланница

– Я был ранен, ваше сиятельство. Ранен и контужен. Но не только этим я могу объяснить мою забывчивость. Тайное послание, о котором вы изволите говорить, было похищено.

– Вот как? Кем?

– На границе Польши я был захвачен в плен конфедератами. Мне удалось бежать, – Матвей подробно описал подробности побега, не упомянув, разумеется, ни Николь, ни ее мнимого папеньку. – Письмо было зашито в камзол. Я думаю, что его похитили поляки-конфедераты.

– Но вы в этом не уверены?

Матвей промолчал. А что он мог сказать? Да, не уверен, потому что «папенька» очень похож на аббата Арчелли. И вовсе не исключено, что ловкие пальчики Николь распороли подкладку на его камзоле. Матвею показалось, что спина его покрылась гусиной кожей. Вены, мускулы, сухожилия, печень и почки – все напряглось.

– Что было в том рескрипте писано, знаешь?

– Никак нет, ваше сиятельство.

В голосе Бирона уже звучал металл, податливость Матвея его раздражала. Дальше он уже обращался к нему на «ты». А что церемониться с этим прохвостом?

– Вез тайное послание и не знал его содержания?

– Это чужая тайна, ваше сиятельство. Мне было поручено доставить письмо в Варшаву, что я и сделал, да не нашел там кому передать. Взялся сам везти, да вот не довез.

– А ведь это подсудное дело, поручик. Депеша не доставленная в военное время по назначению… Знаешь, чем это грозит?

– Я готов принять любую кару.

– Почему сразу не пришел ко мне с повинной? Что в этом – беспечность или злой умысел?

– Ах, ваше сиятельство, голова у меня от контузии пошла кругом. У меня ведь были и другие поручения, и я их выполнил. Я вез депешу от генерала Любераса к графу Левенвольде.

– В чем смысл депеши Любераса? Ее ты тоже не читал?

– Тоже не читал, – эхом отозвался Матвей, – но подозреваю, что генерал Люберас высказывал некоторое беспокойство…

– Продолжай, продолжай. Он фельдмаршалом не был доволен, так?

– Это мне не дано знать. Но мне известно, что фельдмаршал Миних послал в Варшаву приказ об арестовании Любераса.

– Понятно. А Люберас обвинял Миниха в том, что, воюя, тот чаще заботился о собственных интересах, чем о нуждах государства Российского.

– Так точно, ваше сиятельство.

– Что значит – так точно?

– Я принимаю ваши слова на веру.

А этот молодой человек вовсе не так прост, как выглядит, подумал Бирон.

– А в армии, что по этому поводу говорят?

– В армии ничего не говорят, в армии воюют, ваше сиятельство.

– А ты не дерзи, не дерзи! – крикнул вдруг Бирон, распаляясь, но тут же остыл. – Помнишь поручение мое, с коим в Польшу ездил? Ты кому-нибудь о деньгах говорил?

– Никак нет. Никому и никогда, ваше сиятельство.

– А тебя о них кто-нибудь не спрашивал?

– Не спрашивал, – твердо ответил Матвей и подумал с испугом: «А ведь спросят, как пить дать спросят. Только кто?»

– Ладно, поручик, догуливай свой отпуск. Твое счастье, что вверенный тебе рескрипт не нес важной информации. А то гнить бы тебе в каземате. Но помни, князь, за тобой должок. Придет время, и я о нем напомню.

Бирон обошелся с Матвеем милостиво из-за сообщения о генерале Люберасе. Об этой тяжбе с Минихом и о прочих военных склоках никто не поставил Бирона в известность. Теперь на руках у него еще один козырь. Маленький козырек, но и он сгодиться в борьбе с этим всеми обласканным героем. В том, что борьба будет серьезная, фаворит не сомневался.

А Матвей шел по дворцовым коридорам, молился мысленно и думал – пронесло. «Понять бы только, про какой должок толковал Бирон? И почему-то я всегда ему должен, а он мне никогда. А может быть, у этого расфранченного баловня судьбы совсем нет верных людей, и он каждого ловит на крючок, запугивая и стращая неведомыми карами?»

На всех изгибах коридора стоял караул, семенили куда-то ливрейные слуги с подносами, шурша юбками, пробегали фрейлины, успевая стрельнуть в сторону Матвея любопытным взглядом. Тесно живут во дворце, от интриг, подсиживания и доносительства небось спасу нет. Даже воздух здесь кажется густым и затхлым.

Зато на улице было свежо. Набережная встретила ветром, пропитанным влажной пылью. Небо было свинцовым, без единого проблеска. Нева жила обычной трудовой жизнью, вверх по течению тянулась барка с сеном, вниз шли струга с непилеными бревнами, хлопали на ветру паруса, грохотала цепь спускаемого в воду якоря. Гребцы резво колотили веслами в воде, перевозя в своих утлых челнах обывателей с одного берега на другой.

Матвей вскочил в седло и неторопливо поехал в сторону усадьбы. Купчая уже была составлена, часть денег отдана, поэтому он с полным правом мог называть усадьбу своей. Он даже название ей придумал – «Клены», поскольку очень хороши там были клены у каретного сарая и у мельницы. Да и у лодочного сарая рос пригожий кленок, молоденький еще, но аккуратный. Если очередное наводнение не подмоет ему корни, то вырастит со временем в могучее дерево.

Думай, Матвей, думай и сопоставляй. Что-то слишком много новостей ты получаешь за последние дни. И новости одна другой увесистее, словно камнепад в горах. Может, и впрямь его сглазили, нашептали, надули в уши ядовитого дыма?

Письмо от Лизоньки он получил за день до визита к Бирону. Взял его в руки с опаской, словно горячую бумагу. Сейчас начнутся упреки, и главная обида в том, что справедливые. Сколько можно его, словно слепого кутенка, носом в лужу тыкать? Но против ожидания, письмо было спокойным, почти радостным. Он прощен, слава тебе господи, прощен и забыт.

Одной заботой меньше, но в конце послания пришлось проглотить горькую пилюлю. Какой-то неведомый шляхтич подробно и со скрытым злорадством рассказывал «о той даме, с которой вы знакомство водите». Оказывается, Лизонька своими глазами видела его встречу с Николь в кофейном дому. Ах, если бы он знал это раньше, не чувствовал себя таким дураком. Однако этот шляхтич слишком много на себя берет. Видите ли, «названная дама» хоть и предъявила нужные для вскрытия могилы документы, вела себя странно, назвалась вдовой Виктора Сюрвиля, а потом выяснилось, что она вовсе не вдова, а дальняя родственница.

Тебе то, Ксаверий, какое до этого дело? Ты сам-то кто таков? А-а-а… Это же князь Гондлевский, как он о нем забыл? Родной братец атамана, который напал на их карету.

Вчера он страшно разозлился на «доброжелательного» Ксаверия, который всеми способами пытался очернить Николь, по самому тону письма это было видно, а сейчас вдруг вредная приписка пана Гондлевского высветлилась совсем в другом свете. Значит, не все ложь, если Николь действительно родственница покойного Сюрвиля. Вопрос только, кто дальше спросит Матвея про могильные деньги – сама Николь или аббат, ее мнимый батюшка.

Поспешая в «Клены», Матвей надеялся получить из рук сторожа записку от Николь. Однажды уже старик исполнял роль Гермеса, посыльного богов, и справился со своей ролью отлично: влюбленные обменялись письмами. На этот раз никаких записок не было.

Матвей не стал задерживаться в своих владениях. На прощанье сторож сказал ему озабоченно:

– Шлялся здесь вчера какой-то мужик, в ворота не входил, но все высматривал. Я говорю: «Дядя, тебе чего?», а он не ответил и поспешил прочь. Вы, барин, никого сюда не посылали?

– Да мало ли шляется тут разбойников? Место тихое, вот и выискивают, чем поживиться.

– Да не похож мужик на разбойника-то. Борода, как лопата, а рука, что палку держит, белая, к работе не привычная. Глаз-то у меня острый.

– Вот тебе деньги. Купи собаку. Не помешает.

Вечером Матвей достал из сундука три цепочки, на одной висела ладанка, на другой заговоренный оберег в виде камушка с глазом, на третьем медальон с Лизонькиным локоном. Все три цепочки пошли в кисет, который был послан слугой в дом богатея Сурмилова, его знали все на Васильевском острове.

А сторож в усадьбе «Клены» пересчитал вечером деньги, выданные барином, но собаку покупать не стал, пожадничал, за что ему со временем пришлось заплатить подороже – собственной жизнью.

Миних вернулся в Петербург в середине июля и сразу был принят во дворце. Конечно, фельдмаршал ожидал совсем другой встречи, и дело здесь не в пышности и не в количестве заздравных тостов. Просто он не почувствовал должного уважения к задаче, которую решил с таким блеском. Война – это хорошая мужская работа в хорошей мужской компании, там жизнь определяют твердый расчет и порыв. Удивительно, как эти два понятия могут уживаться рядом, но война состоит из противоречий. Но одно точно и непреложно. Обдумывая план очередной баталии, ты без зазрения совести можешь сбросить семейные вериги, не думать о детях, о деньгах, которых всегда не хватает, не размышлять с мучительной обидой, что государыня не была достаточно ласкова, а паршивец Бирон слишком лицемерно улыбался, затевая очередную каверзу, словом. Ты счастлив.