Надо признаться, что это новое мое увлечение было посильнее любовного… Я начала понимать Юрика…
В один из таких вечеров — это было в конце июля, когда я уже отчаялась найти автора письма и приступила ко второй части этих хроник, в офисе раздался телефонный звонок. Я взяла трубку. Это был Лека.
— Быстро включи телевизор на первую программу, — даже не поздоровавшись, выпалил он.
— А в чем дело? — почему-то испугалась я.
— Включай без разговоров и не клади трубку, — крикнул он.
Я, не вставая с места, нажала кнопку на пульте. Большой телевизор и видеомагнитофон стояли прямо в моем кабинете. Мы часто смотрели здесь репортажи с показов высокой моды, демонстрировали собственные модели.
Медленно, слишком медленно нагревался экран… За эти несколько мгновений чего только я ни передумала. Первым пришло в голову слово «война». Потом: «Левушка, закрытая граница, беженцы, голод…» «Потом выскочили слова: „Путч… национализация… погромы… обыски… голод и опять война, правда, на этот раз гражданская…“».
Наконец появилось изображение. Это была публицистическая передача. Одна из тех, что в народе называют «говорящие головы». Известный ведущий беседовал с каким-то человеком… Судорожно переведя дыхание, я крикнула в трубку:
— Ну что, что?
— Как «что»? — восторженно вскричал Лека. — Ты разве не узнаешь?
— Кого? — спросила я, вглядываясь в лицо мужчины, которое начало казаться мне знакомым.
— Неужели не узнаешь? Это же «академик»!
— Какой академик? — спросила я и тут до меня дошло, на кого похож собеседник ведущего. — Не может быть… — сказала я, чувствуя, как мурашки поднимаются со спины на затылок. — Он же умер.
— Значит, не умер! — крикнул Лека. — Я и раньше слышал его фамилию и даже состоял с ним в деловой переписке по поводу одного проекта… Только мне и в голову не при ходило, что он — это он. А тут диктор объявляет, что в передаче участвует Игорь Алексеевич Исаев, председатель совета директоров акционерного общества…
Лека назвал известное АО, в которое входили несколько крупнейших металлургических комбинатов.
— Представляешь! Он уже и в самом деле академик и один из самых богатых людей страны…
— Ты уверен, что это он? — спросила я, уже видя, что это и в самом деле «академик»…
— А кто же?! — весело вскричал Лека. — Тут сейчас показывали картинки из его жизни… Ты знаешь, меня трудно удивить, я не нищий, но когда показали его яхту…
— Так значит, это он написал… — пробормотала я.
— Что написал?
— Неважно… — сказала я, чувствуя, что заливаюсь краской, как девушка.
— Ох, киска, что-то ты темнишь… Расскажи все своему сладкому ежику, — проворковал Лека.
— Подожди, дай посмотреть, — сказала я. — Ты дома? Когда кончится передача, я тебе перезвоню…
Я повесила трубку и уставилась на экран. Несомненно, это был Игорь. Только теперь он был совершенно сед и как-то по особенному прямо держал спину, словно был закован в железный корсет. У него появилась новая привычка — разговаривая, после каждой фразы плотно сжимать губы. Улыбался он теперь только уголками рта. Но постепенно я начала узнавать в этом серьезном, властно-спокойном человеке того самого Игоря, который с юношеским огнем в глазах рубил драгоценной шашкой мой носовой платок…
Значит, он жив. Значит, это он прислал букет, кольцо и написал письмо, в котором зовет меня и надеется, что его положение и богатство дают ему право на этот шаг и даже могут служить оправданием…
Интересно, какой же рубеж он наметил для себя, ка кой уровень богатства, достигнув которого, он разрешил себе написать это письмо? Я передернула плечами от возмущения и выключила телевизор, не досмотрев до конца передачу.
Через некоторое время мне позвонил Лека.
— Ну как, убедилась?
— Убедилась, — сказала я.
— Не слышу энтузиазма.
— А чего мне радоваться? — спросила я.
— Все-таки не чужой человек… — осторожно сказал Лека. — И очень богатый…
— Я тоже не бедная, — сказала я.
— Ты не бедная, а он богатый. Улавливаешь разницу? Представляешь, как бы ты развернулась с его капиталами? Ты могла бы создать новую империю высокой моды, как Версаче, Ив Сен-Лоран, Кристиан Диор…
— Я не империалистка… — усмехнулась я. — Кроме того, с меня и моих хлопот хватает…
— А я бы развернулся… — вздохнул Лекочка.
— Попытай счастья, — невинно предложила я. — Ты ведь его знал и до меня…
— Шутишь? — спросил Лека.
— Исключительно над собой, — ответила я. — Ситуация гораздо смешнее, чем ты себе представляешь…
— Слушай, киска, я тебя не понимаю… Неужели ты еще обижаешься на него за эту историю со свалкой? Да ты по смотри вокруг! С кем мы живем? Нет ни одного человека на свете, который бы меня не кинул или хотя бы не подвел! Кроме тебя, разумеется! За что я тебя и ценю! Мне должны пол-Москвы! Я уже не могу появляться в общественных местах, потому что всюду встречаю своих должников, которые портят мне настроение! Заметь, что при этом сами они не расстраиваются! Некоторые даже возмущаются тем, что я им дышать не даю и повсюду преследую! А тут человек для тебя же зарабатывал копейку, а ты на него обижаешься! Ну так не академик он был, ну и что? Стал академиком! Не кинул тебя на деньги, не подставил, не продал конторе, не изменил… Да он же святой! Слушай, киска, давай вместе к нему завалимся, по старой дружбе… Как будто ничего и не было, а? Да он наверняка рад будет тебя увидеть… Может, он и в мой последний проект немножко вложится… Я такой проект затеял, а свободных денежек нет… Если мы этот проект раскрутим, то все трое будем в шоколаде, как эскимо!
— Я-то тут при чем?
— Нет, киска, ты тут очень при чем! Он тебя любил по-настоящему! Такое не проходит.
— А если любил, то чего же он раньше меня не нашел?
— Всякие бывают случаи… — ответил Лека.
— Ладно, — сказала я, — если соберусь к нему — позвоню.
«А ведь он прав, подумала я, повесив трубку. В чем он провинился передо мной? Тем, что врал? А может, он так ощущал свою жизнь в перспективе? А к свалке и сам от носился как к временному отклонению от основной линии. Он же не зря говорил мне тогда, что не имеет права на мне жениться, пока не закончит важную работу… Все так и было. Кто отважится сказать, что работа, которая в день приносит столько, сколько академик зарабатывает в месяц, неважная? Он же оберегал меня! Страшно представить, что было бы, если б мы поженились! Ведь его осудили с конфискацией имущества. А это значит, что судебный исполнитель и дедушкино кресло забрал бы, и библиотеку…
И секретной эта работа была на самом деле. Дважды секретной! Он был вынужден скрывать ее и от своих знакомых и от органов одновременно.
В чем его еще можно упрекнуть? В том, что не сказал правду сразу? Представляю, знакомит нас Лека и говорит: „А это заведующий Зюзинской свалкой…“
В конечном счете, если человек доходит до своей цели, значит, дорога была выбрана правильно… И потом, даже та кое суровое государство, как наше, амнистировало всех осужденных за экономические преступления. К тому же с сегодняшней точки зрения это и не преступления вовсе… Сегодня у нас до семидесяти процентов экономики является теневой, а остальные тридцать процентов виновны в злостном укрывательстве доходов… И вообще, даже настоящих преступников не осуждают через двадцать лет после преступления, а с тех пор прошло почти тридцать…»
Я решила, что должна его простить. И тут же в душу закралось сомнение. А если это все-таки не он написал письмо?
— Есть только один способ это проверить! — сказала я вслух. — Позвонить ему. Если он живет там же, в Серебряном бору, значит, все сходится. Ведь в письме говорится о месте нашей первой встречи. Ведь не имеет же он в виду Большой театр.
Я сняла трубку. Номер его коммутатора я помнила до сих пор: 199–33–11. Он сам научил меня его не забывать, сказав, что если вспоминать его с конца, то нужно два раза по множить на три, а с начала — два раза разделить. А запомнить добавочный было еще проще. 941 — год начала войны без тысячи…
В глубине души я на сто процентов была уверена, что у меня ничего не получится: то ли у него телефон сменился, то ли будет занято, то ли его не окажется дома… Иначе прежде чем звонить я подумала бы, а что я ему скажу?..