На коммутаторе теперь вместо мрачного мужчины отвечала приветливая девушка.
— Соединяю, — лучезарно пропела она.
На даче трубку сняли так быстро, будто сидели у аппарата. Мне ответил тяжелый густой баритон:
— Я слушаю.
— Здравствуйте… — сказала я, еще сама не зная, что говорить дальше.
— Здравствуй, Маша… — сказал он, — почему так долго не звонила?
Я опешила.
— А как ты меня узнал? — не нашла ничего лучше сказать я.
— По этому телефону можешь позвонить только ты…
— Почему? — не удержалась я от дурацкого вопроса.
— Этот номер мне удалось вернуть только полгода назад, и я больше никому его не давал… Ты не сердишься на меня за мое письмо?
— Почему я должна сердиться?
— Оно слишком эмоционально… Прости, я был немножко не в себе, когда его писал…
— Ты хотел бы в нем что-то исправить?
— Нет, нет, что ты?! — испугался он. — По смыслу — ни строчки… Просто оно могло бы быть чуть менее романтичным… Мне было очень трудно решиться написать тебе…
— Женщину не может огорчить избыток романтики… Скорее наоборот. Ты женат?
— Нет. И не был. Разве это не ясно из письма?
— Всякое может быть…
— Ты не хочешь ко мне приехать? — осторожно спросил он.
— Когда?
— Прямо сейчас… — торопливо ответил он.
Я посмотрела на часы. Было около одиннадцати.
Мне было очень понятно его состояние. Он боялся обо рвать ту тоненькую ниточку, даже не ниточку, а невесомую осеннюю паутинку, вновь протянувшуюся между нами с этим звонком, которого он ждал почти месяц. Не объяснять же ему, в самом деле, почему я так долго его искала…
— Хорошо, — сказала я… — Только объясни, как проехать, а то боюсь, что в темноте я тебя не найду…
— Тебе не придется искать. За тобой приедет машина.
— Тогда записывай мой адрес…
— Разве ты не дома?
— Я в офисе, а дома у меня ремонт…
Ровно через полчаса за мной на роскошном лимузине приехал Василий. Увидев его, я, не вполне осознавая, что делаю, бросилась к нему, как к родному, и расцеловала.
То, что шофером у него, как и прежде, был Василий, сказало мне об Игоре, о его характере очень много… Больше, чем он сам мог бы рассказать о себе.
Василий почти совсем не изменился. Только морщины на лице стали глубже и резче, а на голове появилась лысина, которую он стыдливо прикрывал зачесом от уха.
Я ему сказала, что годы на него не действуют.
— Последние тридцать лет я держу вес 83 килограмма, — в ответ на мои комплименты с гордостью сказал он. — Прав да, в тюрьме сперва похудел на пять килограммов, но потом в лагере, когда все наладилось, набрал норму…
— Я этим похвастаться не могу, — сказала я.
Вскоре мы свернули в дачный массив, и я стала узнавать места. К даче теперь вела прекрасно асфальтированная дорога, которую тепло-охристым светом заливали часто стоящие фонари.
Едва машина приблизилась к высокому деревянному за бору, как створки массивных железных ворот стали беззвучно разъезжаться… Не снижая скорости, мы подъехали к даче, и в ту же секунду на крыльцо вышел Игорь.
Я не могу описать чувства, охватившие меня в тот момент. Если при встрече с Василием я, не задумываясь, бросилась к нему на шею, то тут замерла, не доходя до Игоря, и мы долго стояли, молча глядя в глаза друг другу и не решаясь ни на слово, ни на жест…
Мне показалось, что Игорь стал еще выше и сухощавее. Сеть мелких морщинок, невидимых по телевизору, при верхнем свете уличного фонаря обозначилась резче. Глубже стали впадины на щеках…
В конце концов я сделала шаг к нему навстречу и протянула руку.
— Может быть, ты предложишь даме чашку чая? — Сказала я.
Он пожал мою руку. Его ладонь была лихорадочно горяча.
Внутри дача была совершенно другой. От прежней обстановки не осталось ничего, кроме камина. Дорогая, невероятно удобная и мягкая мебель была обтянута тончайшей кожей цвета слегка топленых сливок, почти белой. Каминная решетка, набор каминных приспособлений раньше, сколько я помню, был из черного кованого металла, теперь все это сверкало хромом и имело самые современные, изысканные формы.
Здесь было заменено все — рамы, полы, потолки, отделка стен, мебель, не говоря уже о радиоаппаратуре. Она была какая-то невиданная и своими непривычными очертаниями напоминала оборудование космического корабля из фантастического фильма. Она наполняла тишайшими и сладчайшими звуками Моцарта всю огромную гостиную до самых дальних уголков. Создавалось впечатление, что ты купаешься в музыке, которая при этом дает возможность разговаривать не повышая голоса…
В ответ на мои восторженные охи и ахи Игорь сдержанно кивал. Очевидно, он ждал от меня других реакций, других слов.
— Хочешь посмотреть второй этаж? — спросил он.
— Неужели и коллекция сохранилась? — удивилась я.
— Не вся. Только самое для меня дорогое…
Его кабинет тоже преобразился до неузнаваемости. Вся мебель была современная, но, как и прежняя, из мореного дуба, а вдоль светлых, почти белых стен какой-то невероятной прямизны и ровности стояли на тонких блестящих ножках стеклянные саркофаги, в которых покоились на специальных подставках предметы из его коллекции, подсвеченные невидимыми светильниками. На самом видном месте матово светилась знаменитая «гурда».
Кабинет от этого был чрезвычайно похож на дорогой европейский музей.
— А где же книги? — вырвалось у меня.
— Здесь, — улыбнулся Игорь и нажал на стене какую-то невидимую кнопочку.
Стена за письменным столом неторопливо разъехалась и обнажила книжные стеллажи, плотно заставленные книгами. Игорь нажал еще какую-то кнопку, и книжные полки, совершив какой-то замысловатый пируэт, утонули в глубине, уступив место другим полкам с другими книгами. Еще нажатие кнопки, еще один пируэт — и следующие полки заменили место предыдущих.
— И сколько раз их можно менять? — слегка обалдело спросила я.
— Пять раз. Тебе нравится?
— По-моему, слишком функционально… Честно говоря, старый кабинет мне нравился больше… Правда, я была тогда чуточку моложе… Может быть, все дело в этом? Ведь, как сказал однажды известный писатель Николай Климонтович, «единственно неизменный критерий в нашей жизни — наша молодость…»
— Мне тоже старый нравился больше, — улыбнулся он. — Но дизайнер меня переубедил. Он сказал, что я буду принимать в нем не только старых друзей, связанных с прежней обстановкой воспоминаниями…
Он нажатием кнопки убрал стеллажи и сдвинул половинки стены на место.
— И потом, когда дачу перестраивали, я даже не мечтал, что ты когда-нибудь увидишь ее снова…
— Что же изменилось с тех пор? — спросила я, пристально посмотрев на него.
— От отчаяния я сделался храбрым… — ответил он, не отводя взгляда. — Ты простила меня?
— Да, — твердо сказала я. — Вернее, я поняла, что ты невиновен и тебя не за что прощать…
— Когда это произошло?
— Сегодня…
— Ты видела меня по телевизору?
— Да, но не в этом дело… Просто я раньше думала… — Я замялась, решая, сказать или нет… Решила сказать. — Просто я не думала о тебе как о живом. Мне сказали, что ты умер.
— Так оно и было… — ответил он. — Давай спустимся…
— И растопим камин, и ты расскажешь мне все… Все, что сочтешь нужным… Ведь ты, как это следует из письма, знаешь обо мне много, а я, как и раньше, не знаю о тебе ничего…
Он бросил на меня короткий изучающий взгляд.
— Нет-нет, — сказала я, — это совсем не упрек… И потом, никогда еще ореол тайны не портил мужчину в глазах женщины…
Мы спустились в гостиную. Он растопил камин. Я при готовила изысканный зеленый жасминовый чай. Он было попытался угостить меня коллекционным коньяком, ужином, но мне действительно ничего, кроме чая, не хотелось. В последнее время у меня было столько приемов, презентаций, деловых ланчей, обедов и ужинов, что о еде и алкоголе даже думать было тяжело. А Игорю, как я понимаю, было совсем не до еды…