— Я могу немного подумать, или нужно сегодня подписывать?
— Конечно, можете подумать! — радостно воскликнул Кирилл Львович. — Такие решения с бухты-барахты не принимают. А как надумаете, так сразу и позвоните вот по этому телефону.
Он оторвал от маленького блокнотика листик и записал номер телефона.
— Это не мой номер, но мне сразу передадут. Вы скажите, что хотели бы повидать Кирилла Львовича, и я с вами сам свяжусь.
Я поднялась.
— А посошок на дорожку? — весело спросил Кирилл Львович и схватился за бутылку. Я согласно кивнула, он подлил мне и вылил остатки себе. Если до этого я едва пригубливала, то тут выпила коньяк одним духом.
В тот же вечер я позвонила Николаю Николаевичу и рассказала ему все.
— Что за самодеятельность! — пробурчал он в трубку. Каждый в свою дуду дудит, не то что раньше… Не нужно ничего этого… Как, ты говоришь, его зовут?
— Кирилл Львович.
— Такой коротко стриженный, энергичный, на комсомольского вождя похож?
— Точно, — сказала я.
— Забудь о нем, — сказал Николай Николаевич.
Больше Кирилл Львович меня не беспокоил, и я вздохнула с облегчением. Я не знала, что из этих двух зол Николай Николаевич большее.
Неожиданно оказалось, что ожидание и воздержание полезны для девушки. За этот год я много чего успела. Во-первых, закончила институт на одни пятерки. Пустячок, а приятно. Во-вторых, закончила шоферские курсы и получила права, В-третьих, много работала и собрала деньги на «Волгу». Правда, пришлось подзанять немного. Я бы с удовольствием купила «Москвич», — это было гораздо легче, — но когда я представляла себе, как из маленькой машинки вылезает этакая бабища, то понимала, что это совершенно невозможно. Я вынуждена была купить «Волгу».
Это была на самом деле вынужденная покупка. Вдруг стало ясно, что Ильф и Петров были абсолютно правы, когда сказали, что машина не роскошь, а средство передвижения. А для меня, пожалуй, единственное…
Раньше я как-то меньше ездила. Больше ходила пешком.
Жила в центре — все рядом. Но с каждым годом Москва все больше расползалась по окраинам, и там, хочешь ты или не хочешь, находились какие-то дела. А ездить в общественном транспорте лично для меня особенно в часы пик становилось все труднее и труднее. Летом это было просто мучение…
Шел пятьдесят девятый год — начало «оттепели». Народ потихонечку распрямлялся, поднимал голову. Мужики, особенно дурные, осмелели до такой степени, что нельзя было войти в автобус, чтобы к тебе тут же не пристроился кто-нибудь сзади или сбоку… И через секунду слышишь, засопел в сторону. И морда при этом самая индифферентная, а через минуту чувствуешь, как там внизу зашевелился его зверек. Зазеваешься, схватишься за поручень ниже положенного и тут же тебе в руку чуть ли не вкладывают прибор, который уже не мягче самого поручня. Или притиснут тебя к сиденью, а там уже на поручне чья-то волосатая рука, в которую ты упираешься самым лобком и деваться при этом тебе совершенно некуда. Выгибаешься самым неестественным образом, чудом отодвигаешься, но потом, после поездки в такой нелепой позе, спина отваливается. А стоит сесть в метро или в автобусе на заднем сиденье, как тут же между твоих колен норовит просунуться чья-то твердая, костлявая нога в заношенной брючине… Правда, со мной у них, как правило, этот номер не проходит, — кишка тонка, но пытаются регулярно. Вернее, пытались, пока я ездила в метро и в автобусах.
Однажды вошел тип с женой и дочкой. И, естественно, «совершенно случайно» оказался напротив меня. Дело было зимой, и он, нависнув надо мной и как бы занавесив мои ноги полами своего широкого пальто, попытался было просунуть свою коленку между моими. Но не тут-то было! Я уже не раз говорила о том, что бедра у меня очень сильные. Он попытался еще раз… Не выходит! Точнее, не входит колен ка… Он снова предпринимает попытку. Настроение у меня было в тот день хорошее и в голове блеснула игривая мыслишка. Дай-ка, думаю, проучу наглеца. И чуть-чуть, словно поддаваясь его желанию, расставила ноги. Он просунул меж ними половинку коленки и не успокаивается, негодник, прет дальше. Я закрыла глаза, вроде как сплю или, что для него еще заманчивее, делаю вид, что сплю, и постепенно, якобы непроизвольно, а может быть, и со сладострастным умыслом, еще больше раздвигаю ноги. Сквозь опущенные ресницы вижу, что лицо его поворачивается в сторону, каменеет и покрывается красными пятнами. Он, якобы вынужденно, якобы подчиняясь давлению толпы и даже досадливо скривив при этом рот, еще больше наклоняется надо мной и тем самым еще больше закрывает мои ноги полами своего пальто. А коленка вместе с тем уже нетерпеливо, уже уверенно пробирается чуть ли не к самой моей промежности… Я немножко сдавливаю его ногу и в ответ получаю еще толчок вперед. Я еще уже с явной страстью сдавливаю, и лицо его полностью багровеет. Наверное, он ощутил тепло моих бедер. Я чуть-чуть расслабляю и еще слегка раздвигаю ноги, как бы приглашая его пробираться поглубже, что он незамедлительно и делает. Слышу, как жена его зовет:
— Павлик, мы на следующей выходим.
— Я знаю… — треснутым голосом отвечает Павлик и на верняка рассчитывает продраться к выходу, который совсем недалеко, в самый последний момент, до самого конца испив это неожиданное приключение.
А я между тем мягко и ритмично сжимаю его ногу, приведя его тем самым в состояние полного забвения.
Автобус остановился, он дернулся было, чтоб выскочить на улицу вслед за своей законной, но не тут-то было. Я сжала его как клещами. Он дернулся посильнее — ничего не получается… А народ за его спиной выходит, и жена снизу видит, что он может уже спокойно сойти, но почему-то этого не делает. Я при этом глаз не открываю. Наблюдаю всю эту замечательную картину сквозь полусомкнутые веки…
Павлик в панике начинает дергаться всерьез, но вырваться из капкана не может. Жена снизу кричит:
— Павлик, Павлик!
А у Павлика внезапно пот по вискам потек… Люди на него начинают поглядывать с любопытством, а он ничего не может сделать и сказать что-нибудь боится… Они все, кроме сумасшедших, конечно, в такие моменты очень трусливы, и это особенно в них противно.
Автобус закрывает двери и трогается. Кондукторша объявляет следующую остановку. Мой тайный поклонник, очевидно, убедившись, что это бесполезно, дергаться пере стает. Когда мы отъезжаем метров на двести, я разжимаю ноги, и мой страдалец пулей отскакивает от меня. Я открываю глаза, демонстративно поправляю юбку и больше не сдерживаю улыбки. Двое молодых ребят, по виду студенты, понимают суть происходящего и начинают дико ржать. Лицо страдальца, который не может отойти от задней двери, потому что к передней опять не пробиться, из багрового становится бурым. И в довершение всего, выпрыгивая из автобуса на следующей остановке, он, поскользнувшись, падает…
Но шутить подобным образом не всегда есть настроение, и поэтому подобные тайные домогательства чаще всего вызывают гадливое чувство.
А уж о «случайных» прикосновениях рукой к заднице или к бедру, или плечом к груди я и не говорю. Это происходит почти ежеминутно. На такие невинные посягательства способны почти все мужики… Это у них приравнивается к заинтересованному взгляду, которым они провожают каждую попку.
Я понимаю, что мои чересчур явные выпуклости притягивают их как магнитом, понимаю, что по большому счету это все равно знаки внимания, пусть даже не от самых воспитанных и сдержанных мужчин, я готова понять, что половина из них не получают никаких любовных радостей от своих измученных жизнью жен, но все равно неприятно.
С покупкой машины все эти проблемы исчезли, но появились новые. В первый же месяц я умудрилась два раза побить свою «Волгу». Один раз при парковке. Потери были небольшие. А в другой раз задумалась, не успела затормозить на красном свете и «поцеловалась» со старым «виллисом» еще армейских времен. И что интересно — «виллису» ничего, а мне пришлось менять правое крыло и фару. Потом возникла проблема — где ставить машину. Прямо перед домом было неудобно, так как рядом было здание ТАСС и днем стоянка для служебных машин протягивалась до нашего дома.