– Ты прекрасно справляешься, – сказал он мне после третьей мили.
На седьмой он напомнил:
– Половина пройдена, Ханна, а ты только сейчас набираешь темп.
Я ощутила каждый дюйм последней мили. Все тело болело. Мышцы сначала одеревенели, затем обмякли, а затем их скрутили жестокие судороги. В груди молотком стучал пульс. Эти тяжелые удары сопровождали каждое мое движение, а легкие вопили, умоляя остановиться.
Но в голове все успокоилось. Я как будто опустилась под воду, где шум голосов постепенно затих, слившись в один отдаленный, непрерывный гул. Лишь один голос звучал четко и ясно:
– Последняя миля, и все. Ты это сделаешь. Ты просто чудо, Сливка.
Я чуть не упала, когда он меня так назвал. Голос Уилла стал мягким и полным желания, но, когда я обернулась, зубы его были крепко сжаты, а взгляд устремлен только вперед.
– Извини, – покаянно прохрипел он. – Я не должен был… прости.
Я тряхнула головой, облизнула губы и снова уставилась вперед, не в силах даже протянуть руку и коснуться его. Меня поразила мысль, что сейчас мне было сложнее, чем во время самых трудных экзаменов и самых долгих ночей, проведенных в лаборатории. Наука всегда давалась мне легко. Разумеется, приходилось учиться и вкалывать, но мне ни разу не потребовалось собрать все силы в кулак, чтобы заставить себя двигаться вперед, когда больше всего хотелось рухнуть на траву и не вставать. Та Ханна, которая встретилась с Уиллом на обметанной инеем тропинке, никогда не пробежала бы тринадцать миль. Она предприняла бы неубедительную попытку, устала бы и, убедив себя, что бег не ее сильная сторона, вернулась бы в лабораторию, к своим книгам, и в свою пустую квартиру с замороженными обедами на одного.
Но не эта Ханна, не сейчас. И Уилл помог мне этого добиться.
– Почти добрались, – выдохнул Уилл, все еще подбадривая меня. – Я знаю, что тебе больно, что тебе трудно, но погляди…
Он ткнул пальцем в рощицу, показавшуюся впереди.
– …ты почти добежала.
Я мотнула головой, смахивая волосы с лица, и продолжила бег, вдыхая и выдыхая. Мне одновременно хотелось, чтобы он продолжил говорить и чтобы заткнулся. Кровь стучала в венах, и казалось, что меня напрямую подключили к электросети – сквозь тело проходил тысячевольтный разряд и медленно вытекал наружу, с каждым моим движением впитываясь в асфальт дорожки.
Никогда в жизни я так не уставала, никогда мне не было так больно, но и никогда еще я не чувствовала себя настолько живой. Это было безумием, но, несмотря на огонь, пожирающий мышцы, и на то, что каждый вдох давался трудней предыдущего, мне уже не терпелось сделать это снова. Физическая боль сжигала страх поражения или травмы. Я страстно захотела чего-то и бросилась в воду с головой, решившись использовать свой шанс.
С этой мыслью я взяла Уилла за руку, и мы вместе пересекли финишную черту.
20
Через несколько ярдов после финишной черты Ханна начала ходить кругами, а потом согнулась и уперлась руками в колени.
– Срань господня, – выдохнула она, глядя в землю. – Я потрясающе себя чувствую. Это было потрясающе.
Волонтеры принесли нам энергетические батончики и бутылки «Гаторейд», и мы жадно все проглотили. Я так гордился Ханной, что не смог удержаться и, заключив ее в потные объятия, поцеловал в макушку.
– Ты самая потрясающая.
Закрыв глаза, я прижался лицом к ее волосам.
– Ханна, я так тобой горжусь!
На секунду она замерла в моих руках, а затем обняла меня и прильнула, уткнувшись лицом мне в шею. Я чувствовал ее неровное дыхание, чувствовал, как дрожат ее руки. И почему-то мне казалось, что дело тут не только в выбросе адреналина после забега.
Наконец она прошептала:
– Наверное, нам надо сходить за вещами.
В последнюю неделю меня так дико мотало между уверенностью и отчаянием, что теперь, когда Ханна была рядом, мне не особенно хотелось выпускать ее из виду. Мы развернулись к палаткам. Дорожки Центрального парка были такими запутанными, что финишная черта оказалась всего в паре кварталов от старта. Я прислушивался к ее дыханию и смотрел, как она шагает. Было ясно, что она совершенно выдохлась.
– Полагаю, ты слышал о Саре, – сказала Ханна, не поднимая головы и теребя свой стартовый номер.
Вытащив булавки, она сняла номер и принялась разглядывать его.
– Ага, – с улыбкой ответил я. – Это просто здорово.
– Я видела ее вчера вечером, – продолжила Ханна. – Она на седьмом небе.
– Я видел Макса во вторник.
Тут я сглотнул, непонятно с чего вдруг занервничав. Ханна чуть замедлила шаг.
– Тем вечером я ходил в бар с парнями. Как и ожидалось, реакция у него смешанная – наполовину ужас, наполовину восторг.
Она рассмеялась. Это был искренний, нежный смех, и – черт – как же мне его не хватало!
– Чем думаешь сейчас заняться? – спросил я и наклонил голову, чтобы она взглянула на меня.
И когда Ханна подняла глаза, в них что-то мелькнуло – то самое, что светилось в прошлые выходные, то, что вовсе не было плодом моего воображения. Я все еще чувствовал, как ее тело скользит надо мной в темной гостевой комнате, все еще слышал ее тихую мольбу: «Не причиняй мне боль».
Она сказала это во второй раз, но в результате вся боль досталась мне.
Ханна пожала плечами и отвернулась, продвигаясь в плотной толпе, окружавшей палатки на старте. У меня в груди начала медленно разрастаться паника – я пока не был готов сказать «прощай».
– Я собиралась пойти домой и принять душ. Пообедать.
Тут она нахмурилась.
– Или забежать в какой-нибудь ресторанчик по дороге домой. Вообще-то я не уверена, что у меня дома осталось съестное.
– От вредных привычек трудно избавиться, – сухо заметил я.
Она виновато поморщилась.
– Ага. Я всю неделю проторчала в лаборатории. Это… хорошо отвлекает.
Тут, задыхаясь и путаясь в словах, я поспешно выпалил:
– Мне бы очень хотелось пообщаться еще, и у меня дома есть все для сэндвичей или салата. Мы могли бы пойти ко мне или…
Тут я замолчал, потому что Ханна остановилась и обернулась ко мне. На лице ее поначалу было написано безмерное удивление, а потом… обожание.
Я заморгал и отвернулся, чувствуя, как стеснило грудь, и пытаясь задушить несбыточную надежду, рвущуюся из горла.
– Что? – сказал я куда более раздраженно, чем собирался. – Почему ты так на меня смотришь?
Улыбнувшись, она ответила:
– Наверное, у тебя единственного из знакомых мне мужчин всегда полон холодильник.
Я смущенно нахмурился. И это заставило ее остановиться и так посмотреть на меня? Обхватив ладонью затылок, я проворчал:
– Я стараюсь держать дома здоровую еду, чтобы не пришлось тащиться в какую-нибудь забегаловку и набивать желудок дрянью.
Ханна подошла ближе – настолько близко, что выбившаяся на ветру прядь ее волос защекотала мне шею. Настолько близко, что я ощутил слабый запах ее пота и вспомнил, как чертовски здорово было выжимать из нее этот пот. Я опустил взгляд на ее губы. Мне так сильно хотелось поцеловать их, что даже кожа начала зудеть.
– Уилл, ты просто чудесный, – сказала она и нервно облизнулась под моим пристальным взглядом. – И перестань пожирать меня глазами. Сегодня мы оба не в форме.
Прежде чем я понял, что все это значит, Ханна развернулась и направилась к женской палатке, чтобы забрать оттуда свои вещи. Я в полном обалдении двинулся в противоположную сторону взять ключи от дома, запасные носки и бумаги, которые распихал по карманам спортивной куртки. Когда я вышел, Ханна уже ждала меня с небольшим рюкзачком в руках.
– Так что, – начал я, стараясь держать дистанцию, – ты зайдешь ко мне?
– Мне действительно надо ополоснуться… – ответила Ханна, глядя мне за плечо, в сторону улицы, ведущей к ее дому.
– Можешь ополоснуться у меня.
Мне было плевать, как это прозвучит. Я не хотел отпускать ее. Я соскучился по ней. Ночи стали почти невыносимы, но, как ни странно, хуже всего было по утрам. Мне не хватало ее захлебывающейся болтовни, перетекавшей в конечном счете в слитный топот наших ног по асфальту беговой дорожки.