Их план сработал без помех. После завтрака сэр Уильям заперся в библиотеке и приказал, чтобы его не беспокоили. Леди Торренс предупредила, что собирается посвятить некоторое время домашним заботам и проверить с домоправительницей кладовую и бельевую. Сара, как и предложила Берта, пожаловалась на головную боль и удалилась в свою комнату.
Через пять минут ее фигурка целиком скрылась под длинным серым плащом, на лицо был наброшен капюшон, и Сара заторопилась вниз по ступеням боковой лестницы и вон из дома через боковую дверь, пока Берта стояла на страже. Сара подождала в тени высокой стены, а потом с благодарностью спряталась в портшез, который раздобыла Берта.
Выйдя из портшеза на другом конце города, Сара испугалась, увидев громадную толпу. Казалось, весь Лондон явился в зал заседаний, чтобы услышать исход дела. Она в смятении смотрела на мужчин и женщин, которые боролись у входа за то, чтобы войти. Она тихонько поведала Берте о своих опасениях и увидела, что на лице горничной отразилось ее собственное настроение.
— Боюсь, нам никогда не попасть туда. Давайте немного постоим в сторонке и посмотрим.
Вдоль улицы выстроились в ряд кареты. Сара узнала некоторых из тех, кто в них восседал: купцы — друзья ее отца, плотные, средних лет, богато одетые. Другие мужчины, одетые в черное, как она полагала, были стряпчие.
Неожиданно Сара затаила дыхание. В нанятом экипаже подъехали двое мужчин и женщина. Все трое были темноволосыми, а женщина была очень высокой. И, не успев даже подумать, Сара протянула к ним руку и произнесла имя.
И, как это уже бывало, Криспин словно бы услышал ее, несмотря на расстояние и шум толпы. Он удивленно осмотрел лица вокруг. Сара прижалась к стене, закутавшись в плащ и опустив на лицо капюшон. Стоявшую рядом с ней Берту неожиданно оттолкнули, и поток прохожих подхватил ее. Она с негодованием вскрикнула. Криспин быстро обернулся, а потом, что-то сказав своим спутниками, которые уже входили в здание суда, быстро двинулся навстречу двум девушкам. В нескольких футах от них он было остановился, и все же оказался рядом с Сарой раньше, чем она успела двинуться.
— Сара! Вы здесь?
Сара откинула капюшон:
— Как вы меня узнали? Я думала, что хорошо замаскировалась.
— Неужели вы надеялись спрятаться от меня? Кроме того, я слышал, как вы назвали меня по имени.
— Вы не могли этого слышать, Криспин, здесь такой шум.
— Но если этого не слышали мои уши, значит, слышало мое сердце. — Криспин взял ее за руку, его глаза были печальны. — Зачем вы приехали? Только подумайте, что будет, если ваш отец об этом узнает!
— Боюсь, мне придется несладко. В последнее время он сам не свой. Иногда я даже немного боюсь его, такое со мной впервые. И все же риск стоил того, если я сумела увидеться с вами.
— Так вот почему вы приехали, потому что знали, что я буду здесь?
Сара опустила голову:
— Отчасти. Хотя я все равно хотела бы послушать разбирательство. Мэри писала, что оно может стать делом огромной важности.
— Это так. Если мы выиграем тяжбу, то немедленно отправимся с Деборой в Ливерпуль, чтобы продолжить борьбу там.
Неожиданно Сара почувствовала себя, словно в тот день, на пляже, совершенно безрассудной.
— Возьмите меня с собой, Криспин.
— Сара, поймите, что это будет означать, — серьезно ответил он. — Вы только что сказали, что в последнее время стали все сильнее бояться отца.
— И тем не менее, даже если он каким-то образом узнает об этом, я готова встретиться с ним лицом к лицу. Я слишком часто убегала. Я всем своим сердцем верю в дело, за которое вы боретесь. Возьмите меня с собой, пожалуйста.
Он еще немного колебался. А потом сказал:
— Очень хорошо. Вы такая маленькая, что вас едва можно заметить, и на нашей стороне судебной залы вас никто не узнает.
«Я буду там среди врагов моего отца», — напомнила себе Сара. И когда толпа стала теснить ее, она испытала старое, знакомое желание повернуться и убежать. Но Криспин, работая локтями, прокладывал ей путь вперед, заслоняя ее от зевак, а с другой стороны ее защищали пухлые формы Берты. Уже теснясь внутри здания, Сара заметила на себе взгляд Деборы, ее серьезное лицо было затенено элегантной шляпой. Рядом с нею стоял Эдвард, то и дело переступая с ноги на ногу.
Криспин нашел ей место, откуда Сара могла все видеть, и принялся объяснять ей судебный порядок.
— Это — судья, председатель Мэнсфилд, он сидит за столом. Человек рядом с ним — известный адвокат Даннинг, он представляет мистера Стюарта, владельца раба. А вон там — и сам негр, Джеймс Сомерсет. Едва ли он понимает, какое значение имеет сегодняшняя тяжба. И посмотрите, Сара, вон там — мистер Грэнвилл Шарп, который возбудил дело и который посвятил большую часть своей жизни аболиционизму. Вам хорошо видно их всех?
— Да, — отвечала Сара, стараясь проявлять интерес, чтобы сделать приятное Криспину. Но лица мужчин, их черные мантии и белые парики смешались в одну серую массу, так же как когда-то, в ночь бала, смешались яркие платья гостей. И как тогда Сара почувствовала, что у нее закружилась голова, и ухватилась за руку Криспина.
Он посмотрел на нее, в его глазах была озабоченность. Сара испытывала искушение попросить его вывести ее отсюда. Но снова его слова, сказанные во время их последнего свидания, успокоили ее: «В последнее время вы проявляли мало слабости», — сказал он тогда, и в его голосе слышалось одобрение. Она твердо решила не выказывать слабости и сейчас, когда вот-вот начнется суд, который имеет для него такое огромное значение.
Сара закрыла глаза и сделала глубокий вдох.
— Я чувствую себя превосходно, — заверила она Криспина слегка дрожащим голосом. — Это было просто легкое головокружение.
— Вы уверены? — с сомнением спросил он.
Когда Сара открыла глаза, голова все еще слегка кружилась. Потом в море лиц она различила одно. Это было лицо Деборы, которая смотрела на нее с изумлением. И в нем было кое-что еще. Холодная злость, такая же явная, как и ревность, которую Сара заметила в гостиной в Клэверинге. Она видела этот взгляд всего одно мгновение. Но этого было достаточно, чтобы вернуть Саре самообладание.
И она твердо повторила:
— Я превосходно себя чувствую, Криспин. Не обращайте на меня внимания.
Ей казалось, что она стоит здесь уже много часов, а прения все тянутся, и нет им конца. Временами она теряла нить рассуждений, но слышала сердитое ворчание купцов, чувствовала растущее возбуждение Криспина, когда его рука все сильнее сжимала ее руку, видела Эдварда Трехерна, грызущего ногти, досадливый взгляд Деборы, когда ее шляпа съехала на лоб, потому что сидевший позади мужчина поднял вверх кулак. Наконец все закончилось, наступила тишина, и председатель Мэнсфилд огласил приговор. Как во сне она слышала его строгие слова:
— Согласовав предмет с естественными принципами, мы заключаем, что требование рабства не может быть поддержано. Провозглашенное право никогда не имело здесь применения и неизвестно закону.
Пальцы Криспина впились в ее руку, заставив Сару вздрогнуть.
— Мы победили. — Его голос был торжествующим, глаза сияли. — Это конец рабства в Англии. Теперь мы можем идти вперед с новой надеждой.
Сара слышала вокруг себя восторженный шум, крики разочарования, злобные проклятия вест-индских плантаторов и купцов. И неожиданно она перестала сознавать, где находится, она забыла о толпе, сжимавшей ее, даже о Криспине и Берте, стоявших по бокам. Она могла думать только о высоком, воспитанном негре, прятавшемся на сеновале в Клэверинге. Доводы закона, слова судьи теперь вдруг обрели свое значение. Больше этому рабу и никакому другому в Англии нет нужды прятаться или страшиться. Никогда больше его не закуют в железный ошейник, не исполосуют спину, не пустят по его следу гончих.
— Моя дорогая, ты плачешь, — встревоженно сказал Криспин. — Что такое?
— Я… — выдавила Сара. — Я так благодарна. Если бы я только могла открыто взять вашу сторону в этой борьбе, чтобы окончательно покончить с рабством. Если бы я не поклялась Энтони, если бы я не была дочерью своего отца. О, Криспин…
Он мягко обнимал ее, пока толпа зевак обтекала их, потом отпустил.
— Я немедленно должна возвращаться домой, — сказала Сара. — У меня нет желания встречаться с Деборой или с Эдвардом. Кроме того, все это станет таким ударом для папА, а он не вполне здоров. Простите меня, Криспин, я сама не знаю, что говорю. Я так измучена, я разрываюсь между моей любовью и моей верностью.