Саймон задавался вопросом, правда ли это, гадал, действительно ли его жена была великодушной и доброй женщиной. Если она и обладала этими качествами, Саймон никогда ничего подобного не замечал. А сейчас было уже слишком поздно.
Теперь он чувствовал себя еще хуже, возможно, потому, что угрызения совести примешивались к остальным его беспорядочным ощущениям.
И в этот момент вдруг раздался глухой стук — бах.
Кто-то уронил свою Библию.
Саймон застыл на месте.
Теперь он уже не видел священника. Вместо этого на заляпанных кровью ступенях гильотины стоял Дантон, с вызовом выкрикивая свои последние слова толпе, которая в ответ скандировала:
— На гильотину! На гильотину!
На глазах Саймона огромное лезвие опустилось вниз. Он явственно видел это и все же понимал, что ничто подобное невозможно, что в часовне не было никакой гильотины. С его губ слетел громкий смешок. В этом звуке не было ни капли веселости, и даже он сам услышал в нем истерические нотки и страх.
Но Уильям крепче сжал его руку, возвращая к реальности, и Саймон взглянул на сына. Уильям смотрел на него с изумлением и беспокойством. Джон, казалось, вот-вот снова расплачется.
— И покойной будет очень не хватать ее любящему мужу, ее преданным сыновьям, ее скорбящим родным и друзьям… — возопил преподобный Коллинз.
Саймон заставил себя успокоиться. Он боролся с тошнотой, с горем. Мальчики тосковали по своей матери, даже если он сам — нет, подумал он. Его сыновья нуждались в ней.
Призраки невинных кружились в сознании и вокруг Саймона, опять превращаясь в толпу, и теперь среди всех этих людей он видел свою жену и своего брата. Он просто не мог больше выносить эту пытку.
Саймон поднялся.
— Я скоро вернусь, — на ходу бросил он.
И когда Саймон протискивался по проходу между рядами и спускался к нефу, молясь, чтобы тошнота не настигла его до того, как он выйдет наружу, новорожденная громко заплакала.
Саймон не мог поверить, что все это происходит наяву. Помчавшись к двери, он скользнул взглядом по последнему ряду и увидел ребенка на руках у няни. А потом заметил Амелию Грейстоун, и их взгляды встретились.
Мгновение спустя Саймон был уже на улице, позади часовни, и, бросившись на колени, захлебывался рвотой.
Служба наконец-то закончилась. И очень вовремя, мрачно подумала Амелия, потому что новорожденная принялась довольно громко плакать, а миссис Мердок, похоже, никак не могла ее успокоить. Многие из присутствующих обернулись, чтобы посмотреть на плачущего ребенка. Неужели и Гренвилл сердито взглянул на свою собственную дочь?
Ощущение неловкости охватило Амелию. Ей никак не удавалось отвести взгляд от его широких плеч на протяжении всей службы. Он узнал ее.
Никогда еще Амелия не была так потрясена.
Люди потянулись к выходу, постепенно образовывая толпу.
— Нам нужно успеть, — предложила гувернантке Амелия. — Ребенок явно хочет есть.
Но сама Амелия, окинув взглядом переднюю часть часовни, так и не сдвинулась с места. Два сына Гренвилла сидели на первом ряду одни, предоставленные сами себе. Граф оставил их несколько минут назад, еще до окончания заупокойной речи. Как он мог бросить своих детей вот так? Он что, совсем обезумел от горя?
Когда Гренвилл мчался по проходу, к нефу, он взглянул на нее. Саймон был мертвенно-бледен, словно его вот-вот начнет тошнить.
Амелия не должна была беспокоиться, но все же ощущала смутную тревогу.
— Она тоскует по матери, — сказала миссис Мердок, и слезы покатились по ее лицу. — Именно поэтому она так капризничает.
Амелия колебалась. Гувернантке удавалось держать себя в руках на протяжении всей службы, и Амелия не могла упрекать миссис Мердок в том, что сейчас она снова заплакала. Похороны были церемонией крайне удручающей и при обычных обстоятельствах, а смерть Элизабет в столь молодом возрасте представлялась собой прямо-таки ужасающим событием. Малышке и вовсе не довелось узнать свою мать.
— Где синьор Барелли? — спросила Амелия. — Не знаю, вернется ли сюда Сент-Джаст. Полагаю, мне нужно забрать мальчиков.
— Я видела, что учитель вышел еще до его светлости, — ответила миссис Мердок, укачивая ребенка. — Он боготворил леди Гренвилл. Я думаю, синьор Барелли был так безутешен, просто убит горем, что не нашел в себе сил остаться до конца службы. Он едва не рыдал!
Интересно, подумала Амелия, а она решила, будто это Гренвилл был убит горем настолько, что не смог досидеть до конца службы.
— Подождите минутку, — бросила она на ходу и поспешила мимо гостей, большинство которых как раз покидали свои места. Амелия знала всех присутствующих, и те кивали ей, пока она пробиралась вперед.
— Уильям? Джон? Мы возвращаемся домой. Я собираюсь помочь миссис Мердок уложить вашу сестру. А потом я хотела попросить вас устроить для меня экскурсию по вашим комнатам, вы не против? — улыбнулась Амелия.
Оба мальчика уставились на нее.
— Где папа? — спросил Джон со слезами в голосе, но все-таки протянул ей руку.
Амелия взяла детскую ладонь, и ее сердце заколотилось.
— Он горюет по вашей матери, — тихо сказала она. И вдруг подумала о том, как это прекрасно — ощущать маленькую руку мальчика в своей. — Мне кажется, он вышел наружу, потому что хотел немного побыть один.
Джон кивнул, а Уильям как-то странно посмотрел на нее, словно хотел что-то сказать, но передумал. Амелия взяла за руку и старшего мальчика и повела детей к гувернантке.
— Синьор Барелли уже ушел. Я уверена, он ждет вас дома.
— Сегодня у нас нет уроков, — твердо сказал Уильям. И, помолчав, добавил: — Мне хотелось бы видеть отца.
Амелия кивнула миссис Мердок. Малютка капризничала, и гувернантка продолжала ее укачивать, чтобы хоть немного успокоить. Толпившиеся впереди гости расступились, ясно понимая, что им нужно как можно быстрее выйти наружу. Амелия улыбалась каждому, мимо кого они проходили.
— Спасибо, миссис Хэррод, — говорила она. — Благодарю, сквайр Пенуэйтзи, за то, что прибыли сегодня. Привет, Милли. Здравствуй, Джордж. Судя по всему, закуски будут поданы в ближайшее время в парадном зале.
Именно так сказала миссис Мердок, но теперь Амалия сомневалась, что Гренвилл потрудится хотя бы поприветствовать собравшихся на похороны.
Соседи улыбались ей в ответ. Милли, доярка, громко воскликнула:
— Какое прелестное дитя!
Выйдя из часовни, Амелия огляделась и поймала себя на том, что ищет Гренвилла. К этому моменту он должен был вернуться к дому, но графа не было видно. Начал накрапывать дождик. Малышка снова принялась плакать, на сей раз очень громко.
Амелия взяла плачущего ребенка у гувернантки:
— Позвольте мне? Возможно, я смогу помочь. — Амелия стала убаюкивать девочку, крепко прижав ее к груди. Все-таки ребенок слишком долго находился на холоде.
— Я надеюсь на это. Не думаю, что я ей нравлюсь. Она понимает, что я — не ее родная мать! — вскричала миссис Мердок.
Амелия по-прежнему сохраняла бесстрастное выражение лица, хотя про себя досадовала и сокрушалась. Ей хотелось, чтобы гувернантка прекратила все эти терзающие душу причитания, по крайней мере в присутствии мальчиков. Потом Амелия взглянула на прехорошенькую малышку и невольно улыбнулась. На сердце сразу потеплело. О, эта маленькая девочка была сущим ангелом!
— Тс, тихо, моя лапочка. Мы уже идем в дом. Ни одному ребенку твоего возраста не стоит присутствовать на похоронах.
Амелия поймала себя на том, что немного сердится. Эта крошка должна была остаться в своей детской, в безопасности и тепле; ребенок определенно мог ощутить горе и скорбь, царившие в часовне. Но никто не посоветовал миссис Мердок оставить малышку дома. В конце концов, в этой семье не было экономки, а Гренвилл вернулся в имение буквально за несколько минут до начала службы.
Как он мог проявить подобное безразличие?
Новорожденная икнула и посмотрела на нее. Потом малютка улыбнулась.
Вне себя от восторга, Амелия воскликнула:
— Она улыбается! О, какая же она красивая!
— У вас есть свои дети? — поинтересовалась миссис Мердок.
Амелия почувствовала, как ее радость постепенно улетучилась. Она считала себя слишком старой, чтобы выйти замуж, и понимала, что у нее никогда не будет своего собственного ребенка. Осознание этого печалило и причиняло некоторую боль, но Амелия не собиралась предаваться жалости к себе, любимой.