Елена Арсеньева - Преступления страсти. Ревность (новеллы)

– Да, – сказал аббат, – но это смех от злости. Здесь жалуются на все, покатываясь со смеху, и, хохоча, совершают гнусности».

Так отомстил Вольтер за унижение своей милой подруги. Но отомстить за ее смерть не мог никто, хотя слухи о неожиданной смерти актрисы ходили самые причудливые, и все больше людей верили в то, что герцогиня де Буйон отравила Адриенну де Лекуврер из ревности. Откуда слухи взялись? Ну так ведь кое-кто слышал разговор Адриенны с аббатом Буре, вот и пошли разговоры.

Разумеется, герцогиня считала ниже своего достоинства слухи как-то опровергать. Множество народу сделало это за нее, в том числе, между прочим, и Вольтер. Ну что ж, пусть это останется на его совести. Человек слаб… Какой-то писака, а тут все же родственница королевы… Стоило ли с нею ссориться из-за какого-то букетика фиалок?

Морис Саксонский тоже не выступал в роли обличителя ревнивой герцогини. Однако и связь с ней он не возобновил. Чего не было, того не было! Так что напрасно взяла Луиза-Генриетта-Франсуаза грех на душу, ничего она не добилась, кроме дурной славы и черного клейма убийцы.

Воспоминания о последних мгновениях и мучительной смерти несчастной Адриенны Морис Саксонский загнал в самые темные тайники своей памяти. Однако чувства вины так и не изжил… И потому, когда темной ночью 25 ноября 1750 года в замок Шамбор примчался курьер с письмом, Морис Саксонский счел его не столько вызовом на дуэль от принца де Конти-младшего, сколько призывом заплатить некий долг памяти Адриенны. Оттого он так спокойно и обреченно шел навстречу смерти в ту ночь, повторяя ее имя, а башни загадочного, роскошного, причудливого дворца таяли в низко нависших белесых, освещенных луной облаках…

Странная пара, герои этой новеллы, затесалась среди венценосных персонажей нашей книги вроде бы случайно, и, наверное, чувствовать они должны себя здесь неловко. Однако роковые чувства ведомы не только королям да царям, но и самым обычным людям, а страсти, которые бушуют в их сердцах, вполне могут быть названы шекспировскими. Строго говоря, знаменитый Отелло не был же особой королевской крови: всего лишь «благородный мавр на службе Венецианской республики», как представляет его Шекспир, обычный генерал, начальник крепости. Однако именно он, простой мавр, вошел в Историю Великой Ревности… Некий русский помещик мало в чем уступал прославленному венецианцу, а в утонченной жестокости даже и превосходил его – значительно превосходил, смею вас заверить! Как выразился о подобных особах Николай Андреевич Лесков, «иной раз в наших местах задаются такие характеры, что, как бы много лет ни прошло со встречи с ними, о некоторых из них никогда не вспомнишь без душевного трепета».

В Нижегородской губернии жил в начале прошлого века богатый помещик Ехменьев. По округе ходили о нем слухи – мол, барин хоть куда! Однако в определении «хоть куда» крылось немало злой иронии, а то и страха. Был Ехменьев женат, да жена вдруг померла, а дочь, взрослая уже девица, ни с того ни с сего в пруду утопилась. Знать, на том свете милее ей показалось, нежели в отчем доме с родным батюшкой!

Как и почему удалось Ехменьеву, с такой-то славою, сосватать за себя молодую и красивую Евдокию Купреянову, дочь обедневшего нижегородского дворянина, для многих было загадкой. А впрочем, что тут особенно гадать: деньги – всевластная сила, а отец Евдокии вот-вот по миру пошел бы. К тому же Купреянов болел, можно сказать, в гроб уже заглядывал. Дал он дочери хорошее образование, однако одинокой девице, даже красавице (тем паче – красавице!) на одном образовании не прожить, ей нужен муж – опора и защита. Ехменьев выглядел именно такой опорой и защитою – был он мужчина видный и, пожалуй, даже красивый, и в первые минуты знакомства с ним Евдокия Николаевна решила было, что Господь посылает ей утешение в ее неизбывном горе.

Горе состояло в том, что уже несколько лет Дунечка была отчаянно влюблена в одного своего дальнего родственника, Василия Шестакова, однако, несмотря на взаимность своей любви, выйти за него не могла надеяться: был он беден, словно церковная мышь, и отец никогда, ни за что не дал бы согласия на брак с ним дочери. Получив в несчитаный раз от ворот поворот, Василий уехал куда-то в Сибирь, искать не то лучшей доли, не то смерти. Поначалу приходили от него письма, а потом перестали. Не было от молодого человека известий уж более года, и матушка его возненавидела обоих Купреяновых: не скрывала, что считает и отца, и дочь виновниками смерти Васеньки, в каковой уверилась. Евдокия тоже не сомневалась, что ее возлюбленный погиб, а потому ей было все едино – хоть в омут головой, хоть замуж за неведомого человека.

Самоубийство – грех, сие всякому ведомо. А замужество с немилым?

Тоже грех, как смогла совсем скоро убедиться Евдокия Николаевна. Однако за него расплачивалась молодая женщина отныне денно и нощно, потому что вскоре поняла: получила она не заботливого супруга, а палача.

Ревнив Ехменьев был непомерно: стоило кому-то из друзей-приятелей бросить взгляд на его красавицу-жену, как начинались такие сцены, после которых Евдокия Николаевна не то что слезами обливалась, но начинала всерьез опасаться за свою жизнь. А уж когда до Ехменьева дошли слухи о том, что был у его жены прежде сердечный друг, которого она до безумия любила (и не разлюбила до сих пор!), тут он вовсе потерял всякий разум, и как ни гнала Евдокия Николаевна от себя страшные мысли, а все чаще думала она, что дни ее сочтены.

Обратиться за помощью и даже за простым советом Дунечке было не к кому – вскоре после свадьбы Ехменьев увез жену в свое имение, в Ехменьево, и жила она там, в просторном доме, как в клетке. Ехменьев был там не только полный хозяин, но и вовсе Бог да царь, словно и не отменилось четыре десятка лет назад крепостное право: дворня против него слова молвить не смела, по-прежнему почитала властным в жизни и смерти своей, ну а уж в праве распоряжаться как угодно жизнью и смертью собственной жены – тем паче. Один только человек страдал за барыню – небогатый арендатор, плативший Ехменьеву некоторые деньги за земельный надел, а потому ощущавший себя более или менее свободным от власти помещика. Как ни странно, и сам Ехменьев держался по отношению к тому человеку весьма сдержанно и замашек своих на нем не опробовал. Зато и нагляделся тот в барском доме… Неописуемо чего нагляделся!

И вот однажды летом случилось так, что в те края приехал на отдых знаменитый Иван Дмитриевич Путилин, начальник Петербургской сыскной полиции. Собирался он соблюдать инкогнито, однако слава Путилина всегда его опережала. Был он известен как в обеих столицах, так и в провинции российской многими своими розыскными подвигами, и, право, кабы сыскался на него вовремя талантливый летописец, мог быть реальный Путилин прославлен в истории сыска не менее, а то и более, чем выдуманные Шерлок Холмс, Лекок и прочая сыщицкая братия.

Итак, Путилин поселился у своего приятеля, бывшего учителя, получившего от родителей наследный дом близ Ехменьева, и только приготовился наслаждаться отдыхом и обильным деревенским столом (свежайшее молоко и разнообразное печево, цыплята, жирные «полотки», уха, всевозможные соленья, варенья, настойки и прочие убийственные блага русской кухни были ежедневно ему предоставляемы), как вдруг явился в дом некий человек, крестьянин по виду, и принялся настойчиво просить встречи со знатным сыщиком, уверяя, что речь идет не менее как о жизни и смерти. Подобными словами всегда можно было найти путь к сердцу Ивана Дмитриевича, и странного посетителя он принял. И с первых же минут встречи был изумлен: речь, оказывается, идет не о жизни и смерти самого визитера, а печется он о барыне своей, Евдокии Николаевне Ехменьевой, которая – ангельская, светлая душенька! – угодила замуж за сущего аспида.

– Батюшка, – по-старозаветному кинулся крестьянин в ноги Путилину, – ваше превосходительство, спасите!

– Кого? От чего?

– От кого, ваше превосходительство, от кого… От помещика нашего лютого, Ехменьева. Одно слово – зверь и людоед. Шкуру живьем дерет с людей!