— Помнится, ты говорил, что недоволен обычным курсом. А теперь неожиданно оказывается, что все уже устроено. Знай, что я не намерена засиживаться здесь у тебя, если это то, что тебя беспокоит. Так что едва ли есть необходимость подталкивать меня к учебе у Поллока либо откупаться от меня деньгами. — Она разошлась, стараясь уколоть его побольнее. С необычной терпимостью он не ответил на ее колкости и коротко продолжил:
— Я теперь вижу, что ты достаточно сильна и сможешь переварить все, что они тебе преподнесут. И наоборот, если я полностью промою тебе мозги, то это вряд ли пойдет тебе на пользу. Кстати, на твоем месте я не стал бы рассказывать, что ты была здесь. Это может настроить некоторых людей против тебя.
— Я и не собираюсь компрометировать тебя. Мои уста накрепко запечатаны.
— Компрометировать меня? Роза, ты что, снова взялась за старое? А я-то надеялся, что ты повзрослела.
— Так вот как ты это называешь, если я осмеливаюсь заявить о своем мнении каким-то образом? — Она понимала, что пора остановиться, однако слова продолжали слетать с ее губ: — Промывка мозгов! Я не существую для тебя, не так ли? Разве что когда я рисую? Ты далее не думаешь обо мне, как о реальной персоне, реальной…
— Женщине? — сардонически осведомился он. Однако в его улыбке не было юмора. — Твоя наивность не перестает удивлять меня, Роза. Ты хоть имеешь представление о том, как трудно мне было убрать руки от тебя? Что дает тебе основания думать, что ты обладаешь монополией на чувства? И какой смысл ворошить все заново? Какого черта ты пытаешься доказать?
«Что я люблю тебя, — подумала она. — Что я существую!»
— Что у меня есть какой-то выбор! — выпалила она вслух.
— Неврастеничка! — рявкнул он. Наступило враждебное молчание. — Слушай, — предложил он наконец с решительным видом. — Поедем покатаемся.
Хоть и исполненная мятежного духа, Роза не могла устоять против этого предложения, как собака не может отказаться от прогулки. Она, словно оранжерейное растение, чахла без свежего воздуха. Алек запихнул ее в «ситроен» и захлопнул дверцу. Автомобиль сорвался с места и помчался по неровной дороге, что шла от дома, а затем свернул на дорогу, идущую вдоль берега. Профиль Алека казался вырубленным во льду. Роза осознала, что он собирается снова читать ей нотации. Реальная близость еще одной ссоры заставила ее занервничать.
Он резко затормозил в пустынной части побережья, выключил мотор и подошел к дверце, чтобы помочь ей выйти, проделывая это с той формальной, врожденной вежливостью, какую продемонстрировал некогда в поезде, вытащив ее чемоданы. Он жестко взял ее руку в свою.
— Я часто приезжаю сюда, чтобы думать, — сказал он, добавив со значением. — Видимо, море действует успокаивающим образом.
Они подошли к самой воде и, сняв обувь, побрели по мокрому, гладкому песку.
— Я здесь для того, чтобы выслушать еще одну проповедь? — нахмурилась Роза.
— Какая проницательность! По крайней мере, ты не сможешь убежать, пока я не закончу то, что намерен сказать — если ты только не захочешь отправиться домой пешком.
— Ну, так давай уж поскорее, — невежливо буркнула она.
— Прежде всего, я не думаю, что ты способна была воспринимать мои слова в ту ночь в Париже, так что я собираюсь повторить все это еще раз, немножко по-другому. Я отказываюсь быть намеренно непонятым.
Мой опыт общения с женщинами не слишком успешен. Я настоящий поросенок-шовинист, и хотя в душе верю в равенство полов, то, как полагаю, это означает, что я еще вдобавок и лицемер. Уверен, что мне нет необходимости дальше распространяться по этому поводу. Я не хочу, чтобы показалось, будто я бахвалюсь, в чем ты, несомненно, меня обвинишь. Достаточно сказать, что все мои любовные связи сгорали сами собой под звуки колоратурных встречных обвинений. Женщины обвиняли меня в том, что я вижу в них лишь объекты секса, и до сегодняшнего дня были правы. Я тоже был прав, потому что все эти леди только на это и годились. Когда я привез сюда тебя, это было сделано искренне, поскольку я хотел кое-чему научить тебя. Я не мог просто так уехать из Уэстли и понадеяться, что ты сама сможешь все постичь. У тебя есть талант, но тебе не хватало энергии, напора, самопонимания, тебя нужно было растягивать, толкать, подгонять. Все равно, как если бы я обнаружил лежащий в сточной канаве необработанный алмаз.
Я не исключал возможности, что у нас может завязаться интрижка. Однако мой личный кодекс говорил мне, что я не имею права злоупотреблять своими преимуществами, тем, что ты находишься у меня в доме и под моим влиянием. Иначе, могу тебя заверить, Роза, что я нашел бы к тебе дорожку в самый первый вечер.
Роза почувствовала, как ее женская гордость воспротивилась при таком бесцеремонном предположении о ее готовности сдаться. Но зачем волноваться? — подумала она устало. Он был несомненно прав. И все-таки она перебила его и задала вопрос:
— Ответь мне честно. Скажем, если бы ты нашел меня… ну… непривлекательной. Я имею в виду, старомодной училкой, — ужасные туфли, волосы убраны в пучок, и все такое… Тогда ты пригласил бы меня?
Этот вопрос казалось на какой-то момент заставил его задуматься. Затем он тяжко вздохнул и признался:
— Нет. Хотелось бы мне думать, что пригласил бы, но скорее всего нет. Я ублажал бы свою совесть художника, заинтересовав тобой Поллока, а затем поспрашивал бы его о тебе какое-то время. Но я полагаю, если быть совершенно честным, что я привез тебя сюда, потому что у тебя талант и потому что ты привлекла меня. Однако какой бы красивой ты ни была, я никогда не пригласил бы тебя, если бы искренне не беспокоился за твое творчество. Красивых женщин много, по две на грош, в конце концов. Могу я продолжать?
Неожиданно он нежно обнял ее рукой за плечи, и машинально ее рука обняла его за талию, так они и шли по берегу.
— Так вот, я не собирался торопить события. В особенности потому, что не рассматривал тебя как объект секса. Как объект, полный секса, пожалуй, однако впервые я смотрел на женщину, как на равную себе. Однако не задирай высоко носа. Я имею в виду, духовно равную. Умственно, художественно, даже когда мы дрались, мы точно соответствовали друг другу. Согласна?
Она кивнула, утратив дар речи.
— Затем, своим особым — сладким, эмоциональным образом ты начала посылать мне эти вызывающие агонию сигналы. Даже после того, как я тебя жестоко высмеивал. Я чувствовал, что ты делаешь мне комплимент, ведь это не был обычный, скучный синдром хищницы. К тому же в тот вечер ты была неотразима, Роза. — Она почувствовала, как у нее закружилась голова. Это была самая восхитительная пытка. — Затем, когда я осознал, что почти готов, то впервые в своей жизни обнаружил, что у меня есть совесть. Это довольно разрушительно — обнаружить что-то новое в себе в возрасте тридцати пяти лет. Я не забуду этого так легко. Некоторые женщины взывали к моей совести и раньше — разумеется, это всегда был эмоциональный шантаж. Я никогда не чувствовал раскаяния. Что касалось меня, то я никогда не собирался их обманывать, просто они получали то, что выходило само собой.
Однако ты другое дело. Даже я не одобряю, когда рвут дикие цветы, а потом топчут их ногами, особенно если это редкие, исчезающие виды. Ты чувствительна, абсолютно невинна и совершенно доверчива. Я понял, что мне придется обидеть тебя самым хладнокровным образом, когда лето закончится. Недолговременный секс может быть хорош для меня, но только не для тебя, как я подозреваю. Очевидно, у тебя были долгосрочные виды, иначе ты не смогла бы выдерживать это так долго.
Даже после той злосчастной ночи ты пребывала постоянно на взводе. Я уже почти склонялся к мысли изнасиловать тебя, лишь бы вывести из этого состояния. Если бы ты согласилась, чтобы мы были друзьями, поняла бы все, убрала этот постоянный укор из глаз, то это было бы намного проще для нас обоих. — Он остановился и привлек ее к себе. — Нет, все-таки это намного, намного интереснее, — пробормотал он, насмехаясь сам над собой, и затем поцеловал ее.
В ту ночь в Париже было много обычных поцелуев. Но этот нельзя было назвать обычным… Он длился долго-долго, бесконечно нежный, бесконечно утешающий и бесконечно болезненный, потому что был прощальным.
Роза сожгла все корабли, один за другим, на следующий день. Сначала отправила письмо директрисе в Холитри. Она ведь была единственной преподавательницей классики в школе, и ее внезапный уход оставлял бывших учениц временно зависящими от самых паллиативных замен. Она чувствовала себя ужасно виноватой, что приводило Алека в ярость. Из того немногого, что он знал об этом, Холитри и те ценности, которые школа представляла, находились ниже его интереса. Она сообщала руководству о том, что с сожалением разрывает контракт, выражая надежду, что Попечительский совет оценит ее добрые намерения. Алек фыркнул, когда она показала письмо ему.