Нина Ламберт - Превращение Розы

Очень лестно, когда тебя приветствует сам Билл Поллок, который увидел ее, когда она подходила к Художественной школе Гоуэра. Не смущая ее перед безымянной толпой, он тепло потряс ей руку и сказал театральным шепотом, чтобы она дала ему знать, если возникнут какие-то проблемы. Роль Поллока была скорее чисто административной, а Роза получила облегчение от мысли, что, похоже, будет не слишком часто встречаться с ним. Ей не хотелось чувствовать, что все, что она ни сделает, будет тут же известно Алеку. Занятая проблемами Найджела и суетой по налаживанию своей новой жизни, она ухитрилась сократить свои часы грустных раздумий до ночных, которые были наполнены мучительными, бессонными томлениями и кошмарными снами.

Ее однокашники, ясное дело, моложе Розы, что в какой-то степени изолировало ее, хотя зрелый возраст давал ей определенный статус. Средний стандарт их достижений был теоретически высоким, однако для нового, критического глаза Розы немного все-таки мелковат. Методика обучения у Гоуэра была плохо определена, но по своей сущности являлась традиционной, несмотря на хвастливый модерновый имидж колледжа. Преподаватели казались достаточно компетентными, а один или двое из них искренне преданными делу. Однако один преподаватель вызывал в Розе инстинктивную неприязнь, а, к несчастью, по крайней мере, в первый год, его фамилия в учебном расписании стояла огорчительно часто.

Колин Мадер избрал себе безвольный, жеманный, псевдоинтеллектуальный подход к преподаванию искусства, величая себя сторонником свободного выражения, но не обладал внимательностью и уважением к технической стороне, которой Алек, при своей неортодоксальности его собственного стиля, так неустанно пичкал Розу и всех остальных слушателей в Уэстли. Роза открыла очень много в себе самой под руководством Алека, и безопасные, показные, конформистские тенденции, к которым прибегала до этого, слетели с нее, обнажив несомненную и поразительную индивидуальность. Колина Мадера, казалось, это возмутило с самого первого занятия; ему также не понравился интерес, который методы Розы вызывали среди ее впечатлительных молодых однокашников. Однако его заявленная во всеуслышание философия не позволяла ему критиковать ее слишком резко. Вместо этого он просто игнорировал ее, концентрируясь на более податливых студентах, в которых не видел угрозы своему авторитету.

Роза постоянно говорила себе, что ей не следует беспокоиться по поводу мнения Колина Мадера на ее счет. Она не намеревалась возвращаться к своему первоначальному, банальному и безопасному стилю, чтобы легко добиться похвалы, и у нее не было азарта погони за оценками, однако ей приходилось бороться, чтобы преодолеть глубоко засевшее в ней стремление к одобрению, которое так много определяло в ее жизни. Выходить каждый день на ринг вместе с Алеком было прекрасной тренировкой по экономии спичек на оппонентов меньшего калибра. Принадлежавший к таковым, Мадер явно вел себя настороженно по отношению к ней, впрочем, имея на то основания. Однако Роза опасалась открытой враждебности и имела неутешительное предчувствие, что рано или поздно они столкнутся основательно. Она начинала понимать загадочные замечания, которыми обменивались Алек и Поллок, насчет подбора преподавателей, дипломатических проблем и прочего. Академическая политика была для нее совершенно незнакомой областью. Она просто хотела делать свою работу.

Конечно, Розе никогда и в голову не приходило упоминать о Мадере Биллу Поллоку в качестве одной из «проблем». Подобным же образом она не была склонна делиться этим и с Найджелом. Он бы ее не понял, да и вообще их пути редко пересекались. Его квартира, хотя и надежная база, не обладала ни одним из утешительных свойств настоящего дома и едва ли могла служить гаванью для отдыха от тягот работы. Было просто немыслимо, думалось Розе, что она вот так, как само собой разумеющееся, делила крышу с Найджелом, ситуация, которая еще совсем не так давно вызвала бы в ней взрыв восторга. Та зеленая девочка, которая таила в себе такую страсть к нему, казалась теперь кем-то другим. Роза вспыхивала, вспоминая свои прежние грезы, тогда как сама боролась с новыми и более мощными фантазиями, которые продолжали терзать ее. Она не написала Алеку. Обо всем сообщить честно она не могла. Писать бодрое, веселое и неискреннее письмо она не хотела. Немыслимо было и подвергать его своим излияниям. Однако после некоторых размышлений Роза почувствовала себя обязанной, в знак признания великодушия Алека, посетить Коуттса и подписать необходимые документы.

С ней обошлись крайне почтительно, словно с постоянным и ценным клиентом, и она, к своему удивлению, обнаружила, что формальности выполнял сам управляющий. Когда она дала требующиеся образцы своей подписи, любопытство все-таки взяло верх.

— Как вам, вероятно, известно, — сказала она неторопливо и с достоинством, — это деловое соглашение. Могу ли я узнать, будьте так любезны, каково состояние моего текущего счета?

Управляющий был, казалось, слегка удивлен такой постановкой вопроса.

— Баланс автоматически пополняется со счета маэстро, — вежливо объяснил он, — хотя, если вам потребуется снять единовременно свыше 5000 фунтов, я имею инструкцию исполнить просьбу без дополнительных согласований.

— Понятно, — ответила Роза, пораженная громом, изо всех сил стараясь выглядеть так, словно для нее это было обычным подтверждением известного факта.

Выйдя из банка, она почувствовала слабость. Алек дал ей, причем с невероятным тактом, действительно карт-бланш — тратить огромные суммы из его средств, как ей заблагорассудится. Несомненно, это означало, что он что-то испытывал к ней, что верил ей без колебаний! И уж точно это не могло быть простым желанием «откупиться», чтобы успокоить совесть. Или могло? — неспособная ответить на эти неудобные вопросы, она приняла решение никогда не тратить ни единого пенни.

Колледж превратился для Розы вскоре в сплошную работу без всякой игры. Ее нельзя было назвать преднамеренно необщительной, однако она с необходимым тактом избегала регулярных вечеринок и прочих сборищ, так интересных для ее одногруппников. Студенты мужского пола стали вскоре бояться заигрывать с ней. По ее яркой внешности они предполагали, что основная ее жизнь начинается где-то вне стен колледжа, а ее глаза постоянно подавали явственный сигнал «Берегись!» Роза и не думала о мужчинах. Ее мысли витали в миллионе миль от потенциальных романов, а ее сексуальность по-прежнему тонула в горе от утраты Алека. Она вежливо отклоняла предложения Филиппы познакомить ее с «жутко симпатичным мужиком», и та, все еще пристыженная, просто-таки пугалась явного безразличия Розы. Она по-прежнему не была посвящена, несмотря на некоторые осторожные догадки, во французские приключения подруги, а неловкость нового положения Розы, оказавшейся визави с Найджелом, препятствовала девушкам восстановить их прежнюю доверительность. Помимо всего этого отношение Розы к учебе было гораздо более серьезным, чем у остальных. В Уэстли и в Бретани у нее выработались стремление и способность к упорному труду. График занятий в колледже казался ей недостаточно напряженным. Долгие дополнительные часы, которые она себе устраивала сама, действовали в какой-то мере как обезболивающее средство своей способностью отправлять ее в постель совершенно утомленной. Но в другом отношении они увеличивали ее муки — она чувствовала себя осиротевшей без подсказок Алека, его советов и критических замечаний. Обучение, которое она теперь получала, казалось поверхностным, неинтересным и безликим. Она напоминала пловца через Ла-Манш, которого вынудили плескаться в «лягушатнике».

Неудовлетворенность порождала порочный круг из упорной работы и глубокого отчаяния. Бессознательно неумолимо Роза превращалась в трудоголика. Эмоционально-изнуренная, она тем не менее беспощадно толкала себя вперед, не делая никаких скидок на те трещины, которые открывались в броне ее сопротивляемости. И в конце концов, неизбежно, ее тело воспротивилось.

В один прекрасный день она проснулась в лихорадке, во рту и горле пересохло, все суставы ломило. Роза никогда не болела, Энид не признавала болезней. Однако тут у Розы смутно промелькнула мысль: «Видимо, у меня грипп», и, почувствовав что-то вроде облегчения, она закуталась в кокон вызванного вирусом беспамятства.

Потом в течение нескольких дней, приходя в сознание, она регистрировала лица, глядевшие на нее издалека, и голоса, говорившие о ней так, словно ее тут и нет. Она ощущала жестокую боль в груди и уколы от игл в руке, сопровождавшиеся блаженной пустотой. Сны она видела спазматические, судорожные и бессвязные. Она не отличала ночи ото дня и перестала заботиться обо всем, страстно желая лишь сна и бесчувствия.