Нина Ламберт - Превращение Розы

— Какого черта тебе нужно, Роза? — спросил он наконец, не оборачиваясь. Его тон был любопытным, но бесстрастным, словно он буднично справлялся о ее здоровье или спрашивал ее мнение о погоде. Она приняла решение держать подальше свой несчастный язык. Самой безопасной тактикой было молчание. Она и не ответила.

— Ты слышала, что я спросил? — заметил он спокойно, и его голос стал стальным.

— Что я делаю — не твое дело, — отважилась Роза. — Я ведь не вмешиваюсь в твои личные дела.

Он повернулся к ней лицом. Подавленный гнев в его глазах испугал ее.

— Позволь мне судить, в чем состоят мои дела.

— Позволь мне освободить тебя от хлопот. Тебе не понравился Найджел. Ты думаешь, что он скучный мещанин, филистер. Ты не чувствуешь уважения ни к одному из его хороших качеств, да ты даже не сможешь их распознать, если даже и увидишь. По-твоему, раз он не интересуется искусством, то, значит, ниже тебя. Ты собираешься по своей самонадеянности судить того, кого я знаю всю свою жизнь, основываясь на совершенно искусственной, абсолютно скованной встрече. Вчера вечером я, наконец, увидела тебя в твоем истинном облике. Никогда бы не подумала, что ты опустишься до такого. Найджел самый добрый, самый благородный и великодушный человек в мире. Как ты посмел насмехаться над ним?

— Презирать Найджела? Нет, Роза. Мне жаль его, бедного, одураченного простофилю, и я должен признать, что у меня нет с ним ничего общего, однако я и не думаю презирать его. — В его словах слышалась настойчивость и серьезность. Роза почувствовала, как воздушный шарик ее уверенности в своей правоте теряет воздух. — Нет, Роза, — продолжал он убийственным тоном, — это тебя я презираю.

Он направился мимо ее кресла, и ее голова повернулась вслед за ним, она, словно под гипнозом, следила, как он кружит над своей жертвой.

— Я думал, ты какая-то особенная, — говорил он. — Я был, как ни смешно, высокого мнения о тебе. Я испытывал высочайшее уважение перед твоей независимостью в искусстве и в жизни. Встреча с тобой действительно заставила меня пересмотреть некоторые из моих наиболее циничных взглядов на женщин. Когда я глядел на твою работу, то воображал, что могу видеть твою душу. Многие люди, вроде тебя, обвиняют меня в бессердечности, своекорыстии и жестокости. Но Бог ты мой, Роза, я грудной младенец по сравнению с тобой. — Протесты замерли на ее устах. — Какую жизнь ты будешь вести с этим бедным чучелом, Роза? Ты обвела его вокруг своего маленького пальчика, ведь так? Вы не влюблены друг в друга, по твоим словам — ну ладно, множество браков выживают на таких условиях. А без любви у тебя наверняка не будет проблем с ненавистью. Нет, я далек от того, чтобы судить тебя за это. Факт в том, что он, по крайней мере, заботится о тебе, это очевидно, тогда как ты беспокоишься лишь о своей драгоценной, плетущей интриги персоне.

И потом твое искусство. Ведь ты же не готова пострадать ради него даже чуть-чуть. Если кто-нибудь не стоит над тобой с плеткой или не осыпает тебя похвалами, как осла морковками, ты перестаешь работать. Мне очень жаль, что ты заболела, однако ты ведь извлекла из этого неплохую выгоду, использовав как повод уклониться от того, что, как тебе известно, ты должна делать. От искусства не болеют. И не придумывай вирусов, которые нападают на тебя с такой зловещей целью. Ты просто прибегаешь, в оправдание, к этой болезни и к перинному предложению Найджела. Ты абсолютно безнравственна. Я полностью разочаровался в тебе, а ведь раньше думал, что у тебя есть характер.

Она сидела, застыв и онемев. Его рот, находившийся возле ее уха, продолжал извергать чистый яд.

— И еще, что там с постельными делами? — насмешливо прошептал он. — Что там со всеми твоими благородными, возвышенными принципами, такими, что я действительно не мог их не одобрить! — Он невесело рассмеялся. — Как тебе все это показалось, Роза? Он верит, когда ты изображаешь страсть? — Его голос стал шелковым, зловещим. — Сколько пройдет месяцев, пока твое тело не потребует своего и ты не заведешь любовника? Что, твое практичное замужество основывается на прогрессивных современных принципах? Вообще-то, я так не думаю. Поговоришь ли ты с ним искренне об этом теперь, прежде чем он обзаведется неверной женой?

Роза вскочила с места.

— Заткнись! — закричала она. — Ты ничего не знаешь об этом.

— Я знаю достаточно. Из всех компромиссов, которые ты делаешь, Роза, этот мне больше всех не нравится.

Она подошла к двери, ничего не видя перед собой, однако он преградил ей дорогу. Он схватил ее за руки, заключив ее запястья в жесткую, как тиски, хватку. Она знала с заставляющей замереть сердце интуицией, что последует дальше. Его губы коснулись ее, горько, сердито, словно в наказание. Никогда еще он не целовал ее так. Она слабо сопротивлялась, зная, что это бесполезно. Вся ее сила улетела из нее, пока она пила отравленную чашу. Расслабленно и беспомощно она позволила ему поднять себя на руки.

— Тебя следует проучить, Роза, — торжествующе шепнул он ей на ухо, — пока не станет слишком поздно. — И понес ее к кровати. Она почувствовала слабость, у нее закружилась голова. Все казалось странным, нереальным, словно она приняла наркотик. Она едва сознавала, что он расстегивает ей блузку, снимает лифчик. Лишь когда те болезненно знакомые симптомы желания начали заявлять о себе, она резко пришла в себя.

— Нет, — забормотала она, задыхаясь. — Алек, нет!

— Давай, — язвительно ответил Алек. — Ты ведь не засушенная девственница на этот раз, а? Давай-ка посмотрим, как ты продвинулась. — Его сильные руки прижали ее спину к постели. — Пора тебе узнать о себе правду, Роза, — пробормотал он, дразня ее груди языком, и их невольная реакция насмехалась над ее протестами. — Мне следовало бы переспать с тобой в Париже в ту ночь. Подумать только, я ведь так гордился своей деликатностью и порядочностью. — Его руки расстегивали ее юбку, проворно, с простотой человека, чистящего кожуру на апельсине.

— Алек! — завизжала она. — Остановись! Я… я…

— Я точно знаю, какая ты. А чего не знаю, то сейчас выясню.

Она наконец прокричала это слово, всхлипнув от отчаяния.

— Я беременна!

Откуда пришло к ней это озарение, она никогда не узнает, однако эффект был моментальным. Словно она вылила на него ведро холодной воды. Он одеревенело встал.

— Прости, — сказал он машинально тихим, вежливым голосом. Затем поднял с пола ее блузку и молча вручил ей. Она неловко влезла кое-как в свои одежды. Глядеть друг на друга они избегали. Температура упала до нуля.

— Я должна сейчас идти, — пробормотала Роза сдавленным голосом, отыскивая взглядом туфли.

— Подожди, — перебил он. — Прежде всего — извини. Мне не пришла в голову, что такая причина вашей женитьбы, по своей вынужденности, была самой очевидной и естественной в мире. Ты ведь всегда полна сюрпризов, верно? Я унижен, и поделом. — Слова звучали напряженно, деревянно.

— Мне следовало бы сказать тебе раньше. Однако мы пока держали это в секрете.

— Разумеется. А ты… хочешь ребенка, я полагаю?

— Да, — отрывисто подтвердила Роза. — Да, я очень хочу ребенка. А если бы и не хотела, то все равно оставлю его. Понимаешь, я не такая безнравственная, какой ты решил меня представить. Прощай, Алек. Я не думаю, что мы когда-нибудь еще увидимся.

— Прощай, Роза. — В его глазах стояла пустота. — Желаю тебе счастья, — добавил он с трудом, протягивая руку. Она взяла ее. Рука обуглилась. Адреналин, выработанный пирровой победой Розы, опалил ее.

— Спасибо, Алек, — сказала она.

В тот день, думала Роза много позже, она окончательно стала взрослой. Раскаленные добела насмешки Алека оставили неизгладимые следы в ее памяти.

Которая я Роза? — безжалостно спрашивала она себя в беспокойные, одинокие часы, что последовали потом. Трусиха, поглощенная собственной персоной, пугающаяся жизни? Двуличная, неискренняя актриса, играющая под искусной маской обмана? Или же, возможно, храбрая, заново рожденная душа, готовая страдать, лишь бы найти себя? В любом из этих превращений такая Роза пахнет не особенно сладко, с горечью подумала она. Мотылек, лебедь или жалкий хамелеон, — какое существо ближе всего к ней? Алек был единственным человеком, кто смог проникнуть сквозь жалкий маскарад к ее женской сущности. Он один видел настоящую Розу, спрятавшуюся под многими слоями самозащиты и обмана. Единственный человек в мире, чье мнение о себе она искренне ценила — а она вот совершила по отношению к нему самую грубую ложь в бесплодной, парадоксальной попытке спасти свое самолюбие. Лучше бы он не считал ее заблуждавшейся, но сохранившей мужество защищать свои убеждения, чем эгоистичной, плетущей интриги приспособленкой, неспособной противостоять тяготам жизни. Лучше никогда не знать сладости от его обладания ею, чем быть взятой в гневе в качестве наказания, кары. Кроме всего прочего он неизбежно уличил бы ее еще в одном обмане, обнаружив ее до сих пор нетронутую девственность. Если бы он узнал, что она намеренно вводила его в заблуждение насчет своих отношений с Найджелом, это не вернуло бы ей доброе имя, а, вне всяких сомнений, ввергло бы его в еще больший гнев, отравив его память о ней, снизив его мнение о ней до новой, бездонной глубины. Она оказалась мошенницей, лгуньей и дурой. Едва избежав одного поражения, она добилась другого, такого же горького. Она преуспела в какой-то мелкой, ложной мере, введя Алека в заблуждение. И стала еще более жалкой, чем была когда-либо в жизни.