Рене Карлино - Прежде чем мы стали чужими

Следующие пару месяцев я почти каждый день мог найти Грейс в лобби. Она занималась и ждала меня. Наша дружба стала такой комфортной, что казалось совершенно естественным, когда я прижимался к ней, брал ее за руку или катал на закорках. Иногда выдавались более тихие минуты, когда мне казалось, что она хочет поцеловать меня – и, видит Бог, мне тоже хотелось этого, но она всегда прерывала молчание или отворачивалась. Я не расстраивался, мне все равно нравилось быть с ней рядом. И мне совсем не хотелось ни с кем встречаться и даже смотреть на других девушек.

– Уже поздно, да? – как-то заметила она в один из бесконечных вечеров, которые мы провели вместе.

– Два часа ночи, – ответил я, взглянув на часы.

– Мне надо идти к себе.

Грейс лежала на животе поперек моей койки, свесив голову вниз. На ней были треники и майка с рисунком «Секс пистолс»[7], а волосы были скручены в небрежный пучок. Я знал, что ей вообще-то не хочется уходить, хотя мы оба уже порядком устали.

– Подожди еще, давай поиграем в «Я никогда».

– Ну давай. Чур ты первый, – пробормотала она.

– Я никогда ничего не воровал.

Она внезапно погрустнела, а затем загнула палец на руке.

– И что же ты украла?

– Ну, такое было несколько раз. Но про самое плохое я не могу тебе рассказать.

Она перевернулась на спину и спрятала голову под одеяло.

– Ну брось, расскажи. Ты же знаешь, я тебя не осужу.

– Я украла сорок баксов у своей соседки, – промямлила она из-под одеяла.

– Зачем? Ну брось, рассказывай. Такие правила игры.

– Я больше не хочу в нее играть.

Я выкопал ее из-под одеяла.

– Ну же, что там было-то?

Она взглянула мне прямо в глаза.

– Я их украла, чтобы заплатить за свой выпускной альбом, ясно? И я чувствовала себя страшной свиньей и честно собиралась ей все вернуть.

Мне было ее очень жаль. Я даже не представлял себе, как это, когда нельзя попросить у родителей сорок долларов. Она украла деньги, чтобы купить не что-нибудь, а свой собственный выпускной альбом – то, что другие дети получают, даже не задумываясь. Это было ужасно грустно.

– Давай поиграем во что-нибудь другое, – предложил я. Как насчет «Трахнуть, Жениться, Убить»?

Она приободрилась.

– Давай. Твои будут… Дай подумать… хмм… Вот – Кортни Лав, Памела Андерсон и Дженнифер Энистон.

– Фуу, убить, убить, убить.

– Да ну тебя, психопат, давай отвечай по-честному! – она дала мне шутливый подзатыльник.

– Ну ладно. Убить Кортни – это всем ясно, трахнуть Памелу и жениться на Дженнифер. Вот! Теперь твоя очередь. Билл Клинтон, Спайк Ли и я.

– Ха! Проще простого! Трахнуть Билла, выйти замуж за Спайка и убить тебя.

– Ты гадкая, злобная девчонка!

– Любишь ты меня, – она собралась уходить.

– Грейс?

– Что?

– Да ничего, – я хотел спросить, что между нами происходит. Мне хотелось понять, можем ли мы быть не только друзьями. Но вместо этого я отвернулся и стал смотреть в окно.

Она снова плюхнулась на кровать и обхватила рукой мое плечо.

– Знаешь… я лучше выйду замуж за тебя.

– Правда, что ли? А я-то надеялся, что ты решишь убить Билла, выйти замуж за Спайка…

– Ха! – она нагнулась и поцеловала меня в щеку. – Ты хороший.

Но я хотел получить награду за все немыслимые усилия, которые мне приходилось прилагать, чтобы сдержаться. Я поджал губы:

– И это все?

– На что ты намекаешь?

– Я ни на что не намекаю, Грейс. Мне только иногда кажется, что все это, – я помахал между нами рукой, – как-то ненормально.

– Все это – это что? Что мы друзья?

– Ну, типа того, – фыркнул я. Я старался избегать обсуждения секса, но я часто ловил Грейс на том, что она пялилась на меня, когда я переодевал майку или вставлял ремень в джинсы. Мне было трудно не думать о том, что она хочет меня так же, как я ее. И потихоньку я начинал испытывать чувство собственности. Я замечал, как на нее смотрят мужчины, а она не обращает на это внимания, и я испытывал ужас при мысли о том, что она может влюбиться в какого-нибудь бессердечного идиота.

Она встала и направилась к двери. Но, уже потянувшись к ручке, она вдруг обернулась и прислонилась к двери спиной. Опустив голову вниз, она тихо произнесла:

– Не дави на меня.

Подняв голову, она встретилась со мной глазами:

– Ладно?

Она не была ни рассержена, ни обижена. Выражение ее было искренним, как если бы она на самом деле меня просила.

– Я не давлю.

– Я знаю. Поэтому ты мне так и нравишься.

– С тобой случилось что-то нехорошее? Ты поэтому…

– Нет, ничего такого не было. Просто… Моя мама родила меня в восемнадцать. Не знаю, мне всегда казалось, что это я сломала ей жизнь.

– Слушай, если она тебе это внушила, это ужасно. – Я встал с койки и подошел к ней.

– Она мне ничего не внушала. Просто я не хочу такой жизни. Я всегда чувствовала, что отец недоволен ею. Я не знаю, Мэтт, но думаю, что я всегда старалась учиться, чтобы из меня что-то получилось. Потому я ни с кем и не встречаюсь по-настоящему. Но мне нравится то, что между нами. Никаких обязательств.

– Я понял.

Она могла говорить что угодно, но я все равно знал, что она ощущает растущее напряжение между нами так же, как и я. Я половину времени пытался обуздать буйную эрекцию, а она изо всех сил избегала смотреть на мои руки. Ну, и кого мы пытались обманывать?

– Спасибо за понимание, – сказала она.

– Всегда пожалуйста, – я наклонился и чмокнул ее в щеку. – Хорошая девочка.

Я почувствовал, как по ней пробежала дрожь, и прошептал: – Может, даже слишком хорошая.

Она отпихнула меня и закатила глаза:

– Все, Мэтт! Спать!

Я смотрел ей вслед, пока она уходила, и потом сказал:

– А я знаю, что ты улыбаешься! Знаю, Грейси.

Она не обернулась, но показала мне руку с поднятыми двумя пальцами – знак мира.

МЭТТ

На следующий день в лаборатории профессор Нельсон, изучив отпечатки моих работ, сказал с широкой улыбкой:

– Мэтт, ты прирожденный талант. Композиция безупречна и оригинальна. Я до сих пор не видел подобных работ у твоих сокурсников. Мне нравится и зернистость пленки, и то, как ты используешь все ее возможности. Какая тут была допустимая выдержка и на какой ты снимал?

– Это четырехсотка. А я дотянул ее до тридцати двух сотен.

– Здорово. Я так понимаю, ты и сам был в восторге, когда проявил ее?

– Ну да.

– И эта тоже отличная. Это ты на ней?

Здесь я тоже выставил таймер и сделал снимок Грейс, стоящей передо мной, а сам я сидел на полу. В кадр вошли только ее ноги, доходящие до края подола ее шерстяного платья-свитера. Я обнимал руками ее голени. Я целовал ее коленку, но этого не было видно на фотографии.

– А ты не думал попробовать снимать что-то более яркое, типа пейзажной съемки – может быть, документалистику?

– Да, и я даже недавно отснял пленку в этом ключе, но еще не проявил ее. Мне просто очень нравится данный объект, – указал я на Грейс.

– Она восхитительна.

– Это правда.

– Знаешь, Мэтт, будет ужасно жаль, если твой талант останется незамеченным.

– Я думал о том, чтобы заняться рекламной съемкой.

Он кивнул, но казался неубежденным.

– У твоих снимков есть одно свойство, которое я нечасто встречал. Они рассказывают историю. Можно говорить о композиции, кадрировании, контрасте и даже параметрах печати, но я считаю, что подлинное проявление художника в том, что он может одной картинкой в двух измерениях сказать что-то обо всем человечестве.

Я был немного смущен такой похвалой, но мне было приятно наконец услышать от знатока то, что я, в общем, знал и сам, – что я хорошо снимаю.

– Я никогда не перестану фотографировать. Я просто не очень понимаю, как из этого можно сделать карьеру.

– У меня есть приятель, который работает в Нэшнл Джиогрэфик. Каждый год он берет с собой на выездные съемки одного студента. Тебе надо подать заявку, но я думаю, что у тебя очень хороший шанс. Необходимая техника у тебя точно есть.

Я был ошарашен и самим этим предложением, но еще больше тем, какую кристальную ясность внезапно обрела моя жизненная цель. Я всегда считал Нэшнл Джиогрэфик какой-то несбыточной мечтой, одной из тех, про которые отвлеченно думаешь с детства, типа стать профессиональным бейсболистом или президентом США. Для меня возможность путешествовать по миру и делать снимки была бы вершиной успеха, и я просто не мог поверить, что этот шанс взял и упал мне в руки, даже в виде стажировки.