Рене Карлино - Прежде чем мы стали чужими

– Дэн… Профессор, я собиралась пойти в аспирантуру с первого года обучения. Я не думаю, что могу вот так сорваться и уехать на год или полтора.

– Аспирантура никуда не денется, Грейс. Я лично жалею, что не делал таких вещей, как эта поездка, когда сам был в твоем возрасте. Именно поэтому я сейчас это и затеял. – Казалось, он был разочарован.

– Это не потому…

– Что?

– Не важно. – Я почувствовала, что он ревнует. Я сделала попытку объяснить: – Чем быстрее я закончу свое образование, тем скорей я смогу зарабатывать деньги.

– Деньги в данном случае вообще не имеют значения, Грейс. Мы говорим о музыке. В тебе больше вдохновения, чем во всех студентах, которых я встречал.

Я обернулась на Тати, которая стояла в дверях, прислушиваясь.

– Для меня деньги имеют значение, потому что у меня их нет. – Я горько рассмеялась. – Зато есть куча долгов за обучение, которые надо выплачивать. – Я отняла у него свою руку.

– Ясно, – язвительно произнес он и кивнул, отпуская меня. Я поспешила присоединиться к Тати.

Как только мы вышли из аудитории, Тати толкнула меня плечом:

– Думаю, ты только что разбила ему сердце.

– Он очень хороший, но он ничего не понимает.

– Знаешь, сдается мне, я тоже.

– Ты-то что? У меня нет денег, и некому мне помогать. Думаешь, путешествовать по Европе можно задаром?

– Я думаю, это не единственная причина.

Я знала, что она хочет сказать что-то по поводу Мэтта.

– Даже не начинай. А если тебе кажется, что это так замечательно, почему бы тебе самой не пойти на прослушивание?

Она резко остановилась.

– Знаешь, а я, пожалуй, пойду. – Она повернулась и пошла обратно в аудиторию. – Пока, Грейс.

Тати не нужно было никакое прослушивание. Она была исключительно хороша. Я знала, что Порнсайк возьмет ее, но я была уверена, что она хочет, чтобы я тоже пошла. Было обидно, что даже она ничего не понимает в моей ситуации.

По пути в общежитие я прошла мимо лавочки Орвина. Он сидел на скамейке около входа.

– Привет, Орвин. – Он поглядел на меня и наморщил лоб. – Это я, Грейс. Помните? Я приходила с Дэном.

– Ах да, – он похлопал по скамейке рядом с собой. – Присядь, голубушка.

Было уже поздно, начинался мороз, и ветер от проносящихся мимо такси был особенно сильным.

– Кстати, новый смычок совершенно замечательный.

Он просиял:

– Я очень рад это слышать, Грейс.

– Я просто не могла поверить, насколько отличается звук.

Он не повернулся ко мне, продолжая смотреть куда-то перед собой, но положил свою руку на мою.

– Не забывай, это просто инструмент. Музыка, она передается сквозь инструменты, но исходит она от тебя, из твоей души.

Вау.

– Да, – прошептала я, преисполненная глубочайшего понимания. – Это правда. Но я устала от исполнения классики, и у меня от этого неприятности.

– Ха, – фыркнул он. – Я знаю, о чем ты говоришь, дорогуша. Самые лучшие музыканты всегда нарушали правила. Но фокус в том, что ты должен знать правила как следует, чтобы суметь нарушать их, как надо.

Мы долго сидели молча. Я закрыла глаза, и вдруг он сказал:

– Музыка, она же везде вокруг нас, правда?

Я слышала шорох и гудки проезжающих машин, смех и крики детей, непрекращающееся гудение разнообразных труб, вырывающееся из-под крышек подземных люков. А потом, внезапно, все эти невнятные звуки вдруг стали ясными, и волшебным образом сплелись в прекрасную симфонию. Ради такого стоило жить.

Открыв глаза, я заметила, что Орвин наблюдает за мной.

– Понимаешь, о чем я говорю? Это внутри тебя.

Мои глаза стали влажными, то ли от ветра, то ли от переполняющих меня эмоций:

– Да.

– Чтобы воспарить, надо уметь летать.

Я благодарила его снова и снова. С каждым днем я училась, как можно упростить свою жизнь. Может быть, это и есть взросление. Взрослые всегда говорят, какой сложной становится с возрастом жизнь, но я думаю, что на самом деле мы просто усложняем свои задачи. И наши страхи перемещаются от невозможности заснуть без любимого плюшевого мишки к поискам смысла жизни. Интересно, всех ли время, взросление, преодоление обстоятельств приводят в конце концов к такому уровню самореализованности, как у Орвина? Или же мы сдаемся и покоряемся тем жизненным условиям, в которых существуем?

– Приходи снова навестить меня, – сказал он, поднимаясь со скамьи.

– Обязательно приду.

Я вытащила из кошелька телефонную карточку, выигранную в месячном розыгрыше в общаге, нашла телефон-автомат и позвонила маме.

– Грейс, дорогая, как ты? – Она казалась занятой. В трубке было слышно, как отец кричит на моих сестер.

– Как вы там?

– Папа снова потерял работу.

– Не может быть! – сказала я, хотя была ничуть не удивлена.

Она устало вздохнула:

– Да, опять.

– Я очень хочу приехать домой на Рождество. Я бы могла найти подработку в молле и помочь вам деньгами.

– Грейс, это было бы чудесно. А у тебя хватит на билет?

– Я думала, может, вы с папой могли бы купить мне билет на Рождество. В смысле вместо подарков? – У меня забрезжила слабая надежда.

Но мамины слова придушили ее на корню:

– Нет, детка, у нас нет таких денег. Ты уж прости.

Я не была дома почти год. Мне было жаль маму, и я не хотела добавлять ей сложностей, но я так соскучилась по дому, по сестрам, по их болтовне, по той силе, которую я всегда черпала в своем доме, даже в самые трудные времена. Мысль о том, что я снова проведу каникулы в Стариковском приюте, была невыносимой. Я уже проторчала тут в одиночку три недели летом, перед тем как приехал Мэтт.

Чтобы перебить неловкую паузу, я быстро сказала:

– Ладно, мам. Мне пора. Нужно экономить деньги на карточке.

– Конечно, детка. Мы тебя любим.

– И я вас тоже, мам.

Остаток дня я провела в своей комнате. Я пила дешевое вино и жалела маму, свою семью, но в основном себя. Мэтт, вернувшийся поздно вечером после работы, зашел ко мне.

– Тук-тук, – сказал он, распахивая дверь.

– Заходи, располагайся. – Я играла у окна на виолончели. На мне была его майка с Рамоном.

Он зашел и опустил на пол свою сумку.

– Сдается мне, я никогда не получу ее обратно.

При виде его улыбки на меня что-то нашло. Я встала и подошла к нему, одновременно стягивая его рубашку через голову. Под ней на мне не было ничего, кроме трусов и лифчика. Я протянула ему рубашку:

– Можешь взять.

Он изумленно моргнул.

– Мэтт, поцелуй меня.

Он закрыл дверь пинком ноги.

– Ты пьяна?

– Поцелуй меня.

Я обняла его за шею. Он положил руку мне на спину, притянул к себе и наконец поцеловал.

Поцелуй начался мягко и медленно, но потом все начало ускоряться. Мы двигались все быстрее, языки дрожали, руки сплетались, кожа горела от касаний, напряжение все росло. Мы целовались и целовались, и скоро мне невыносимо захотелось, чтобы он был везде вокруг меня.

Я затеребила его ремень.

– Понял, – сказал он, сбрасывая сапоги. Я скинула трусы и лифчик, он снял джинсы. Я положила руку ему на боксеры спереди.

– Ты будешь?

– Буду что? – выдохнул он.

– Заниматься со мной сексом?

Он обхватил мой затылок рукой и приподнял мою голову так, чтобы я смотрела ему в лицо. В его глазах было искреннее благоговение.

– Ты хочешь, чтобы это был я?

Я кивнула.

Он снова поцеловал меня, а затем его губы придвинулись к моему уху.

– Грейс, я в жизни ничего так не хотел, чем оказаться внутри тебя здесь и сейчас.

Я только представила его во мне, и мне свело руки и ноги от желания.

– Но мы не будем делать этого, когда ты настолько пьяна. Правда. Поверь мне, так будет лучше.

– Но я не боюсь.

– Я знаю, но ты потом пожалеешь, что ничего не почувствовала.

– Правда?

– Да, малыш.

Я знала, что он прав:

– Ладно.

Он на секунду прижал меня к себе и потом отпустил. Я протянула руку и снова дотронулась до него сквозь трусы.

– Но мы же можем заняться чем-то другим?

Мускулы у него на шее напряглись. Он сглотнул.

– Иди ляг в постель.

Я послушалась. Он стянул свои боксеры. Я впервые видела его вот так, обнаженным, беззащитным и таким возбужденным, что мне всерьез стало его жаль. Это был не первый член, который я видела, но, с учетом всех обстоятельств, впечатление было самым ярким. Я даже слегка испугалась. Я не могла поверить, что только что буквально умоляла засунуть в меня вот это.