Рене Карлино - Прежде чем мы стали чужими

Сев на подоконник, я смотрела на одинокое дерево во дворе, качающееся на ветру.

– В этом-то и проблема. Время. – Я обернулась к нему: – Какое фото ты продал?

– Твое. В самый первый день, когда мы встретились. То, где ты подбираешь пуговицу с пола. Мистер Нельсон выбрал это фото для университетской галереи, и его купили в первый же день. Я для прикола поставил на нее цену в тысячу долларов, думал, что все равно никто не купит. Это твои деньги так же, как и мои. Я хочу, чтобы ты взяла их.

Он казался искренним и милым. Мы разговаривали, и это было так здорово.

– Они не мои.

– Ну, как моя бывшая жена… – Он засмеялся. – Мы могли быть женаты, когда я ее сделал. Никто же не знает.

Я не выдержала и тоже засмеялась.

– Мы были женаты всего два дня. И в любом случае должно быть пополам.

– Ладно, хорошо. Я возьму остальные пятьсот и отдам их тебе в качестве оплаты за то, что ты мне позировала.

– Знаешь, я бы тоже посмеялась, но я сейчас страшно зла на своих родителей. Прямо не могу поверить, что они так поступили со мной. Можно подумать, я не хотела бы, чтобы они приехали на мое окончание, – не выдержала я.

– Таким способом они пытаются меньше чувствовать свою вину.

– Таким способом они собираются угробить меня.

– Нет. – Он сразу посерьезнел. – Нет, вовсе нет. Как только ты перестанешь так думать и увидишь, какая ты потрясающая, все обиды уйдут и превратятся в благодарность. Ты будешь думать типа: «Я рада, что моим родителям было на меня наплевать, это сделало меня той, кто я есть».

Я некоторое время сидела молча, пытаясь осознать его слова. Кажется, я поняла, что он имеет в виду.

– Я поняла. Однажды я скажу: «Спасибо, мама-папа. Вы козлы».

– Вот именно! – торжествующе подтвердил Мэтт.

– Спасибо, Мэтт.

– Всегда рад, – сказал он, вставая и направляясь к двери. – Слушай, ты побудешь тут еще немного? Я должен кое-что принести.

– Ладно.

Он скоро вернулся, неся с собой пончики, апельсиновый сок, маленький нотный пюпитр и электрогитару, в которой я узнала одну из гитар Брендона. Я лежала, повернувшись на бок и опираясь на локоть, и смотрела, как Мэтт движется по комнате. Он положил на тарелку три пончика в радужной обсыпке и дал мне вместе с маленькой бутылочкой сока, улыбнувшись и не сказав ни слова. Было еще рано, но в комнате было жарко и душно.

Он скинул ботинки, стянул через голову футболку и бросил ее мне.

– Можешь надеть, если хочешь.

– Мэтт…

– Чего? Ты всегда любила мои футболки.

Это было правдой. Я разделась до трусов и лифчика и натянула его майку. От его запаха мне стало тепло и щекотно.

– Видишь? Так лучше, – сказал он. Я кивнула.

Он остался только в черных джинсах с ремнем, который я ему сделала. Из его кармана свисала цепочка, которая раскачивалась, когда он ходил по комнате.

Он пристроил пюпитр к стене и посмотрел на меня. Слезы снова набежали мне на глаза.

– Ты в порядке?

Я кивнула. Я плакала не из-за письма и не из-за денег за фото. Я плакала, потому что мысль об отъезде Мэтта, пусть даже всего на несколько месяцев, убивала меня. Он уедет уже через неделю. Он будет за целый мир от меня, а я останусь здесь, плакать о том, что я слишком молода для того, чтобы все бросить или чтобы попросить его о том же. Плакать, почему мы не встретились, будучи старше, когда женитьба уже имела бы смысл и никто из нас не должен был бы ничем жертвовать ради нее.

С лицом, распухшим от слез, я смотрела, как он сел на стул и пристроил бело-зеленую гитару себе на бедро. Он перебрал струны и посмотрел на меня, ища одобрения. Звук был негромким, но чистым и правильным. Я никогда раньше не видела, чтобы он играл или хотя бы пробовал играть на каком-то инструменте, но в этот момент мне стало ясно, что Мэтт научился делать это… ради меня.

– Прежде чем начать, я хочу сказать тебе… Прости меня.

– И ты меня прости, – тут же ответила я.

– Пожалуйста, пусть все будет как раньше?

– Но почему…

– Грейс, пожалуйста, давай будем просто радоваться тому времени, что нам осталось?

– Да, – и я снова заплакала.

Его пальцы извлекли несколько нот, и я поняла, что он играет «Аллилуйя». Я заплакала еще сильнее.

Он пел безупречно, ясно произнося все слова. Я восхищалась им, таким юным, прекрасным, сидящим тут босиком и без майки. Закончив, он взял последний аккорд и посмотрел на меня. К этому моменту я превратилась в жалкую растекшуюся лужу. Его улыбка была грустной и жалобной – так улыбаются только тогда, когда понимают, что никакие слова уже не помогут. Он уезжал. И я не могла его остановить.

Дрожащим голосом я сказала, что он прекрасно играл, и спросила, как он так научился. Мэтт объяснил, что Брендон иногда заходил по вечерам в фотомагазин, и он попросил Брендона научить его играть. После концерта Джеффа Бакли он решил разучить эту песню и долго репетировал, чтобы я могла наконец услышать ее живьем.

ГРЕЙС

В последние недели семестра Дэн и Тати все сильнее настаивали, чтобы я присоединилась к оркестру. Но я всегда отказывалась.

Они должны были уехать во Францию на первый концерт в начале августа, так что по крайней мере на лето Тати оставалась со мной. Мэтт должен был улететь в самом начале июня, сразу после окончания.

Как-то Тати сказала мне, пока мы ели бутерброды возле фонтана в парке на Вашингтон-сквер:

– Если Мэтт останется в своей Южной Америке дольше чем до конца лета, ты еще сможешь к нам присоединиться.

– Во-первых, он не собирается оставаться там дольше чем на три месяца. А во-вторых, я иду в аспирантуру и поэтому не еду на гастроли. И ты это знаешь.

– Как ты собираешься за это платить?

– Я остаюсь на лето в Стариковском приюте, это дешево, и я нашла подработку в джаз-банде.

– Дэн говорил, мы сможем хорошо заработать. Ты бы могла подкопить и пойти в аспирантуру попозже.

– Нет, не могла бы. Я не могу вот так все бросить и уехать с вами на полтора года колесить по Европе. Почему ты вечно начинаешь?

– Ой, Грейс, успокойся ты. Вечно ты выходишь из себя на эту тему. Если тебе так хочется, давай порть свою жизнь из-за парня, кто против-то, – пробурчала она.

Я больше не могла это выносить, встала и ушла.

Она побежала за мной, и я высказала ей все, что думала:

– Думаешь, я не в своем уме? Потому что не хочу куда-то тащиться и участвовать в этом Дэновом балагане? А ты помнишь, как сама его терпеть не могла? И с каких это пор ты зовешь его Дэном?

– Мне очень жаль, что Мэтт уезжает и ты так убиваешься.

– Это вообще тут ни при чем! – Хотя, конечно, это было очень даже при чем.

– Дэн переживает за тебя. За нас всех. Это он купил фотографию Мэтта, потому что знал, что вам нужны деньги.

– Что? – Я обернулась к ней в потрясении. Мои эмоции вырвались из-под контроля. – Почему ты так хочешь сделать мне больно? Ты же знаешь, что мне и так хуже некуда?

– Ничего я не делаю. Я просто хочу, чтобы ты сделала то, что хорошо только для тебя, понимаешь? Не для тебя и Мэтта. Похоже, он-то как раз делает то, что хорошо для него.

Мы стояли возле входа в метро.

– Я пошла, Тати. – Я сбежала по ступенькам, вскочила в первый же подошедший поезд и проездила несколько часов, чтобы успокоиться.

Позже, днем, я сидела возле закрытого магазина Орвина. Мне хотелось поговорить с ним. И тут мимо прошел Дэн.

– Грейс, Орвин не работает по воскресеньям.

– Да, я уже поняла.

Он посмотрел на меня со своей мягкой улыбкой.

– Можно я присяду?

– Конечно.

– Хочешь поговорить о чем-нибудь?

– Нет.

– Ты продолжаешь репетировать?

– Ну естественно. – Последнее, что мне было нужно, так это профессорские наставления Дэна. Я обернулась и пристально посмотрела на него: – Почему вы купили то фото?

Он даже глазом не моргнул:

– Потому что оно мне нравится.

– Это, должно быть, была самая высокая на свете цена за студенческую работу. Вообще. За всю историю студенческих работ.

– Вот честно, Грейс, ты знаешь, я человек прямой. Это прекрасная фотография, и я думаю, что работы Мэтта в свое время будут довольно дорого стоить.

– Вы купили ее не потому, что знали, как нам нужны деньги?

– Вовсе нет. – Маленькая светлая ложь. – Ты не хочешь рассказать мне, что тебя беспокоит?