Я согласилась, но просидела там два часа и выпила как минимум три четверти всей бутылки. Сидя под мигающими лампочками, висящими возле входа, я наблюдала, как люди идут по улице, держатся за руки, целуются на углу. Музыка из «Крестного отца» и тепло от уличного обогревателя убаюкивали.
– Мадам, – спросил вдруг возникший официант, взяв бутылку. – Завернуть вам ее с собой?
Это намек, что мне надо идти. Подвыпившей даме пора домой.
– Да, спасибо, это замечательно. – Там осталось не больше стакана, но я все равно ее взяла.
Заплатив, я уже прошла квартала четыре по пути к дому, но, проходя мимо улицы Мэтта, вдруг свернула туда.
С другой стороны улицы мне был виден его лофт. Вон он сидит на своем диване и смотрит прямо перед собой. Я наблюдала за ним из темноты и думала, как странно все то, что происходит между ним, мной и Эш и что все мы не вместе в этот вечер. Он пил вино, задумчиво глядя куда-то перед собой, а может, и никуда. Интересно, что он при этом слушал. Он поднялся и подошел к окну. Я отпрянула подальше в темноту, чтобы он меня не заметил. Он стоял не шевелясь и смотрел на проезжающие машины.
О чем он думает?
Наконец я сказала себе: «Достало». Перебежала через улицу и позвонила в его квартиру.
Он быстро ответил:
– Кто там?
– Это Грейс. – От нервов у меня свело желудок.
– Заходи.
Когда двери лифта открылись, он ждал меня. Я оглядела его, с босых ног и черных джинсов, ремня и белой майки до шеи, губ, длинных волос, завязанных сзади. Меня пробрала дрожь.
– Привет, – протянула я ему бумажный пакет. Он взял его.
Вынув оттуда бутылку, он засмеялся и посмотрел на меня, криво ухмыльнувшись.
– Спасибо, Грейс. Никто никогда не дарил мне почти пустую бутылку вина.
Мое лицо не дрогнуло.
– Это хорошее вино. Я оставила тебе стаканчик.
Он внимательно посмотрел мне в глаза, как бы оценивая степень моей раскрепощенности.
– А где сегодня вечером Эш?
– У Тати. Черт, я должна узнать, когда они вернутся.
Он вынул из кармана джинсов телефон и протянул мне. Я набрала номер Тати. Кино наверняка уже кончилось, а я не хотела, чтобы Эш вернулась в пустой дом.
– Алло? – Ее голос звучал как-то странно, и тут я сообразила, что она не узнает этот номер.
– Тати, это я. Вы где?
– Мы едим мороженое. Все в порядке? Чей это телефон?
– Мэтта.
Тати не ответила, но я услышала, как она, отведя телефон от уха, говорит Эш:
– Давай возьмем кино, закажем всякой вредной еды и оттянемся у меня? Мама разрешает.
– Класс, – ответила Эш.
Тати прошептала:
– Я тебя прикрыла. Увидимся завтра утром.
Я нажала на отбой и вернула телефон Мэтту.
– Что она сказала?
– Все в порядке. Эш останется у Тати ночевать.
– А ты не боишься, что Тати плохо на нее влияет? – спросил он, глядя на меня искоса.
– Послушай, Мэтт, нам больше не двадцать один. Она не сидит целыми днями, куря траву. Она музыкант мирового уровня и образованная независимая женщина. Как ты сам-то думаешь?
– Ну да, ты права, – сразу же согласился он. Я поняла, что он просто пытался сделать то, что, по его мнению, должен делать отец, и мне на секунду стало совестно. – Так чему я обязан твоим визитом?
Все шло не так, как я себе представляла.
– Не знаю… Мне было надо…
– Что? – Он поставил бутылку и повернулся ко мне: – Что тебе было надо?
Я так и не могла понять – он со мной заигрывал, я его раздражала или все вместе.
Он подошел поближе, и я почувствовала его тепло и кардамонно-сандаловый запах его геля для душа.
– Ты принимал душ?
Он моргнул:
– С чего ты взяла?
Он так и стоял не шелохнувшись, не подав мне никаких подсказок, что он чувствует по поводу меня, но мне показалось, я все же различаю под этим внешним спокойствием внутреннюю ярость и раздражение.
И я была достаточно пьяна, чтобы сказать ему об этом.
– Мэтт, на кого ты злишься?
Он даже не задумался:
– На тебя. На Элизабет. На Дэна… И на себя.
– Господи, а Дэн-то что тебе сделал?
Отстраненно ответив:
– Я ему завидую, – он заглянул мне в глаза. – Он получил все то, чего я так хотел. Ему досталось мое.
– Он не был в этом виноват. Я приняла это, и тебе придется тоже.
Он чуть-чуть придвинулся ко мне и еще пристальнее вгляделся в меня.
– Возможно. Сколько ты выпила?
– Я трезвая.
– Хочешь, я провожу тебя домой?
– Я не за этим сюда пришла.
– Что тебе надо, Грейс?
Я привстала на цыпочки и поцеловала его. Сперва поцелуй казался хрупким, как будто мы чувствовали, что разобьемся на тысячу кусков, если будем спешить. Но уже через несколько секунд мы, не отрывая рук друг от друга, срывали с себя одежду.
Обнаженные, мы упали на кровать, целуясь и вцепившись друг в друга. Он приподнялся и сел, а я села ему на колени и направила его в себя. Он застонал, схватив меня за талию, я непроизвольно выгнула спину, подняв грудь к его губам. «Так прекрасна», – прошептал он, целуя, кусая и обводя языком мой сосок. Он был терпелив, но настойчив, каким-то образом зная, куда положить руки, где надо нажать, а где поцеловать.
Он навсегда уничтожил меня для всех других. Он и сейчас уничтожал меня.
Он повернул меня, поставив на колени и локти, прижался бедрами сзади и вонзился в меня. Мне казалось, он вливает в меня свою ярость, но мне отчего-то хотелось этого.
– Тебе больно?
– Нет. Не останавливайся.
Я хотела почувствовать это. Почувствовать, как он избавляется от всего плохого.
Момент настал. Он обхватил меня обеими руками, и я услышала, как у меня за спиной бьется его сердце. Он не произнес ни слова, просто стоял и держал меня, пока наши сердца не вернулись к нормальному ритму. Он отпустил меня, и я в полубессознательном состоянии кинулась собирать свою одежду.
– Подожди, иди сюда, – сказал он, пододвигаясь и садясь на край кровати. – Я хочу посмотреть на тебя.
Он притянул меня к себе. Даже в этой полутемной комнате я занервничала. Он провел указательным пальцем по тонким полоскам растяжек на моем животе. Затем наклонился и поцеловал следы растяжек, оставшиеся на коже бедер.
– Как это было?
– Что?
– Ну, когда родилась Эш?
Я рассмеялась.
– Поверь мне, ты не захочешь сейчас слушать о процессе деторождения.
– Я имел в виду, вы обе были здоровы? – Он провел рукой по внутренней стороне моего бедра и посмотрел на меня. – Ты хорошая мать, Грейс.
– Спасибо. – Не то ли это, что все мы так хотели бы слышать время от времени – что мы хорошие матери, или подруги, или дочери, или жены?
– Ты была счастлива? – его голос дрогнул. – В тот день, когда Эш появилась на свет?
– Это был самый счастливый день моей жизни, – вырвалось у меня.
Он начал тихо плакать.
– Как бы я хотел быть там, – произнес он, и все его тело сотряслось в рыданиях. Он уткнулся лицом в мой живот.
Я обняла его, прижала к себе, гладила по плечам, по голове.
– Я знаю, я знаю, все хорошо, – повторяла я снова и снова, но внутренне опасаясь, что этому нет исцеления. Слишком уж глубоки были шрамы.
– Мне кажется, что я живу в каком-то кошмаре, словно я вышел из комы и обнаружил, что пятнадцать лет моей жизни просто исчезли. Все произошло без меня. Я все пропустил.
Я обнимала его всю ночь напролет, рассказывая о дне рождения Эш.
– Мы были в Венеции, и у меня отошли воды. Меня повезли в госпиталь на водном такси. Я помню, как смотрела на каналы и думала о тебе, надеясь, что у тебя все в порядке. Тогда было очень тепло, не по сезону, так тепло, что я чувствовала жар, исходящий от поверхности воды. Когда я думаю о том дне, мне кажется, что солнце целовало землю, как будто Бог напоминал нам о своем существовании.
Мне повезло. У меня были легкие роды – все это говорили. Сначала я только могла смотреть в потрясении на ее крошечное дрожащее тельце, покрытое кровью и чем-то белым, когда ее положили мне на грудь. Я не могла поверить, что ее сделали мы с тобой. Когда она затихла и взяла грудь, Дэн сказал, что это было прекрасно и что мы с ней были прекрасны.
– Я знаю, что это так и было, – сказал Мэтт, вздыхая и глядя в окно. Может быть, он представил себе эту картину и наконец ощутил себя ее частью.
– Когда мы приехали в госпиталь, мы еще не знали, как ее назвать. Дэн тогда был только моим другом, так что я сама должна была принимать все решения, хотя и не имела представления ни о чем. Но каким-то образом там, в госпитале, я поняла, что нужно делать. Когда я увидела ее, я не могла думать ни о чем, кроме нас – тебя и себя, – и того, что она стала свидетельством того, что у нас было. После этого дня я вспоминала наше время в колледже только с радостью, потому что Эш стала его олицетворением для меня… поэзия в движении – свидетельство, что жизнь пылает хорошо и верно. Все знали, почему я назвала ее Эш. Тати сначала была в ярости – она тебя ненавидела за то, что ты не вернулся ко мне, – но и она привыкла. Дэн понял сразу.