— Да, догадываюсь.
— Дорогая, почему ты не рассматриваешь возможность, чтобы баллотироваться на второй срок? Нация процветает. Ты просто делаешь сказочные успехи в переговорах с Ближним Востоком. Люди счастливы, потому что ты стоишь у руля, что случается крайне редко в президентстве.
Джессика уже столько раз обсуждала этот вопрос со своими родственниками, что ей казалось, она может запросто записать свой ответ на диктофон и всякий раз включать, когда они ее спрашивали об этом. Иногда она подумывала, может стоит сказать им правду, но потом она вспоминала их лица на похоронах Джона и понимала, что не сможет этого сделать.
— Я понимаю, как мне повезло, Марджори, что я была выбрана на такой высокий пост, но это одна из причин, почему я не хочу оставаться наверху. Чем дольше я остаюсь, тем больше шансов, что многие проблемы и вопросы могу выйти из-под контроля и уничтожить наследие Джона. Мне удалось защитить репутацию Хэмптонов, и думаю, что своими действиями я заставила бы гордиться и Джона и Джона-старшего, но я не могу обещать, что тоже самое будет, если меня переизберут еще на четыре года. Ты же знаешь не хуже меня, что я разгребаю всю грязь, которую метают в правительство, появляются новые кризисы и развал экономики продолжается. Я хочу покинуть кабинет Белого дома с именем Хэмптон, которое олицетворяет собой все лучшее в американской политике.
— Ты превосходный президент, Джессика. Ты же знаешь, что мы любим тебя, несмотря ни на что, какой бы выбор ты не сделала?
Она услышала, как голос у свекрови надломился, и Джессика тут же вспомнила тот апрельский день, когда позвонила его родителям, сообщив, что Джон умер.
Она кивнула, хотя никто не мог видеть ее.
— Да, и я люблю тебя. Но мне следует вернуться к работе. Я обнаружила, что сидя в этом кабинете, не могу ни управлять, черт побери, этой страной.
— Конечно, — голос Марджори вернулся к обычному тону, нормальному, стальному. — Мы планируем приехать на ужин в ноябре в Белом доме, так что скоро увидимся.
Они попрощались, Джессика тупо пялилась несколько минут на телефон перед собой. Затем почти машинально, она потянулась ко второму ящику своего стола, ее руки дрожали, когда она открывала массивный деревянный ящик. Она опустила глаза на единственный предмет, лежащий на дне, в толстой серебряной рамке с завитушками. В центре была простенькая черно-белая фотография, когда неожиданно сфотографировали их.
Джон лежал на диване в доме своих родителей, приподнявшись на одном локте, обхватив Джессику за талию, лежащую на спине рядом с ним. Они смотрели футбольный воскресный матч, изучая в университете право. Он с такой любовью смотрел на нее сверху вниз, когда она смеялась над чем-то, что он сказал, любовь струилась из него. Его рука покоилась у нее на животе, его пальцы замерли, готовые пробраться ей под свитер, коснуться ее кожи. Он смотрел в ее лицо, пока она заливалась как школьница. Кстати, его голова склонилась к ней, как компас указывающий на север.
Она пробежала пальцем по лицу Джона на фотографии, навсегда запечатлевшегося на бумаге под стеклом, хранимой на дне ящика стола, и у нее защемило сердце. Боль не была такой ужасной и резкой, как тогда, но она до сих пор все равно была в шоке от того, что несмотря на столько лет, боль все равно была сильной и реальной. Она всегда предполагала, что лучше умереть от вяло прогрессирующей болезни, чем так. Но вместо этого, день ото дня, после его смерти ее боль усугублялась и прогрессировала, проявляясь, как какое-то хроническое заболевание. Видно сказывалось еще и напряжение, плохие новости, напряженные дебаты — разные моменты, которые напоминали о нем, вызывая ее боль и тоску.
Она закалилась в этой борьбе с его потерей, давая себе мимолетные передышки, чтобы побаловать себя, но сейчас опять засунула в ящик стола фотографию, так же как и заснула туда же свои воспоминания. Свои лучшие шесть лет Джессики Хэмптон, свою личную жизнь посвятила своему Джону, которого она очень любила, но сейчас она хотела быть собой, а не просто вдовой Джона Хэмптона. И ее надежды на то, что она сможет в ближайшее время жить своей собственной жизнью, разлетелись в дребезги, потому что Джейсон Мелвилл позволил своему члену контролировать взять контроль над ситуацией.
Раздался стук в дверь, и она захлопнула со всей силы ящик своего стола.
— Войдите, — произнесла она, пытаясь вернуть себе самообладание и прийти в себя.
— Госпожа Президент, генерал прибыл на встречу, и как сообщили есть еще одна угроза взрыва в посольстве Египта.
Сердце Джессики замерло, а потом забилось быстрее, вспомнив высокого, смуглого и интригующего посла.
— Пригласите, пожалуйста, генерала, и держите меня в курсе любых событий в посольстве Египта.
— Да, мэм, — сказала Ванесса, отступив в сторону и пропуская вперед главу вооруженных сил.
Так начался очередной рабочий день президента США.
Камаль стоял в холле посольства и ругался. Его секретарь, которая также была его племянницей, смотрела на него, восседая на стуле, ухмыляясь.
— Господин посол, — обратилась она к нему с блеском в глазах. Невоспитанный ребенок. Ему придется сказать своей сестре, что она вырастила негодницу.
— Да, Шамира?
— Вам нужно перестать хмуриться. Силовики почти закончили с зачисткой, и они тоже могли бы вас выдворить из здания на тротуар перед посольством. Все, действительно, не так уж плохо.
Камаль понимал, что, действительно, все не так уж плохо, но он не оценил вынужденный уход из своего собственного кабинета, и если силовикам не удастся выяснить в ближайшее время, кто стоял за всеми этими «бомбами» в его посольстве, он собирался самолично взорвать здание посольства, но докопаться до сути.
— Дядя Камаль, — тихим нежным голосом произнесла его племянница, очутившаяся рядом с ним. — Похоже, что у вас самый ужасный, страшный, нехороший, очень плохой день сегодня, да?
Она улыбалась ему, и он не мог больше злиться на нее. Он потянулся к ее голове, чтобы потрепать ее за волосы, зная, что для двадцатидвухлетней девушки это самое худшее оскорбление, что он позволил себе отнестись к ней как к ребенку.
— Твоя мать воспитала тебя дикаркой, — сказал он, когда она увернулась от его руки.
— Она воспитала меня распознавать настроение моего угрюмого дяди, поэтому я и работаю у вас секретарем. Никто, вне нашей семьи, не смог бы терпеть вас целый день.
Он развернулся, наблюдая за вереницей сотрудников подразделения саперов с собаками-ищейками, медленно двигающимися через фойе посольства.
— Ты, безусловно, права, — сказал он ей.
Прозвучал короткий сигнал, и Камаль понял, что в здание было все чисто.
— Господин посол, — подходя произнес один из командиров саперов. — Вопрос закрыт.
— Конечно, закрыт. Это была не серьезная угроза.
Командир сурово посмотрел на него.
— Господин посол, мы не можем точно быть уверены, пока все не осмотрим. Эти угрозы обладают повышенной опасностью и имеют все признаки, что к ним имеет отношение серьезная группировка. Здесь присутствуют детали, которые говорят нам, что этот кто-то, кто бы он ни был, обладает большими знаниями о взрывчатых веществах и терроризме.
— И поэтому я призываю вас удалить моих сотрудников из здания, но нет никаких причин, выпроваживать меня отсюда.
Командир улыбнулся.
— Господин посол, это не корабль. Вы не обязаны покидать помещение.
Камаль открыл рот, чтобы выругаться, но его племянница схватила его за руку и начала обходить мужчин, направляясь с ним к лифтам.
— Господин посол, я отведу вас наверх, чтобы вы смогли подготовиться к вашей следующей встречи.
Он знал, что она, не стесняясь уводила его с «поля боя», но он позволил ей это сделать. Она была отличным секретарем. Он разрешил ей работать на полставки, когда она училась в колледже в Вирджинии, потом она попросилась к нему на постоянную работу, после окончания образования. Ему пришлось сделать некоторые перестановки своих сотрудников, чтобы предоставить ей должность, но он ни разу не пожалел об этом.
Он вернулся в свой кабинет, который представлял полную разруху. Он так и не понял, почему саперам у него в кабинете понадобилось открывать каждый ящик и снимать все с полок во время своей проверки. Зачем тогда эти ищейки-собаки, выдрессированные на взрывчатые вещества? Если уж собаки не могли учуять запах взрывчатки, значит ее здесь не было, верно ведь?