Колін Маккалоу - Прикосновение

— Вы и там побывали?

— Я был везде, куда ступала нога моего знаменитого тезки, — и даже в тех местах, о каких он и не мечтал.

— Что за знаменитый тезка? Кто он?

— Александр… Македонский, — добавил он, заметив, что она ничего не поняла. — Правитель не только Македонии, но и всего мира, населенного в те времена. Он жил более двух тысяч лет назад. — Внезапно он сообразил, в чем дело, и придвинулся ближе: — Элизабет, а ты умеешь читать и считать? Можешь написать свое имя?

— Я хорошо читаю, — слегка обиделась она, — но книг по истории мне никто не давал. А писать я училась, но недолго — отец не держит в доме бумаги.

— Я куплю тебе учебники и тетради, чтобы ты училась выражать мысли на бумаге — самой лучшей бумаге. Куплю перья, чернила, а если захочешь, краски и альбомы. Почти все дамы балуются акварелью.

— Меня воспитывали иначе, — произнесла Элизабет с достоинством, на какое только была способна.

У него снова заблестели глаза.

— Ты умеешь вышивать?

— Шить — да, но не вышивать.

Остаток дня она гадала, как Александру удалось так ловко перевести разговор с себя на нее.

— Пожалуй, рано или поздно я привыкну к мужу, — призналась Элизабет миссис Августе Холлидей в конце второй недели пребывания в Сиднее, — но вряд ли когда-нибудь полюблю его.

— Пока еще рано судить, — успокоила миссис Холлидей, не сводя проницательных глаз с лица Элизабет. В ней произошла большая перемена: детское выражение исчезло. Пышные волосы были уложены в модную прическу, дневное платье из темно-красного шелка чинно шуршало, перчатки были из мягкой лайки, шляпка — мечта. Тому, кто создавал этот облик, хватило ума не прикасаться к лицу: эта юная женщина не нуждалась в косметике, и даже сиднейское солнце не могло испортить чудесную белизну ее кожи розоватым или бежевым загаром. Элизабет носила великолепное жемчужное ожерелье и такие же сережки, а когда сняла перчатку с левой руки, миссис Холлидей вытаращила глаза.

— Боже мой! — ахнула она.

— А, вы про кольцо, — вздохнула Элизабет. — Терпеть его не могу. Видите, из-за него приходится даже носить перчатки. А еще Александр настоял, чтобы средний палец перчатки на правую руку сделали пошире — боюсь, меня ждет еще одно кольцо с таким же громадным камнем.

— Да вы святая, — сухо заметила миссис Холлидей. — Не знаю ни одной женщины, которая не обмирала бы по камушкам вполовину меньше вашего.

— Мне больше нравится вот этот жемчуг, миссис Холлидей.

— Еще бы! Такого нет и у королевы Виктории.

Но после того как Элизабет укатила в мягкой рессорной коляске, запряженной четверкой лошадей одинаковой масти, Августа Холлидей позволила себе всплакнуть. Бедное дитя! Задыхается, как рыбка, вытащенная из воды. Ее со всех сторон окружает роскошь, она вынуждена существовать в мире богатства, хотя по натуре вовсе не алчна и не тщеславна. Останься она в своем шотландском захолустье, так и ухаживала бы за отцом, пока не стала бы старой девой. И была бы если не счастлива, то довольна своей жизнью. Хорошо еще, что Александр Кинросс ей нравится — не бог весть что, конечно. Втайне миссис Холлидей соглашалась с Элизабет: она тоже сомневалась, что новоявленная австралийка когда-нибудь полюбит мужа. Слишком уж велика разделявшая их пропасть, слишком разные они люди. Даже не верилось, что они состоят в родстве.

К тому времени, как Элизабет навестила ее в собственном выезде, миссис Холлидей успела разузнать об Александре Кинроссе все, что смогла. Богатейший из колонистов, он вначале искал золотую жилу и был готов ради единственной крупинки свернуть горы, а потом напал на золотоносный пласт. Правительство давно было у него в одном кармане, правосудие — в другом, поэтому в отличие от других золотоискателей, вечно с боем отстаивающих право на свои участки, Александр Кинросс мог беспрепятственно разрабатывать рудник. Но если в Сиднее он имел доступ в высший свет, по-настоящему светским человеком он не был. С людьми, достойными внимания, он предпочитал встречаться в кабинетах, а не за обеденным столом; порой он принимал приглашения к губернатору или в Кловелли неподалеку от Уотсон-Бей, но ради развлечения по балам и суаре никогда не разъезжал. Общество пришло к выводу, что он стремится к власти, а к мнению окружающих равнодушен.

Элизабет вскоре выяснила, что Чарлз Дьюи — один из владельцев рудника «Апокалипсис» и младший партнер ее мужа.

— Он местный скваттер. Поначалу владел двумястами квадратными милями земли, а потом занялся добычей золота, — объяснил Александр.

— Скваттер?

— Так называют тех, кто сначала самовольно поселился на землях, принадлежащих короне, и только потом получил их в аренду: ведь занимать землю — почти то же, что владеть ею. Но потом указом парламента это право отменили. В утешение я предложил ему пай «Апокалипсиса» и до сих пор этому рад.

Наконец они покинули Сидней — к радости миссис Кинросс, которой теперь принадлежало не два сундука, а дюжина. Зато горничной у нее не было. Расспросив жителей Сиднея о городке Кинросс и его окрестностях, мисс Томас тем же утром взяла расчет. Ее бегство не огорчило Элизабет, которая предпочитала заботиться о себе сама.

— Не беда, — отреагировал Александр на известие. — Попрошу Руби подыскать тебе расторопную китаяночку. Только не надо говорить, что камеристка тебе ни к чему! Ты уже две недели носишь модную прическу и прекрасно понимаешь: чтобы так уложить волосы, нужна лишняя пара рук, помимо твоих собственных.

— Руби? Это ваша экономка? — спросила Элизабет, впервые осознав, что ей придется стать хозяйкой дома, где полно слуг.

Этот вопрос до слез рассмешил Александра.

— О нет, — выговорил он, когда смог. — Руби — это явление. Отозваться о ней иначе значит принизить ее. Руби — мастерица язвительных шпилек и едких замечаний. Она Клеопатра, а также Аспазия, Медуза, Жозефина и Екатерина Медичи.

Вот как? Но Элизабет не удалось продолжить расспросы карета подъехала к железнодорожной станции Редферн — унылой, застроенной какими-то сараями, с переплетением рельсов на земле.

— Платформы здесь — большая редкость: в городе давным-давно поговаривают о строительстве большого вокзала на Джордж-стрит. Но дальше разговоров дело не идет, — пояснил Александр, помогая жене выйти из экипажа.

Тошнота после переправы через залив оставила у Элизабет пренеприятные впечатления от посадки на лондонский поезд в Эдинбурге, но сегодня она смотрела на поезд до Боуэнфелса с трепетом и изумлением. Паровоз на выстроенных в ряд маленьких и громадных колесах, из которых последние были соединены стержнями, отдувался и пыхтел, как гигантский злой пес, пуская струйки дыма из высокой трубы. К этой адской машине был прицеплен железный тендер, полный угля, а сзади к нему — восемь вагонов: шесть второго класса и два — первого, со служебным помещением, или камбузом (словечко Александра), где разместились громоздкий багаж, грузы и кондуктор.

— Вагоны в хвосте состава трясет сильнее, чем в начале, но я не могу отказать себе в удовольствии смотреть в окно и следить за работой локомотива, — объяснил Александр, вводя жену в помещение, похожее на отлетанную бархатом уютную гостиную. — Поэтому один вагон первого класса цепляют к составу последним. Это личный вагон губернатора, но он охотно одалживает его мне, когда сам в нем не нуждается, — конечно, не даром.

Ровно в семь боуэнфелсский поезд отошел от станции; Элизабет надолго приклеилась к окну. Да, Сидней оказался огромным: поезд тащился по нему добрых четверть часа, а потом резко набрал скорость, лязгая всеми деталями, и понесся во весь опор. Изредка за окном мелькали платформы мелких городков и поселков — Стрэтфилда, Роуз-Хилла, Парраматты.

— Мы быстро едем? — спросила Элизабет, наслаждаясь ощущением скорости и плавным покачиванием.

— Со скоростью пятьдесят миль в час, а когда разогреется котел — то и все шестьдесят. Это пассажирский поезд, он ходит раз в неделю до самого Боуэнфелса. По сравнению с товарными, он совсем легкий. Но когда дорога пойдет в гору, скорость снизится до восемнадцати — двадцати миль в час, а кое-где будет еще меньше, так что в поезде мы проведем все девять часов.

— А что возят товарные поезда?

— В Сидней они везут пшеницу и муку, керосин со сланцевых месторождений в Хартли. А в Боуэнфелс — строительные материалы, товары для местных лавок, снаряжение для горняков, мебель, газеты, книги, журналы. Породистый крупный скот, лошадей и овец. И даже людей, которые спешат на запад в поисках работы, — с них почти не берут денег за проезд. Но эти поезда никогда не возят динамит, — многозначительно заключил он.