И действительно, она начала говорить о том, что когда мы вернёмся домой, все изменится. Мы должны больше стараться стать семьей. От ее слов мне стало плохо. Я заткнула уши и кричала про себя: Закрой пасть!
После того как она ушла, должно быть я заснула, так как между тем в комнате стало темно и пришел мой отец.
Большую часть моей жизни Бен Омалей не принимал в ней участие. Несколько лет назад я позвонила ему и думала, что он явится как рыцарь в сверкающих доспехах и спасет меня.
Его секретарь объяснила мне, что он слишком занят, чтобы подойти к телефону, и пообещала мне передать ему сообщение. А он не перезвонил. После этого я отказывалась разговаривать с ним.
Бен заметил, что я проснулась и подошел ближе к кровати. — Реми? Как ты себя чувствуешь?
Мой взгляд скользнул по высокому силуэту, я в первые за долгое время разглядывала его. То что я его дочь, не возможно было не заметить. Я почти такого же роста как и он, у меня такие же волнистые, почти что кудрявые, густые волосы, хотя его уже с сединой, мои же грязно-белые.
— Реми?
Мой отец взял розовый кувшин с прикроватного столика и налил воду в кружку. Сунул в неё соломинку и протянул мне. Мне очень хотелось отказаться, но мое горло пересохло.
После нескольких глотков я откинулась назад и поняла, что между тем мои ранения должны были бы уже зажить. Чтобы там не случилось с Дином, из-за этого пострадали мои силы самоисцеления, хотя Анну я смогла без проблем вылечить.
Голос отца вырвал меня из моих размышлений.
— Мне позвонила полиция и сообщила, что мою дочь доставили в больницу, — сказал Бен. — Они подозревают, что муж ее матери так ее отделал, хотя Анна и отрицает это.
Копы не поверили в ее ложь.
— И? — прохрипела я.
Бен нахмурил брови над глазами цвета морской волны как и мои. — Что «и»?
— И что ты здесь делаешь?
— Я же сказал. Сказали, что ты ранена, — повторил он придя в замешательство.
Мой хриплый смех прозвенел как старая машина, не за долго до того как испустит дух. — А где ты был последние восемь раз?
Его потрясение из-за того так поразило меня, потому что до сих пор он не заботился о том, что со мной происходит. Бен глубоко вздохнул, его загорелое лицо стало серым, а голос из-за ярости прозвучал сдавленно: — Почему ты мне ничего не рассказала об этом? Я бы помог тебе. Реми, я мог бы…
Я снова засмеялась и покачала головой. Он винил меня! — Точно. Ты мог бы. Почему ты не вернёшься к своей жене и идеальной семье? Там ты сможешь снова убедить себе в том, что хороший отец, когда будешь подписывать очередной чек, чтобы выплатить алименты.
Чтобы больше его не видеть, я закрыла глаза, так же, как сделала это с Анной. Было слишком много впечатлений. Появление моего отца, моя мать и Дин, мои непредсказуемые способности… и мучающий страх перед тем, как Дин отомстит.
Тогда мой отец произнес: — Я забираю тебя. Теперь ты будешь жить со мной.
* * *
Спустя два дня холодный мартовский ветер продувал мое тонкое пальто и выдёргивал пряди волос из резинки, когда я тайком ушла из дома отца. Я отправилась на покинутый пляж, недалеко от лодочной гавани, в конце улицы.
Тающий снег смешался с песком и грязью, так что образовались лужи из водянистого месива. Камни и разбитые ракушки были разбросаны по всему берегу, и я прокладывала себе путь к обветренной каменной глыбе, на которой и устроилась, разглядывая одинокую парусную лодку, плывущую по волнам.
При виде леса с его голыми стволами, которые дрожали без своей осенней одежды, синей воды в гавани и огромного утреннего неба мой гнев испарился. У моего отца проснулась совесть.
Анна плакала, когда Бен сказал ей, что заберет меня, к черту соглашение по праву опеки. Меня он не спросил, показывая этим самым свой авторитет, пока я не оказалась в самолете летящем куда бы там ни было в сторону Мена.
Никого не интересовало то, чего хотела я. Мои мысли уже долгое время были заняты только одним, как мне пережить Дина, и потому не была уверена в том, какой бы дала ответ. Было три возможности: я могла сдаться и дать Дину победить; убедить его в том, что ничего не стою. Или я могла бы убежать и попытаться выжить, заботясь о себе самой.
С моими сбережениями я смогла бы продержаться неделю на свободе в дешевом отеле, но на этом бы всё и закончилось. Последняя возможность состояла в том, чтобы принять помощь моего отца. Возможно Бен подпишет справку о моём совершеннолетии.
Если я останусь здесь, мне нужно быть осторожной, чтобы никто не узнал о моих отстойных способностях. Значит придётся оставить свои раны в покое, в противном случае другим броситься в глаза, если мои кровоподтёки не с того не с сего исчезнут.
Тем не менее, я должна была знать, работали ли снова мои силы самоисцеления. Толпы людей могли быть смертельны, если незнакомцы рядом со мной чем-то страдали, что я не могла вылечить. Порой их боль поражала меня, как бы я не концентрировалась на том, чтобы блокировать их.
Чтобы моя тайна не открылась, я попробовала сделать это с ранением, незаметным внешне: с одним из моих сломанных ребер. Как уже много раз прежде, перед моим взглядом появилось сломанное ребро и я представила себе, как оно излечилось. Когда кость срасталось, я почувствовала в боку острую боль, и ахнула.
Но потом боль отступила, и я смогла снова дышать. С облегчением, я подставила лицо солнцу. И тут щелкнула фотокамера.
В нескольких метрах от меня стоял парень приблизительно моего возраста и держал в руках профессиональную, одну из тех, что со всеми прибамбасами, камеру. Когда я внимательней присмотрелась к нему, мое сердце екнуло.
Сногсшибательный. Если бы мне прошлось описать его одним словом, я бы выбрала его. Он был высокий и стройный, и казался самоуверенным и довольным собой. Он был выше меня, чему я, как ни странно, обрадовалась. Темные шоколадно-коричневые волосы волнами лежали на его затылке.
Острые углы отмечали его загорелое лицо. Полные чувственные губы и выдающийся, с легкой щетиной подбородок, дополняли картину, которая была изуродовано только приблизительно пяти сантиметровым шрамом, идущим прямо через бровь до верхней части скулы.
А его глаза. Я задержала дыхание. Даже из далека их темно-зеленый цвет напомнил мне о лесах вокруг лодочной гавани. Их сосредоточенное выражение говорило об удивлении, как будто он не ожидал увидеть никакого общества на пляже. Слишком знакомое мне покорное судьбе одиночество окружало его, и пробудило во мне неожиданное чувство, родственных душ.
Он поднял одну из густых бровей, и я заметила, что отвечаю на его взгляд уже довольно долгое время.
Ужасно смущаясь, я снова повернулась в сторону гавани. Глупая Реми. Вероятно, он фотографировал ландшафт. Я задавалась вопросом, заговорит ли он со мной? Может быть он скажет: «Мы знакомы?». Но это не будет глупым заигрыванием. Такой неловкой и по детски худой, какой я была, я не соответствовала тому типу девчонок, которые нравились ребятам. Я из тех, кто вот уже два года посещает старшую школу, не сделав не одного завоевания.
Это всё равно не имело значения. Он большими шагами приближался к воде. Когда же достиг ее, отвернулся от залива, как будто обдумывал сфотографировать лес и небо за моей спиной.
Я осторожно взглянула на него, однако быстро снова отвернулась, когда заметила, что он уставился на меня в ответ. Мое сердце замерло, пока мне не стало ясно значение его приподнятой брови. Это из-за синяков!
Этим утром зеркало показало мне синяк под глазом и ужасную цепь из сине-лиловых синяков вокруг шеи, которые выявляли отпечатки пяти пальцев. Это мое разбитое лицо пробудило интерес в незнакомце. Я почувствовала себя идиоткой и упрямо ответила на его взгляд.
Он даже не пытался скрыть, что наблюдает именно за мной. Он взял камеру в руки, а его взгляд блуждал по моему лицу и растрепанным волосам, после чего я сделала вид, будто полностью углубилась в панораму.
Вскоре небольшой город ожил, стало слышно машины, суматоху людей, и странная интимность лежащего в стороне пляжа, ослабела. Должно быть в лодочной гавани открылся ресторан.
Из-за запаха кофе и жирной пищи из закусочной я чуть не потеряла сознание. Последний раз я съела кое-что вчера на борту самолета — упаковку земляных орехов. Я поднялась. Мои суставы оцепенели на холодном воздухе и мне было больно стоять. Надо возвращаться.
Еще раз щелкнула камера, и когда я повернулась, то увидела, что тип держал её, направив на меня. Он фотографировал в быстрой последовательности — и объектом была я. Не личностью, а объектом, который нужно изучить и зафиксировать на камеру. Может он думал, что я почувствую себя польщенной. Но я чувствовала себя так, будто мне причинили насилие.