Тик-так…
Женевьева почувствовала позади себя знакомое присутствие мужа и прильнула к его широкой груди. Рурк всегда оказывался рядом в нужный момент. Переплетя пальцы рук, они стояли в спокойном молчании, вдыхая холодный воздух и слушая тиканье часов.
Неожиданно тишину нарушил скрип колес. Повернув головы, Женевьева и Рурк увидели направляющуюся к ним запряженную волами повозку, над которой, как ореол, колыхался полотняный навес.
К горлу Женевьевы подступил комок. Догадавшись о ее состоянии Рурк обнял жену за талию и нежно привлек к себе.
– Никогда не думала, что Люк покинет нас, – со слезами в голосе сказала она.
– А я давно ожидал этого. Смерть Бена только ускорила дело, – Рурк тепло вздохнул в волосы Женевьевы. – Эта земля недостаточно велика для человека, подобного Люку: за последнее время она стала слишком перенаселенной. Люку нужно много места для земледелия, а здесь его ферма – просто клочок земли.
Женевьева кивнула. Даже после многолетнего разрыва Рурк хорошо понимал сына и, как никто, знал, чего Люк хочет от жизни.
– Ты думаешь, он найдет то, что ищет, на берегах Миссури?
– Скорее всего, речь идет не о поисках чего-то нового, а о создании своего, – Рурк погладил жену по плечу. – Главное, что мы с ним помирились. Я бы не смог пережить, если бы Люк покинул нас раньше, чем я одумался.
Женевьева повернулась и поцеловала Рурка:
– Ты помог пережить ему смерть Бенжамина. Рурк только покачал головой:
– Ничем нельзя утешить человека, потерявшего сына, даже таким способом.
– И все же ты один сумел найти к Люку подход, – она печально улыбнулась. – Мы все поразились, когда сразу после похорон ты повел его на рыбалку, но это подействовало.
– У нас нашлось, о чем поговорить. Охваченный горем, Люк совершенно забыл о том, что у него еще есть прекрасная жена и двое детей, которым он нужен.
Крытую повозку догнал элегантный экипаж Хэнса, восседавшего в окружении Айви и Сары; обе женщины буквально расцвели в ожидании предстоящего пополнения.
– Хэнс столько раз уезжал, что это перестало удивлять меня. Но Люк… – Женевьева смахнула слезу. – Люк был так надежен, мы всегда могли на него положиться.
– В том-то вся и беда, что мы слишком сильно на него опирались, – грустно признался Рурк. – Это чудо, что он сумел простить нас.
Рука об руку они стали спускаться с крыльца. К ним присоединились Ребекка и Израэль. Некоторое время мужчины курили сигары, обсуждая условия жизни в западных землях. Женщины разговаривали о более насущных проблемах: достаточно ли у Марии муки и сала, кофе и ветчины; найдется ли чем поить детей, найдутся ли полоски материи, чтобы, в случае необходимости, сшить новые одеяла…
Гедеон Паркер покраснел до самых ушей, когда Мария объявила, что он поступил в знаменитую школу Джошуа Фрая в Дэнвиле, где будет готовиться к изучению медицины. Ферма, оставленная под присмотром Хопкинса, перейдет Гедеону, как только тот повзрослеет.
Поднимающееся утреннее солнце уже тронуло замерзшую траву, превратив ее в блестящий зеленый ковер. Люк посмотрел на небо, потом – на Марию, и они без слов поняли друг друга, как поняли и остальные: пришло время расставания.
На прощание Люк дернул Сару за локон, и она, против обыкновения, ничуть не рассердилась на него. Ребекка обняла Марию, бормоча сквозь слезы, что напрасно боялась все это время индейцев.
– Как жаль, что я так и не успела получше узнать тебя, – сокрушалась она.
– Присматривай вместо меня за Гедеоном, – попросила Мария. – Пожалуйста, позаботься о нем, и мы всегда будем друзьями.
Хэнс поклонился Марии и пожал Люку руку, но потом рассмеялся и, отбросив формальности, заключил брата в медвежьи объятия.
Израэль сидел на ступеньках крыльца и держал на коленях Хэтти и Дилана, позволив им в последний раз покачаться на своей деревянной ноге, затем уступил малышей бабушке и дедушке.
Женевьева погладила Хэтти по шелковистым волосам, после чего дрожащими руками завязала под ее подбородком ленты широкополой шляпы и прижала обоих детей к груди. Она словно хотела вобрать в себя их аромат, нежность кожи, запомнить их звонкие голоса. В какой-то мере они с Рурком продолжали жить в этих малышах. Женевьева знала, что Люк научит своих детей любить землю, на которой они родились, и гордиться страной, за которую сражался, истекал кровью и чуть не умер их дед.
Женевьева выпрямилась и поцеловала Марию, чье лицо казалось напряженным из-за безуспешной борьбы со слезами, затем вошла в дом и через минуту вернулась с прекрасными старинными часами, положив их в повозку.
Люк в это время прощался с отцом. Мужчины крепко пожали друг другу руки, обменявшись полными любви и прощения взглядами. Заметив подарок матери, Люк запротестовал:
– Не надо, мама: часы принадлежат тебе.
Женевьева покачала головой и произнесла сквозь слезы:
– Они принадлежат всем. Пусть эти часы напоминают тебе, что ты часть большой семьи.
– Спасибо, мама, – Люк закрыл глаза и подергал себя за кончик носа. – Черт возьми, никогда не думал, что будет так трудно расставаться.
Женевьева обняла сына и прошептала:
– Я люблю тебя. Я буду постоянно думать о тебе. Говорить больше было не о чем: они уже много недель обсуждали предстоящий переезд.
Наконец семья Люка уселась в повозку, а Женевьева и Рурк, взявшись за руки, вернулись в дом, в тишину гостиной, в которой никогда больше не будет слышно привычного тиканья часов. Но их сердца продолжали биться в прежнем ритме, отмечая еще одну веху в жизни, еще одно расставание.
Женевьева смотрела через открытую дверь вслед удаляющейся на запад повозке, и ее сердце наполнилось невыразимыми чувствами.
Положив голову на широкую грудь мужа, она печально спросила:
– Мы никогда больше не увидим их, да, Рурк?
Рурк обнял Женевьеву за плечи и улыбнулся, глядя на нее сверху вниз:
– Это зависит от того, милая Дженни, как ты относишься к путешествиям.