Я очень на это надеялся – от этого зависела моя жизнь. В противном случае, боюсь, бабушка, выразительно шипя, напомнила бы мне, что даже очень верующий человек вполне может в пьяном виде упасть с лестницы и сломать себе шею, если этого потребует безопасность семьи. Я не был готов к таким радикальным решениям. Но я хорошо знал, что такое случается.
Мы шли молча и торопливо – по крайней мере, я чувствовал, какие усилия прикладывает к этому Лоренцо. И все равно мне казалось, что мы двигаемся слишком медленно, хотя мы почти бежали, и к тому времени, как монах дернул за шнурок звонка, я был уверен, что мы опоздали, безнадежно опоздали и что уже ничем нельзя никому помочь.
Брат Лоренцо, полный собственного достоинства, обрушил свой дар убеждения и праведный гнев на стражу – и этого оказалось достаточно для того, чтобы нас пропустили во внутренний дворик, где важный слуга встретил нас с той долей презрения и высокомерия, которая свойственна этому сословию. Он мало отличался от десяти себе подобных, что обитали в залах дворца Монтекки, пользуясь любой возможностью, чтобы прогнуться под более знатных и прогнуть тех, кто ниже рангом. Я никогда раньше не сталкивался с таким отношением к своей персоне, разумеется, и сейчас во мне закипало бешенство, но, в отличие от своих кузенов (в особенности Ромео), я умел управлять собой: я всегда был миротворцем, образцом здравого смысла, когда вокруг бушует ураган страстей.
Я уверял себя, что смогу отомстить потом, позже, спокойно и анонимно, если сочту нужным, но сейчас мой гнев усиливался от сознания, что этот человек попусту тратит наше время – очень дорогое время! И я начинал понимать Ромео, который предпочитал решать такого рода вопросы при помощи стального клинка.
Брат Лоренцо бросил на меня встревоженный взгляд, и я тут же опустил глаза, спрятав лицо в тени капюшона. Плечи у меня были гордо расправлены – и я старательно их ссутулил, сложил молитвенно руки и сунул их в бесконечные рукава своего одеяния.
Святой Боже, в этой рясе было почти так же жарко и душно, как в дьявольском логовище бабушки.
Мне казалось, что монах будет вечно убеждать впустить нас, призывая на помощь молитвы и рассказы о видениях и пророчествах, но наконец нас провели в темную большую залу, где нас ожидала еще более важная служанка в накрахмаленном платье. Она выглядела так, словно родилась прямо в этом негнущемся одеянии и умрет в нем, но только после того, как уничтожит последнего врага своей злобой.
Короче говоря, она была несколько уменьшенной и чуть более молодой копией моей бабушки, и, бросив на нее быстрый, осторожный взгляд, я счел за благо опустить глаза и уже не отрывать их от ковра под ногами.
– Что такое?! – вопросила она гневно. – По какой такой причине вы врываетесь во дворец к молодой девушке в столь неподобающий, нехристианский час, падре? И избавьте меня от бессмыслицы по поводу видений и святых мотивов – я слишком хорошо знаю потаенные мысли мужчин, и не важно, какие одежды они носят!
– Какая злоба поселилась в вашем сердце, достопочтенная синьора! Я буду поминать вас в своих молитвах как можно чаще, чтобы на вас снизошла благодать и избавила вас от этой ненависти к миру. Что вы, я же Божий человек! И я пришел со святым откровением к синьорине Розалине, которая скоро станет моей сестрой во Христе и потому так же дорога мне, как если бы она была мне сестрой по крови. Неужели вы встанете на пути у ангелов!
Она весьма неприлично фыркнула:
– Скорее уж – у падших ангелов.
Он перекрестился. Дважды.
– Вы пугаете меня, синьора. Ведь я стою перед вами, полный смирения мученика, умоляя о том, чтобы вы соблаговолили…
Пламенная речь монаха была прервана самым бесцеремонным образом – раздался властный знакомый голос:
– Убирайтесь! Вы здесь не нужны!
Я рискнул бросить быстрый взгляд в сторону лестницы, где возвышался Тибальт, глядя на нас сверху вниз. Его лицо было мертвенно-бледным, а глаза метали яростные молнии.
– Вон, я сказал! Если нам понадобится наставление от Церкви – мы отправимся в кафедральный собор, а не будем обращаться к какому-то оборванцу! У нас уже сегодня побывали воры, и не только они. И последнее, что нам сейчас нужно, – это вы!
Брат Лоренцо выпрямился, а я ссутулился еще сильнее, старательно исполняя свою роль под пристальным взглядом Тибальта.
– Вы сказали – воры? Так ведь это лучшее доказательство! Мне было видение, в котором открылось, что синьорина Розалина нуждается в утешении, совете и руководстве именно в связи с этим происшествием, чтобы попрактиковаться в благословенном умении прощать. Видите ли, я почувствовал, что меня пробудили ото сна высшие силы, любезный синьор, а с высшими силами не спорят: я больше не смогу уснуть, пока не удостоверюсь, что с синьориной все хорошо и она оправилась после этого ужасного шока.
– Ей вполне достаточно заботы ее семьи, – отрезал Тибальт, и я почувствовал ледяную угрозу, идущую от этих слов. – Убирайтесь.
– Тибальт! – послышался резкий, отрывистый властный голос, и я краем глаза увидел, как он вздрогнул и повернулся к противоположной лестничной площадке. Поскольку его внимание отвлекли от нас, я позволил себе тоже взглянуть в ту сторону и обнаружил там синьору Капулетти собственной персоной, глядящую на всех нас с одинаковым отвращением и презрением. – Непозволительно вести себя так с представителями Церкви. Мои глубочайшие извинения, братья. Вы можете обращаться непосредственно ко мне, минуя моего племянника.
Брат Лоренцо тут же воспользовался предоставленным шансом.
– Я мчался сюда со всех ног, меня послали небеса, – сказал он. – Я должен обязательно видеть синьорину Розалину – по духовной надобности. Разумеется, вашему присутствию при этом я буду очень рад, синьора Капулетти.
Она так долго не отвечала, что я уж думал, что Тибальт одержал верх, но затем она коротко кивнула:
– Пойдемте со мной.
Тибальт, должно быть, хотел запротестовать, потому что я услышал, как она зашипела на него и произнесла:
– На сегодня довольно! Ваш дядюшка обязательно услышит о вашем недостойном поведении. Манеры у вас хуже, чем у конюха.
На самом деле ее вовсе не волновало спасение ее собственной – равно как и любой другой – души, гораздо больше ее интересовали дела мирские и, в частности, герцог, известный своей ярой приверженностью Церкви.
Тибальт вынужден был сделать несколько шагов назад, чтобы пропустить брата Лоренцо, и я прошел мимо него очень близко. Признаюсь, я испытывал удовлетворение, видя своего врага так близко, в дурацком положении и не способным ничего изменить. Вот бы еще стянуть пару безделушек – ведь момент был вполне подходящий. Но слишком велик был риск. Лучше уж тогда сделать это перед уходом.
Мы поспешили вслед за развевающимися юбками синьоры Капулетти, которую теперь сопровождала еще и та служанка, которая насмехалась над нами в приемном зале, вверх и по коридору туда, где, как я знал, находились покои Розалины. Синьора Капулетти не потрудилась даже постучать – один из слуг просто распахнул двери, и вся компания ввалилась внутрь без предупреждения.
Я увидел Розалину не сразу, сначала я услышал только, как охнул Лоренцо. Одна из служанок слабо вскрикнула – горестно, но едва ли удивленно.
Выражение лица синьоры Капулетти не изменилось: оно было неподвижно, словно высечено из камня.
Я подвинулся чуть правее и, стараясь, чтобы капюшон все же прикрывал мне лицо, поднял голову и осмотрел комнату.
Поначалу я не увидел ничего, кроме крови. Капли крови, лужицы крови на полу…
Розалина скорчилась в холодном углу, поджав колени к груди, ее ночная сорочка была вся в крови, которая капала из разбитых губ и из открытой раны на лбу. Обычно для образования синяков нужно время, но ее левый глаз уже сейчас заплыл, а челюсть справа стремительно опухала и раздувалась на глазах. Она осторожно поддерживала правую руку, и я увидел следы крови у нее под ногтями.
Да что она за женщина – она что, сопротивлялась Тибальту?! Она проиграла, это было очевидно, но все же при виде следов борьбы на этих нежных руках у меня перехватило дыхание.
А еще оттого, что она узнала меня.
Я видел, как она подняла голову, наши глаза встретились – по крайней мере, на мгновение, – и по тому, как она вздрогнула, я понял, что она меня узнала. В ее глазах было странное выражение, которое я затруднился бы определить одним словом: страх – разумеется… а кто бы не боялся в ее положении?