Но при виде нас его лицо расцвело прежней, знакомой, полной тепла улыбкой, и он бросился к нам через толпу, а добравшись до нас, обнял обоих разом.
– Мои дорогие черти! Как вы могли так долго обходиться без меня, мои ясноглазые друзья?!
Он в шутку ткнул кулаком Ромео, а потом меня, и мы стали бороться, как школьники, дурачась и хохоча.
Ромео все испортил:
– Я смотрю, супружество идет тебе на пользу, Меркуцио!
Я увидел, как на мгновение изменилось его лицо: глаза Меркуцио расширились и потемнели, и в них было столько жестокости, ненависти, злобы, презрения к самому себе… но в тот же миг все это исчезло, уступив место прежней улыбке. Если даже на этот раз он толкнул Ромео сильнее, чем следовало бы, а его улыбка стала горькой и притворной, – никто, кроме меня, этого не заметил. И уж точно не Ромео, который всегда видел только то, что хотел видеть.
– Тебе стоит попробовать самому – чтобы успокоить свою мятущуюся душу, – ответил Меркуцио. – Или ты все еще пописываешь жалкие стишата той жестокосердной дряни?
Я схватил Ромео за руку, чтобы он не вздумал отвечать. И сам удивился тому, какие сильные чувства вызвали у меня злобные слова Меркуцио. Я мог понять его: ярость, боль, презрение к самому себе – все это я видел в его глазах. Он чувствовал себя предателем – он предал не только своего мертвого друга, но и себя самого, свою натуру. И винил он в этом Розалину.
– Он давно покончил с этими глупостями, – ответил я за Ромео, который оказался мудрее, чем я думал, и промолчал в ответ, хотя и дрожал от внутреннего напряжения, которое отразилась у него на лице. – Мы так рады снова видеть тебя на улицах города, дружище. Нам не хватало твоего изощренного остроумия.
Я давал ему возможность ответить шуткой, остротой – и тем самым сгладить возникшее напряжение, но Меркуцио только улыбнулся фальшивой улыбкой, изучая меня глазами, в которых я уже не мог ничего прочитать.
– Что ж, тогда, – сказал он и положил руки нам на плечи, – первое, что мы должны сделать, – это утопить в вине ваше остроумие, чтобы мое стало еще острее. Особенно твое, Бенволио. Ты выглядишь так, будто тебя мучает жажда. Пойдем, хороший кубок вина – и ты поведаешь мне все обо всех своих заботах, ведь я же теперь женатый и почтенный господин, и мудрость моя возросла в связи с этим в десятки раз.
В его словах слышалась издевка, и это мне не понравилось, но я все же пошел с ним, и Ромео пошел – и Меркуцио привел нас к дурно пахнущему входу в таверну, известную тем, что там собирались самые отъявленные мерзавцы и разбойники. Я отшатнулся, когда он потянул нас к двери.
– Нет. – Я снова попытался обратить все в шутку: – Твоя мудрость, может, и возросла в десятки раз, но моя смелость – нет. Давай найдем более подходящее место, дружище: здесь мы только нарвемся на бессмысленную ссору…
– Что? – Меркуцио повернулся ко мне величественным движением, его черный плащ взметнулся у него за спиной, словно крылья, и он снова улыбнулся все той же ужасной, деланой улыбкой. – Это же я побывал у алтаря, а не ты – а всем известно, что супружество охлаждает кровь. Твоя-то кровь все еще горяча и должна жаждать встречи с мечами Капулетти.
Этот Меркуцио не был совсем уж другим, новым – он был все тот же, только в самом своем дурном расположении духа, и меня тревожило, что, вместо того чтобы держать свое настроение при себе, он выставляет его напоказ, вот так, при свете дня, когда половина улицы глазеет на него.
Но я все еще пытался остановить его:
– Меркуцио, в этом притоне точно полно сторонников Капулетти. Убей Капулетти – и наши собственные жизни полетят в тартарары, и ради чего?
– Хуже того, – негромко добавил Ромео, отступая и вставая рядом со мной. – Мы ведь можем и потерпеть поражение.
– Ну, тогда вы будете мертвы, – парировал Меркуцио. – А мертвым не стыдно.
– Ты же знаешь нашу бабушку, – сказал Ромео. – Она нас и в могиле достанет.
– Я не подчиняюсь приказам каких-то старух, – бросил Меркуцио. – Давайте же, молодцы, пойдем: я вовсе не ищу драки – только даю драке шанс найти меня.
– Зачем? – Я схватил его за руку и потянул прочь от входа, понимая, что, если он войдет туда, я больше никогда его не увижу. – Зачем ты делаешь это?
Его жуткая улыбка исчезла, и на какое-то мгновение он смотрел на меня совершенно трезвым, разумным взглядом, а потом сказал:
– Горе ранит сильнее, чем Капулетти. – И он вырвал свою руку из моей. – Пойдете вы или останетесь – мне все равно.
И он вошел в таверну.
Мы с Ромео остались стоять у дверей, глядя друг на друга. Бальтазар, вне себя от тревоги, зашептал мне в ухо:
– Синьор, ради моих детей, умоляю вас – пойдемте отсюда.
– У тебя нет детей, Бальтазар.
– Но могут быть когда-нибудь. А вот если вы останетесь здесь и вынудите меня остаться – их никогда не будет! Мы все встретим сегодняшний вечер, лежа ничком в общей могиле, если вы последуете за ним, синьор!
– Так что же – позволить ему погибнуть в одиночестве?! – с горячностью воскликнул Ромео и решительно шагнул внутрь, вслед за Меркуцио.
– Ну… – обреченно вздохнул Бальтазар, – в конце концов, сегодняшний день подходит для встречи с Господом не хуже любого другого.
И он, вместе со слугой Ромео и тремя нашими лучшими наемниками, вошел вслед за мной в логово льва.
Так случилось, что в это время в таверне было не слишком много людей Капулетти, хотя несколько оборванцев из числа их прихвостней все-таки прятались по углам. По всей видимости, мы напоролись на тех, кто ненавидит порядочных людей, независимо от их принадлежности к определенной фамилии. Увидев нас троих, они, верно, решили, что овцы сами пришли на бойню, чтобы из них приготовили славный обед.
Они недооценили Меркуцио, который с кошачьей грацией вышел вперед, послал присутствующим широкую, наглую улыбку и отвесил насмешливый поклон.
– Приветствую вас, славные ребята, – сказал он, вызывающе держа руку на рукояти меча, и направился в дальний угол к грязной деревянной стойке бара. – Вина мне и моим дорогим друзьям!
Он подмигнул и бросил золотой флорин на стойку бара – в сто раз больше, чем стоила любая выпивка в этом заведении. Потасканного вида женщина, державшаяся за стойку, чтобы не упасть, поймала монету прямо в воздухе, разжала ладонь и уставилась на нее так, словно никогда раньше такого не видела… и вполне возможно, что так оно и было на самом деле. Зажав монету в грязном кулаке, она искоса взглянула на посетителей, которые не сводили глаз с этой сцены. Те пожали плечами и сосредоточили свое внимание на Меркуцио: понятное дело – раз у него был один флорин и он так легко с ним расстался – значит, есть и еще.
– Нам нужно уходить, – сказал я тихо. – Какой бы бес ни подзуживал тебя сейчас – это безумие.
– Имя этого демона – любовь, – ответил Меркуцио.
Женщина – сущая чертовка, вся в бородавках, со сросшимися бровями и густо растущими на подбородке волосами, – выставила на стойку винные кубки, которые были не чище, чем ее руки.
– Если любовь была с тобой жестока – будь жесток с любовью… Это болезнь, а болезнь надо лечить. Пейте, мои друзья, пейте – и будьте счастливы: хорошее вино и приятная компания, что может быть лу…
Здоровенный мужлан, воняющий чесноком и перегаром, одетый в грязные лохмотья с нашитыми на рукава цветами Капулетти, вдруг резко толкнул Меркуцио, так что тот налетел на стойку, опрокинув кубки с вином. Хозяйка таверны отпрыгнула в сторону, чтобы хлынувшая кроваво-красная винная волна не попала на нее, и юркнула за занавеску, обеими руками сжимая свой драгоценный флорин. Она не собиралась звать городскую стражу, это было очевидно, а значит, нам предстояло сражаться против десяти головорезов, да еще и в тесном помещении.
Меркуцио невозмутимо поднял кубок, в котором еще осталось вино, и осушил его одним большим, жадным глотком. Потом он повернулся лицом к человеку, который его толкнул.
– Вы невежа и грубиян, – сказал он. – И теперь вы должны нам за вино.
Я попытался жестами предупредить его об опасности, ибо верзила уже вытащил из ножен кинжал, но в предупреждении не было необходимости: Меркуцио, все еще улыбаясь, ткнул разбитым глиняным кубком с острыми краями прямо в лицо обидчику, и эта гора мышц отшатнулась назад, издавая оглушительный рев. Меркуцио же молниеносно извлек свой собственный кинжал и одним точным ударом пригвоздил запястье противника к стойке. Тот зашелся в полном боли вопле и покачнулся, а Меркуцио ловко увернулся от удара, и в его руке блеснул второй кинжал, а в глазах загорелась жажда убийства.