– Но этого мало, – говорит она, поворачивая ко мне голову.
– Слишком мало, чтобы чувствовать хотя бы что-то. Это забудется, правда? Через несколько дней они все начнут обсуждать другую тему, напрочь забыв о том, что на месте Флор мог бы оказаться один из них, – дотрагиваюсь до её прохладной щеки.
– Забудут. Всё забывается. Только не у тех, кто это пережил, – согласно кивает Мира.
– И это легко, я тоже умею забывать, знаешь? Я забыл о том, каким был жестоким раньше. Забыл о том, что спокойно наблюдал так же, как и ты, за смертью своего отца. Я помог ему, понимаешь? Помог. Я специально превысил дозу, чтобы он загнулся. И я был так рад, как ты сейчас, наказав неугодного, – провожу пальцем по её губам. Слабо дёргает головой, чтобы сбросить туман, ещё наполняющий её голову.
– Я понимаю тебя, Мира, понимаю. Это так сложно, но ты любишь то, что сложно. И я тоже это люблю. Мы сами выбираем своих жертв, и когда они считают, что ты вроде бы забыл о них, мы возвращаемся, чтобы карать. Рубить головы. Вырезать сердца. Оставлять на коже борозды воспоминаний. Они будут помнить то, что превратились в жалкую и сломленную жертву, – отпускаю её и стягиваю с шеи бабочку.
Миру слабо шатает, и она хватается за стол, моргая и пытаясь понять, что происходит.
Возмездие. И такое я умею. Я способен на многое, только вот до этого момента не осознавал, что изменить себя невозможно. Ты тот, кем был рождён. Ты тот, кто знает лишь боль и жестокость. Ты такой же, как и она. Но вот проблема в том, что ты намного сильнее, ведь умеешь приспосабливаться к любому из миров, а вот она нет. Она не знает, что такое встретить кого-то, похожего на меня.
– Других вариантов не существует. Если ты не нападёшь, то нападут на тебя, – тихо отзывается Мира. Издаю смешок, поражаясь этой девушке. До конца ведь стоит, когда уже не за что бороться. Она уже понимает, что её ждёт.
– Ты права, поэтому я здесь, Эмира Райз, – подхожу к ней и останавливаюсь за спиной.
– Что ты сделал? Что за ерунду… ты подмешал что-то, – шепчет она, когда обхватывая её руками, заставляю податься назад и лечь на мою грудь.
– Ах, это. Я ведь наркотики продавал, ты не помнишь об этом? Я знаю все свойства различных препаратов и легко могу смешать из доступных таблеток сильнодействующий порошок, который притупляет движения и силы, но ты находишься в сознании. Ты всё запоминаешь, каждое слово, каждый удар, каждый звук голоса, – обнимаю её за талию и втягиваю аромат волос. Хотя бы ещё минуту. Ещё немного до того момента, когда она узнает меня настоящего. Того человека, который никогда не смирится с жестокостью и насилием, потому что чаша терпения и наблюдения переполнена.
– Помнишь, как мы сидели на полу, и я сказал, что мои выдуманные герои влюбляются? – Убираю с её лица волосы, замечая, как нарушается дыхание, как глаза испуганно смотрят в мои.
– Так вот, и я в тот момент влюбился в ту, что выдумал для себя. В ту девушку, которую описывал в своей истории, только вот она так непохожа на тебя. Она бы никогда не поступила так, как ты. А мой герой никогда бы не совершил того, что намеревается сделать. Они нашли бы выход. Они услышали бы друг друга, потому что они любили, – натягиваю руками бабочку и, раскрывая её рот, затыкаю ей, завязывая на затылке в тугой узел.
– Не надо, не бойся, – шепчу я, когда Мира делает попытку вырваться из моих рук. Нет, она хочет это сделать. Не может. Всё, наркотик начал действовать и дезориентировал её, лишил сил и возможности избежать наказания.
– Тебе будет больно. Очень больно. Так же, как и мне, – обхватываю её подбородок и, поддерживая рукой за талию, поворачиваю к себе. Зрачки от ужаса расширяются. Но слёз нет.
Хотя бы заплачь, останови меня…
– Это единственный способ, понимаешь? Единственный способ показать тебе, что такое жестокость на самом деле. Каков её аромат, Мира? Отвратительный, правда? Он безобразный, но поможет мне забыть обо всём. О тебе забыть. Выбросить из головы те моменты, где ты была моей, – смотрю на её красиво очерченные губы, немного приоткрытые и такие манящие к себе до сих пор. Смотрю в зрачки, отражающие весь страх, который протекает по её венам.
Я чувствую себя сумасшедшим. Чувствую, как, действительно, с ума схожу, наслаждаясь предстоящим и наблюдая за изменениями её безмолвных эмоций. Я их вдыхаю с тонким ароматом её духов.
– Я не буду умолять о прощении. Ты этого не заслуживаешь. И мне не жаль, что всё так заканчивается. Не ты ставишь точку, детка, а я. И моя точка будет очень жестокой, – выдыхаю в её лицо. Прикрывает глаза и мычит что-то. Нет, говорить не может, только орать внутри, оскорблять меня и угрожать. Всё, её время прошло. Упущен шанс убедить в чём-то, образумить… меня.
Перед глазами появляются картинки. Кровь. Голос Флор. Слёзы и плач. Я прижимаю её к себе и прошу сказать, кто это сделал с ней. А она лишь повторяет: «нет, я не желаю, чтобы ты причинил ей боль». Ей! Мать твою! Ей!
Резким движением толкаю Миру на постель. Достаю из кармана складной нож и дёргаю рукой, чтобы открыть лезвие.
Она пытается ползти. Пальцы едва шевелятся, но ловлю. Рывком поднимаю за волосы, причиняя боль. Грёбаную физическую боль, чтобы она изогнулась под невозможным градусом и заскулила.
– Сука, ты хоть понимаешь, что натворила. Ты заставила свою сестру пережить изнасилование. А она девственницей была, не такой, как ты, тварь! Не такой шлюхой, текущей от грязного ничтожества вроде меня! Ты хотела этого, помнишь? Ты просила меня не останавливаться, верно? Так вот я это и буду делать, блядь. Так долго буду делать это с тобой, пока у тебя крыша не поедет. И я тоже подготовился. В моей крови повышенная доза возбудителя, потому что иметь тебя по-настоящему больше не хочу! Ты мне противна, сука! Противна! – Шипя в её лицо, цепляю на шее платье и тяну тонкую ткань вверх, слыша треск. Отбрасываю нож и хватаюсь руками, с силой разрывая платье и открывая своему взору обнажённую, идеально ровную кожу спины и тонкие полоски трусиков.
– А вот сегодня ты поймёшь, что такое причинять боль так, как будто рождена в ней. Ты узнаешь, что такое терпеть, когда не можешь ничего сделать. Ты навсегда запомнишь, каково это – быть шлюхой, когда тебя ебут во все дыры и наслаждаются твоей кровью. Ты, сука, поймёшь, – рычу, подскакивая с кровати и срывая с брюк ремень.
– И орать ты не сможешь, только ныть, как последняя шалава, которая необдуманно перешла дорогу такому, как я, – замахиваясь, ударяю ремнём по её ягодицам. Она слабо… едва заметно вздрагивает и жмурится.
– Нравится? Нравится тебе, дрянь, эта боль? Нравится то, что ты сделала со своей сестрой для поддержания собственного авторитета? – Я бью её снова и снова не останавливаясь. В меня как будто зверь вселился, или же я был им всё это время. А он скучал по наслаждению видом тёмных полос от ремня, синяков и бурых гематом.
– Ты не то что сидеть больше не сможешь, ты жить, сука, не сможешь так, как раньше. Я научу тебя, как нужно дышать. Ты будешь моей подстилкой, пока мне не надоест! – Её трясёт от муки, которую испытывает внутри. Я знаю, что такое не иметь шанса кричать и бороться, чтобы избежать такого насилия. Это не только физическое, но и моральное насилие. Ты ничто. Ты просто вещь, над которой издеваются. Как она обращалась со всеми, пока не затронула во мне воспоминания. Ей не следовало так поступать. Не следовало, мать её! Она не должна была трогать Флор и вынуждать сломаться раньше времени! Я убью её!
– А теперь мы продолжим. Тебе не понравилось, да? Я и не надеюсь, что ты будешь в восторге, Эмира Райз. Так, где твоя хвалёная сила? А нет её. Никого нет здесь, чтобы помочь тебе, потому что и они хотят, чтобы ты испытала боль, которой травила их всё время. Но с этого дня ты напрочь забудешь о жестокости, поняла? – Подхватываю её за талию и сгребаю одеяло, чтобы было удобнее. Мне. Её волосы свисают вниз, закрывая лицо. Видеть его хочу, когда я буду насиловать её. Хочу запомнить тоже на всю свою жизнь, что нет лучшего в этой жизни. Одно дерьмо, и я плаваю в нём.
– Смотри. Смотри на меня, сука, – поворачиваю её голову набок. Глаза закрыты. Даже тушь не потекла, а у Флор всё лицо было в сперме и слезах. А эта тварь даже слезу не пустила. Но я добьюсь её личного унижения. Добьюсь, чего бы мне это ни стоило.
– Открой глаза, я сказал, – ударяю ладонью по заднице, отчего из её горла вырывается тихий стон, и она распахивает безобразно яркие голубые глаза, сверкающие ненавистью.