– Яд… Мне дали яду… Боже, как больно…
Генриетту, харкающую кровью, отнесли в постель. А Изабель, всегда отличавшаяся решительностью, взяла кувшин, собираясь попробовать подозрительный напиток. По счастью, Мадемуазель, которая тоже была в гостиной, ее остановила.
– Да вы с ума сошли! – воскликнула она. – Неужели вы решитесь выпить эту отраву? Мадам же предупредила нас! Посмотрите, что с ней делается!
И для большей безопасности Мадемуазель приказала унести поднос с кувшинами, но велела не трогать их и показать доктору, когда тот придет.
Изабель села у изголовья больной, взяла ее за руку, но в спальню неожиданно стали заходить придворные. После известия о внезапной болезни Генриетты в Сен-Клу поспешил приехать весь двор.
Приехали король с королевой, приехали де Лавальер, де Монтеспан и графиня де Суассон. Придворные толпились в спальне. В спальню заглянул и Месье. Он предположил, что у жены всего-навсего желудочная колика и посоветовал ей выпить молока. Бедняжку напоили молоком, но легче ей не стало. В спальне стоял гул, все взволнованно переговаривались, словно находились в гостиной, только королевская чета удалилась. Людовик, очень мрачный, поначалу стал задавать вопросы и отдавать распоряжения, но в таком шуме невозможно было что-нибудь разобрать. Изабель пыталась умерить разговоры, напоминая о страданиях несчастной, но через секунду все снова начинали переговариваться. Жара между тем спадала, дышать становилось легче…
Все разговоры смолкли, когда двери распахнулись и в комнату вошел монсеньор Боссюэ, епископ Кондомский, в лиловом муаре. Умирающая попросила пригласить его, желая исповедаться. Она помнила, как прекрасно он говорил у изголовья ее матери, королевы Генриетты-Марии, и как великолепна была его речь на похоронах. Генриетта чувствовала, что умирает, и хотела теперь говорить только с Господом!
А за дверью господин де Бриссак по приказу короля расспрашивал слуг, и очень скоро юный слуга признался, что приметил у буфета маркиза д’Эффья. Он рассказал все, как есть, хотя господин Пернон, управляющий домом Месье, велел всем слугам держать рты на замке.
Мальчика поспешили тайно отвести к королю, и он, попросив защиты и покровительства, рассказал, что некий Морель, не так давно присланный маркизу д’Эффья шевалье де Лорреном, стал прислуживать в доме, и вполне возможно, что он…
Привели Мореля, которому было явно не по себе.
Король задал ему весьма щекотливый вопрос:
– Постарайтесь успокоиться и говорите правду, потому что мы все равно ее узнаем. Месье знал о том, что за преступление готовится?
– Нет, сир! Клянусь спасением души! Месье слишком болтлив, чтобы ему доверять такие тайны, – простодушно ответил тот.
– Хорошо. Можете идти. Надеюсь, что вы умеете молчать.
Генриетта умерла через несколько часов, тридцатого июня в три часа утра[46], и над двором пронеслось дуновения ужаса. Во время погребения в королевском аббатстве Сен-Дени Боссюэ произнес свое знаменитое надгробное слово:
– Мадам угасала, Мадам угасла…
Изабель вернулась после торжественных похорон в слезах, сама не ожидая, что трагическая смерть принцессы так глубоко ее потрясет. Гибель юной прелестной Генриетты открыла ей, как нежно она была к ней привязана. Сотрясаясь от рыданий, Изабель бросилась в объятия Кристиана со словами:
– Увезите меня, мой друг! Увезите меня к себе в Германию! Я… Я не могу оставаться здесь! Я этого не вынесу! Лучше жить среди вандалов, чем среди людей, считающих себя цивилизованными и способных отравить принцессу королевской крови!
Спустя несколько лет…
Наконец-то слава!
Как все-таки хорош Париж, когда освещенный золотистыми лучами осеннего солнца, празднует торжество победы. Дома украшены флагами, окна цветами, а нарядные горожане все до одного опьянены триумфом. Они ликуют, восторгаясь громкими победами, благодаря которым еще ярче засияла слава их «короля-солнца»!
На улицах поют и танцуют, в приукрашенных харчевнях пьют вино. Париж благоухает теплым хлебом и аппетитным запахом томящегося на вертелах мяса. Все двери трактиров широко распахнуты.
Толпы людей устремляются к собору Парижской Богоматери. Городские стражники напрасно пытаются сохранить свободной хотя бы часть улицы для проезда. Колокола собора гудят во всю мощь, взметая в воздух стаи голубей, нашедших себе приют в Божьем доме.
В соборе собираются с особым почетом и пышностью славить Господа Иисуса Христа и Деву Марию за победы, которыми Они увенчали армию маршала Люксембургского, лучшего воина французского королевства!
Изабель, сидя в нарядной, окруженной почетным караулом карете рядом со своей матерью, нежно взяла ее за руку. Госпожа де Бутвиль хотела во что бы то ни стало, чтобы дочь была рядом с ней в этот торжественный день, увенчавший славой ее сына. День этот стал вознаграждением, которого в восемьдесят пять лет дождалась эта женщина, прожившая трудную жизнь, потерявшая шестьдесят шесть лет тому назад обожаемого супруга, который был казнен рукой палача, которого никто ей не заменил и которого она не забыла. Всего лишь неширокий рукав Сены отделял площадь, где стоял собор Парижской Божьей Матери, от Гревской площади, где когда-то стоял эшафот, но взгляд мадам де Бутвиль не обращался в ту сторону…
Изабель восхищала безупречная жизнь ее матери, которая за все долгие годы своей жизни ни разу не уклонилась в сторону со своего пути. Путь ее был прям, как пряма и горда была сама эта мужественная женщина, взявшая после казни мужа, а затем и зятя своего маленького сына Франсуа за руку и отправившаяся в Лувр. Она подвела мальчика к Людовику XIII и, сделав глубокий реверанс, сказала:
– Сир, это последний из Монморанси, делайте с ним что пожелаете.
И ушла, не обернувшись. Семья де Конде взяла на себя заботу о мальчике и двух его сестрах… И вот чем увенчались их заботы – герцог Пине-Люксембург, принц де Тэнгри, маршал и пэр Франции! Маленький Франсуа превзошел все ожидания!
И разве не то же самое можно сказать о самой Изабель?
Невольно она погрузилась мыслями в прошлое. Боль и горе, которые принесла ей смерть Мадам, были для нее неожиданными. Она и не подозревала, что так глубоко привязалась к ней. В ужас ее привели подлые средства и безнаказанность виновных, и она пожелала уехать как можно дальше от крови и грязи, надеясь спокойно и достойно рядом с Кристианом де Мекленбург-Шверинским исполнять роль супруги и самодержавной принцессы. Эта роль ей казалась полезной и благородной. Она мыслила себя посланницей французского образа жизни, с его элегантностью, остроумием, изяществом.
Благодаря своему обаянию она завоевала множество сердец в небольшом немецком княжестве, и народ принял благосклонно красивую знатную даму с прелестной улыбкой и щедрым сердцем.
Изабель всегда любила светскую жизнь. Она много принимала у себя, часто устраивала праздники как во дворцах для избранных, так и на площадях для простых горожан. У нее появились друзья и враги. Врагами стали те, кто, пользуясь долгим отсутствием герцога, распоряжались княжеством как хотели. Немало горя ей причинил некий аббат де Лезиньян. Она никак не могла с ним поладить, потому что он постоянно сеял сомнения и колебания в душе Кристиана, который и без того никогда и ни в чем не был тверд и, обожая удобную и приятную жизнь во Франции, под любым предлогом старался туда уехать, оставив разбираться и справляться со всеми делами герцогиню.
Поначалу Изабель не тяготилась этим. Милый Кристиан, любитель праздников и развлечений, а вовсе не государственных дел, открыв в жене большие способности к политике, счел разумным, а главное приятным поручить ей все обременительные заботы по управлению княжеством, а сам с легким сердцем отправлялся на «лужок позеленее», чтобы порезвиться.
Однако мир, который воцарился с восшествием на престол Людовика XIV, оказался непрочным. Возобновилась война с Голландией. Против Людовика вновь стала формироваться коалиция немецких князей, и тут король с изумлением обнаружил, что герцог Мекленбургский, думать не думая о делах своего герцогства, ведет беспечную жизнь в Париже, в то время как госпожа герцогиня в одиночестве управляет скромным двором в Шверине, стараясь не только внушить почтение к Франции, но и завязать добрые отношения с соседними князьями. Король обсудил создавшееся положение со своими министрами де Лувуа и Помпоном. Но министры отсоветовали Его Величеству вызывать к себе герцога и делать ему внушения с тем, чтобы побудить его отправиться в собственное герцогство заниматься государственными делами.