– Госпожа герцогиня, судя по всему, справляется с делами гораздо лучше, – высказал свое мнение Помпон. – Она удивительно быстро выучила немецкий язык – французский был языком дипломатии, на нем говорили почти во всех канцеляриях и почти при всех королевских и княжеских дворах, но простой народ, разумеется, не знал его. И несмотря на годы, она по-прежнему полна очарования и умеет пользоваться своим шармом. На мой взгляд, она самый лучший наш посол в немецких землях. Ей даже удалось отстранить от дел аббата де Лезиньяна.
– А любовные связи? Как с ними?
– Насколько нам известно, у нее их нет. Разве что на бумаге, – прибавил государственный секретарь с улыбкой. – Переписка с Шантийи сохраняет по-прежнему первоочередное значение.
– Ну что ж, пусть все так и будет. Но полагаю, что герцогине нужно помочь. Маркиз де Фокьер отправляется у нас в Швецию. Пусть заедет по дороге в Шверин и посоветует герцогине Мекленбургской навестить в городе Целле герцога Брауншвейгского-Люнебург, и сам поедет вместе с ней. Влияние герцога Брауншвейгского очень велико среди немецких князей. Сам он весьма недалек, но тоже женат на француженке Элеоноре д’Ольбрёз. Наша герцогиня очарует их обоих.
Так оно и случилось. Незадолго до Рождества в самые морозные дни Изабель в сопровождение де Фокьера торжественно въехала в Целль. О ее приезде сообщили трубы и барабанная дробь. Ее великолепная карета была достойна правящей государыни. Она прогостила в Целле неделю, и каждый день был настоящим праздником. Договор, которого желал Людовик, был подписан. Обаяние Изабель не подвело ее и на этот раз…
Губы Изабель тронула улыбка – она вспомнила времена, когда жила одна, без своего супруга, в чужих краях. О супруге, который становился с каждым днем все несноснее, она думала с грустью. Изабель чувствовала себя оставленной, а значит, и несчастной!
Но зато она вкусила горделивое удовлетворение властью. Она назначала министров, принимала парады, любуясь гигантами в мохнатых шапках, выслушивала депутации от своего народа, прикладывала большую печать из красного воска на государственные бумаги. Она царствовала! Что могло быть увлекательнее?
К несчастью, всему этому великолепию положил конец ее супруг, чью голову все гуще заволакивали алкогольные пары. Он не желал управлять своими подданными, зато желал управлять своей супругой. Настал день, когда по приказанию господина супруга гвардейцы скрестили перед Изабель сабли, а она лишь собиралась выйти из своих покоев. И с этого дня она находилась под домашним арестом. Ей пожелали внушить, что она всего-навсего добропорядочная немецкая домохозяйка и ничего больше! Когда монсеньор изволит вернуться, он распорядится ее дальнейшей судьбой.
Но когда он соизволит вернуться? Об этом никто не имел понятия. Для сеньора супруга было главным, чтобы Изабель тихо сидела в доме и не принимала себя за правительницу, каковой не являлась! Чтобы Изабель сидела тихо? Да могло ли такое быть? На следующую же ночь щедро снабженный деньгами Бастий ускакал на лучшем скакуне во Францию.
Изабель ожидала приезда герцога. Но приехало вооруженное посольство во главе с де Фокьером с почтительной просьбой к госпоже принцессе, герцогине де Мекленбург-Шверин вернуться под покровительство Его Величества короля Людовика XIV. Заботясь, чтобы приглашение-распоряжение не нанесло ущерба чести суверенной государыни, де Фокьер оказывал ей почести, положенные путешествующей правительнице. Управление делами Шверина Изабель поручила графу Лейнсбергу, который сумел заслужить ее доверие. В Шверине по-прежнему ждали Кристиана, но ему вовсе не хотелось погружаться в бездну сложных дел своего герцогства, когда жизнь в Париже так беззаботна и приятна. Другое дело, что он не желал также, чтобы его жена правила вместо него, пусть даже у нее это получалось куда успешнее.
Именно это grosso modo[47] и обрисовал Людовик Изабель, когда принял ее и беседовал с ней наедине. Он поздравил ее с возвращением и сказал:
– Мне передавали, что вы неустанно пытались цивилизовать вандалов. Они и в самом деле такие дикие, как о них рассказывают?
– Даже в большей степени, чем рассказывают, сир. Меня это несказанно удивило, так как от своего супруга я слышала, что империя немцев необыкновенно развитая.
– Так почему же он не живет там?
– Он предпочитает жить в Париже. И его можно понять. Я пыталась своими слабыми силами улучшить и изменить бытовую жизнь своего окружения, подражая в этом морганатической супруге герцога Эрнеста-Августа Брауншвейгского-Люнебурга, обворожительной пуатевенке Элеоноре д’Ольбрёз, которая преуспела кое в каких улучшениях. Например, во время еды в замке Целль запрещено теперь произносить грубые слова и ругательства, швырять хлеб, кости и тарелки с едой в лицо друг друга, сопровождая их поносными словами. Запрещено также напиваться во время застолий до бесчувствия, чтобы слуги не развозили своих господ по домам на тачках.
– Вы, похоже, смеетесь надо мной?
– Господь бы не попустил, чтобы я так забылась, сир! Герцогиня Элеонора внесла изменения также и в немецкую кухню, по правде говоря, весьма скудную: капуста на завтрак, капуста на обед и на ужин снова капуста… Довольно однообразно.
– Так значит, вы поддерживали добрые отношения с княжеским двором Целля?
– Отношения наши были просто великолепными, сир.
– В таком случае вам придется снова уехать, моя дорогая! Только вы сможете успешно выполнить кое-какие деликатные поручения, касающиеся немецких князей… И возможно, даже самого императора…
– Но, сир… Герцог Кристиан больше не позволит мне покинуть Шверин, если я вернусь туда!
– Он получит от меня соответствующие указания. Надеюсь, он не собирается разорвать наш союз?
– Скажу без утайки, что он скорее умрет, чем разорвет его. Герцог Кристиан не богат идеями, но эта укоренилась в нем очень крепко, – не без улыбки ответила Изабель.
Получив поручение и став таким образом тайной посланницей, Изабель с этих пор ездила то туда, то обратно, живя то во дворце в Шверине, то в Ратисбоне, смотря по необходимости. И ссорилась со своим супругом, когда им вдруг случалось встречаться. Недовольство супруга росло, и однажды он приказал своим гвардейцам арестовать Изабель и поместить ее в тюрьму.
Впервые в жизни Изабель ощутила полнейшую безнадежность. И вновь в путь пустился Бастий. Он мчался во Францию во весь опор, но успеют ли спасти Изабель? Вокруг себя она видела лишь равнодушные лица тюремщиков, опасалась, если не смертной казни, то яда…
Но Людовик дорожил своей герцогиней. Ей на выручку он снова отправил хорошо вооруженное посольство, во главе которого на этот раз стоял принц де Конде, с ним был и Франсуа!
Увидев перед собой двух мужчин, которых она не переставала любить всю жизнь, Изабель призвала на помощь всю свою волю, чтобы не броситься им на шею, плача от счастья. Но она как-никак была государыней полуварварского народа и должна была сохранять достоинство. Она поблагодарила послов улыбкой, прибавив «я вас ждала», словно их появление было делом само собой разумеющимся, и с высоко поднятой головой проследовала к карете вместе с Агатой, которую ей вернули. Затем пропели трубы, выстрелили пушки. И со всеми почестями, какие положены государыне, герцогиня Мекленбургская покинула Шверин, чтобы никогда больше туда не возвращаться. По непроницаемому лицу Изабель скатывалась слезинка за слезинкой, но это были слезы радости. Скоро, очень скоро она будет дома!
Возвращение Изабель во Францию походило на триумф. Ей показалось, что она видит чудесный сон, когда в сопровождении своего эскорта приехала не в Сен-Жермен, к которому привыкла, а в Версаль, сказочный дворец, куда переехал отныне и навсегда король со своим двором. Изабель, до этого момента ничего не зная и не слыша о Версальском дворце, была ослеплена. Никогда прежде она не видела подобного чуда! Растрогали ее и почести, с какими ее приняли при дворе. Но жить там она все-таки не захотела – слишком много суеты, слишком много людей. К тому же людей, ей совершенно не знакомых. Так, Месье, к которому она не стала относиться с годами лучше, снова был женат. Он недолго печалился о Генриетте и спустя год женился на полной ее противоположности – молодой немке, сложенной, как гренадер, с аппетитом, который мог сравниться лишь с неутолимым аппетитом короля. Большая любительница пива, она скакала на лошади, как гусар, была способна выдержать долгую охоту, а потом танцевать до упаду. Звали ее Елизавета-Шарлотта Баварская, курфюрстина Пфальцская. А еще она очень любила писать письма, писала их во множестве, тем самым обеспечив себе место и память в истории. Она была хорошей женой, любящей матерью – Месье и сам не понял, каким образом стал отцом троих детей, – отличалась большой непосредственностью, которая весьма забавляла короля, а порой употребляла такое словцо, от которого покраснел бы и гвардеец.