Эмили Магуайр - Приручение зверя. Новая Лолита

Она не представляла, что ей делать. Дэниел Карр овладел ею, и мысли ее путались. С тех пор как он вновь появился в ее жизни, влажный жар сочился из каждой поры, затапливая все чувства. Вчера ночью она сделала бы все, о чем бы он ни попросил, но он не попросил вообще ничего. Сегодня ее отрезвила боль и испугала сила собственной тоски. Сегодня она испытывала глубокую неуверенность в себе.

В течение трети своей жизни она хранила его в памяти и сердце как единственного мужчину, которого когда-либо полюбит. Каждого из сотен мужчин, которые были с нею, она сравнивала с ним, и никто не мог с ним сравниться. Выбор изучаемых предметов в университете был продиктован почти неосознанной фантазией о том, что он вернется, и она поразит его своей начитанностью. Даже ее мечта о путешествиях выросла из его давнего утверждения, что повидать мир — это лучшее образование, которое может получить человек.

И все же она была чем-то большим, чем самозванная Элиза Дулитл. Яркость ее посвящения в секс и глубокое чувство утраты, испытанное ей, когда он покинул ее, неизбежно вызвали у нее, еще в пору детства, раздумья, достойные кризиса середины жизни. Они сделали ее сильной, дали ей самосознание и независимость. И хотя ее ранняя сексуальная жизнь первоначально была вызвана потребностью найти замену Дэниелу, она быстро поняла, что к сексу у нее настоящий талант. В исследовании и развитии этого природного таланта она нашла подлинную радость. Ее жизнь стала такой, какой была теперь, из-за него, но все равно она была именно ее жизнью.

Сдаться Дэниелу значило бы расстаться со всем этим. Это все равно, что взять иглу и воткнуть ее себе в руку со словами: «Вот оно. Я хочу быть наркоманкой, я хочу, чтобы остаток моих дней был наполнен наркотиками, я не возражаю, если умру или потеряю человеческое достоинство, или буду уничтожена, пока я буду чувствовать себя так. Я никогда не объеду все уголки света, у меня не будет ни семьи, ни карьеры, я никогда больше не увижу моих родителей. Я не огненный сгусток возможностей, ждущий обретения своего места в мире. Я ничто, и я не хочу ничего, кроме этого блаженства, этой боли и этого ничтожества, пустоты, любви».

Отдаться Дэниелу — значило бы пожертвовать Джейми. Возможно ли это вообще — жить без Джейми? С отроческих лет он был рядом с ней, защищая от самых сильных бурь и смягчая острые углы жизни. Без друзей, без любовников, без родителей она прекрасно выживала, потому что Джейми оказывал ей всю необходимую поддержку. Она даже не знала, кто она такая без него. У нее не было представления, каково это — жить в мире без Джейми.

Но она пожила без Дэниела Kappa, и ей это совсем не понравилось.

Он позвонил в три часа и сказал, что заберет ее в восемь. Она оглянулась через плечо на Джейми, который делал вид, что не слушает.

— У меня работа.

— Разве ты не хочешь со мной повидаться?

О боже! У него был чудесный голос, и, если бы Джейми не было в комнате, она бы сказала ему это.

— Я уже взяла последний отгул. Мне придется пойти, а то они...

— Хорошо, я заберу тебя после работы. В какое время ты заканчиваешь?

Сара прижала руку к губам. Она должна бы сказать ему, чтобы он оставил ее в покое; она позвонит, когда освободится. Она должна спросить, как ему хватило наглости звонить сегодня после того, что он сделал с ее ногами вчера ночью. Ей следует сказать ему, что она больше не может с ним видеться, потому что из-за него она теряет последние крохи честолюбия.

Она сказала ему, что заканчивает работу в десять, и дала ему адрес. Видя, как уши Джейми краснеют от усилий, она прошептала, что ждет не дождется встречи. Это прозвучало жалко, и как только она сказала эти слова, то пожалела о них, но ему они понравились.

— Тогда я приеду пораньше, — сказал он.

Дэниел вошел в ресторан в девять тридцать, присел к барной стойке и заказал виски. Сара улыбнулась, сердце ее замерло, как всегда, когда она смотрела на него. Он кивнул, но не улыбнулся и не помахал рукой. Сару это не расстроило. Он был здесь, он был прекрасен.

Она закончила смену в тумане смущения. Она проработала в этой закусочной шесть лет, но, когда он наблюдал за ней, все казалось новым и сложным. Трудно было найти правильный голос, походку, равновесие. Трудно было не хихикать и не встряхивать волосами. Трудно не чувствовать себя так как будто просто играешь роль в фильме, в котором официантку спасает от ее скучной и тяжелой жизни благородный мужчина средних лет, который следит за ней через зал и влюбляется в то, как ее челка падает — да, вот так — ей на глаза.

Когда на часах было десять, Сара уже вскинула сумку на плечо и сделала знак Дэниелу, чтобы он следовал за ней. Она не переоделась, не поболтала с парнями на кухне и не стала пить пиво с другими официантками, как обычно делала после смены. Когда они дошли до парковки, она остановилась и потянулась к нему с поцелуем, который он принял нетерпеливо, и сразу же запихнул ее в машину с недовольным хмыканьем. Он вел машину на страшной скорости и не обращал внимания на светофоры. Он был так неосторожен, что Сара, хотя почти и не боялась физических увечий, стала умолять его остановиться.

Он съехал на обочину и вниз по крутой грунтовой дороге, с визгом тормозов остановившись в пустынной кустистой местности. Сара слышала журчание воды, что указывало на близость реки, но они ехали слишком долго, чтобы это была река Парраматта, а если бы это была Тунгабби Крик, она узнала бы дорогу.

— Где мы? — Она отстегнула ремень безопасности и повернулась к нему.

— Берегись! — сказал Дэниел и прильнул к ее губам страстным поцелуем. Сара чуть не потеряла сознание — с такой силой он ее целовал. Ее голова вжалась в спинку сиденья, нос терся о его скулу. Он целовал ее всем лицом, но когда она попыталась притянуть к себе его тело, отстранился.

— Мне понравилось смотреть, как ты работаешь, — сказал он, задыхаясь. — У меня сорок минут стоял.

— У тебя встает, когда ты смотришь, как я убираю со столов?

— О да. Ты в этом обтягивающем платьице, в уродливых туфлях. И значок с именем, господи, боже ты мой! Никогда раньше так тебя не представлял. Девушка с именным значком.

Сара опустила глаза на белые туфли без каблуков. Он был прав: они были некрасивы, из-за них ее ноги казались еще худее и короче, чем на самом деле. Надо было ей переобуться.

Дэниел дернул ее за воротничок.

— Всегда был неравнодушен к таким платьям. Я лишился девственности с официанткой, ты это знаешь?

Сара прокашлялась.

— Нет, этого я не знала.

— Все парни лишились ее с ней; она была городской шалавой. Помню, как однажды оторвал от ее платья значок с именем... Паула. Не думаю, что вообще запомнил бы ее имя, если бы не значок

— Если ты пытаешься как-то оскорбить меня, то лучше скажи прямо. Мне ужасно скучно слушать эти стариковские откровения о том, каким нехорошим мальчиком ты был когда-то. — Сара откинулась на спинку сиденья и выглянула в окно.

— О боже, — сказал он самым теплым и ласковым голосом, который она когда-либо слышала. — Я обидел тебя, желая сказать комплимент.

Он здорово умел переключать свой голос. Это был один из приемов, с помощью которых он властвовал над ней. Переход от тепла к холоду, от ласки к гневу, от жестокости к доброте и обратно. Сара по своей природе отличалась ровным характером, и эта переменчивость дезориентировала ее, потому он так и вел себя: чтобы вывести из строя ее защиту. Как будто у нее вообще была защита, когда речь шла о нем.

— Я хотел сказать, — продолжал он, — что даже в этом уродском костюме, с растрепанными волосами и жирной кожей, даже когда ты выглядишь так, что хуже не бывает — а в этом нет сомнения, — ты все равно самая желанная женщина на свете.

Сара не отвернулась от окна. Она знала, что выглядит ужасно; и не то чтобы она напрашивалась на притворные комплименты, она просто не понимала, зачем ему надо вот так обдуманно ее обижать.

— О, моя Сара. — Его губы коснулись ее затылка, уха, челюсти. — «Ее глаза на звезды не похожи; нельзя уста кораллами назвать. Не белоснежна плеч открытых кожа, и черной проволокой вьется прядь».

Сара прижалась к нему, простив его сразу же и полностью. Сонеты Шекспира были фоновой музыкой всего их романа. В публичной пытке урока он читал их вслух, и казалось, что каждое слово написано им для нее. Его любимым сонетом был восемнадцатый: «Сравню ли с летним днем твои черты? Но ты милей, умеренней и краше». Сейчас он казался старомодным и нарочитым, но, возможно, просто потому, что превратился в клише, вроде поздравительной открытки с нарциссами, зеленой травой и девушкой, прячущей лицо под широкополой белой шляпой. Когда Шекспир писал его, сонет был оригинален и полон искренности; таким же он был, когда Сара услышала его впервые. Когда он взглянул на нее через класс, и она почувствовала, как приливает кровь к щекам, пока он читает. «Он такой зануда. Хоть бы не заставлял нас проходить всю эту сентиментальную чепуху», — прошептала Джесс. Сара не могла вспомнить, что она ответила, но что бы это ни было, она сказала это слишком громко, и он перестал читать и взглянул на нее с упреком. «Вы чем-то хотите поделиться с классом, мисс Кларк?» Сара обиженно покачала головой. Мистер Карр оставил ее после уроков в тот день и прочел ей нотацию о том, что она мешает ему вести урок. Он сказал, что она не уважает его как учителя. А потом трахал ее, пока она читала сонет снова и снова. «Чтобы ты никогда не забыла», — сказал он.