— Нет, теперь я не стану просить у вас прощения, — покачал головой Андрей.

— Что? — от изумления Катерина даже забыла чувствовать неловкость и повернулась прямо к нему. — Что?

— За что же мне просить прощения? — Лопухин пожал плечами. — Разве за то, что я люблю вас? Но я не волен в своих чувствах, душа моя. Никто не волен в своих чувствах…

— Тогда ступайте прочь, — тихо приказала она.

Андрей еще раз прямо посмотрел в ее глаза и, коротко кивнув, сказал:

— Прощайте.

Через минуту он уже садился верхом, чтобы уехать. Катерина беспомощно упала в кресла, переживая еще раз про себя столь бурный натиск. А Лопухин, пришпорив коня и внутренне усмехаясь, пробормотал:

— Что же, начало положено. Бьюсь об заклад, тут не много потребуется времени, чтобы повернуть дело так, как мне надобно.

Катенька долго не могла находиться в гостиной. Подхватившись, она кинулась в спальню, бросив вышивание внизу на кресле. Между тем свидетелем отъезда Лопухина стал Алексей, возвращавшийся в ту пору домой.

Долентовский спокойно вошел в гостиную и увидел только женино вышивание, брошенное на произвол судьбы.

— У нас кто-то был? — невозмутимо осведомился он у дворецкого.

— Да, барин. Господин Лопухин приезжали, — с поклоном ответствовал тот.

— Вот как? И что же?

— Изволили с барыней говорить.

— Долго он пробыл?

— Никак нет-с… Не более получасу.

— А где Катерина Петровна?

— Изволили запереться в спальной.

— Запереться в спальной… — повторил Алексей.

Он быстро поднялся наверх и принялся стучать в дверь комнаты жены:

— Катенька, открой.

— Нет, — услышал он слабый голос из-за двери, — я не могу.

— Мне надо поговорить с тобой!

— Я плохо себя чувствую, после поговорим… — раздался тихий, но твердый ответ.

Алексей некоторое время постоял перед дверью, но больше не стучал и жену не звал. Потом он резко отвернулся и отправился в кабинет, намереваясь засесть за необходимые бумаги и ни о чем не думать.

13

1735 год

«20 июля 1735 года.

Сегодня все открылось. К ужасу моему, все произошло так неожиданно и тихо, что теперь я чувствую, как страшные тучи сгустились над моей головой. Мы были в саду, и счастливы, и несчастливы вместе…»

— Мы не должны больше видеться, — Катерина печально покачала головой. — Не должны… Это только мучит нас обоих и непременно принесет нам несчастье.

— Ну отчего же, ангел мой… — Иван, дрожа, поднес ее руки к своей груди.

— Как же ты не понимаешь?..

— Нет, это ты не понимаешь, что я могу быть счастлив лишь рядом с тобой. Просто потому, что мы рядом, я уже счастлив. Мне более ничего не надобно…

Катерина, вздохнув, прижалась к нему:

— Но этого нельзя…

Он обнял ее:

— Нельзя… Но без тебя мне нету жизни. Я ничего не требую, ничего мне не обещай, но не уходи…

Она запрокинула голову и улыбнулась:

— Что же будет? Вместе нам нельзя и врозь нельзя. Как же быть?

Иван погладил ее по волосам:

— Не знаю, милая моя, не знаю… Хочешь, я увезу тебя? — выпалил он. — Вели, я, не раздумывая, сделаю это. Потом мы добудем тебе свободу. Ты получишь развод и станешь моей законной женой!

— Бедный мой… — Катерина чуть не заплакала. — Уходи! Уходи теперь же! Не быть нам вместе. Развод? Пустая фантазия. Муж мой никогда не отпустит меня. Лучше уходи сейчас. Покинь меня, брось, забудь! Полюби другую…

— Я не смогу, — спокойно ответил он. — Если пожелаешь, то я уйду, но забыть тебя, полюбить другую… Нет… Этого не требуй.

Иван наклонил голову и коснулся губами ее губ. Она ответила на поцелуй, а потом сказала:

— Прости меня, но я не могу оставаться с тобой. Я не сделаю тебя счастливым, потому что ничего не могу тебе дать. А со временем все забудется, поверь! — с жаром прибавила она.

— И ты меня забудешь? — он пристально посмотрел ей в глаза.

Катерина ничего не ответила.

— Хорошо, я уйду, — сказал Иван. — Прощай, прощай… — он дотронулся рукою до ее щеки.

Она вдруг кинулась ему на шею, покрыла поцелуями его щеки, лоб, губы, крепко обхватила руками, прижалась, а потом оттолкнула от себя и зашептала, закрыв лицо руками:

— Уходи, уходи, уходи!..

Иван, помедлив пару секунд, отвернулся и быстро пошел прочь, не обернувшись ни разу. Катерина, все еще пряча лицо, заплакала. Она и рада была уйти, но не могла сдвинуться с места.

— Что ж вы плачете? — услышала она вдруг позади себя.

Катерина вздрогнула и резко обернулась. За спиною стоял Григорий.

— Так что же вы плачете? Вы так прелестно распрощались… Он еще вернется, — голос его был тихий, почти мирный и какой-то вкрадчивый.

— Нет, нет, Григорий… — забормотала она.

— Что — «нет»?

— Не вернется, — только и могла, что прибавить она.

— Вот как? Что же, ваш любовник дал вам отставку? — брови Григория поднялись в притворном изумлении.

— Он мне не любовник, — она невольно покраснела.

— Да? Так что же вы краснеете?

— Не… не знаю…

— Странно, — протянул он. — Не любовник… А что же вы целовали его?

— На прощание, — выдохнула Катерина. — И он мне не любовник, — она покачала головой.

Григорий помолчал.

— Пойдем! — вдруг кинул он резко.

Катерину взял сильный страх. Она попятилась.

— Нет, я тут останусь.

— Тут? В саду? На всю ночь или на всю жизнь вы хотите тут остаться? — сузил глаза муж.

— Я не пойду с вами, — продолжала шептать она.

— Пойдете. Я вам велю! — Григорий схватил Катерину за руку и потащил за собой.

— Нет, пустите! Пустите! — она боялась закричать, чтобы не привлечь к себе внимание дворовых или чтобы не услышал Иван, не успевший далеко уйти.

А вдруг он вернется? Что тогда будет? Григорий без сомнения убьет его. Хватка у мужа была железная, поэтому вырваться Катерине не удавалось. Таким манером он дотащил ее до дому и втолкнул в комнату. Катерина едва не упала, споткнувшись о порог, но устояла на ногах.

— Вперед ступайте. Ступайте! — продолжал теснить ее Григорий.

Он заставил ее быстро подняться по лестнице. Катерина не успела даже перевести дух, как оказалась запертой в собственной спальне и только слышала шаги мужа, уходившего прочь.

Она бессильно опустилась на стул. Потом обернулась к столу и достала перо и бумагу.

— Я должна написать, — пробормотала она.

«20 июля 1735 года

…Григорий схватил меня тут же и запер в моей комнате. Он ни слова мне не сказал, но такой злости, такого гнева в нем я никогда не чувствовала. Я только слышала, как скрипнул ключ в замке. И я осталась одна. Теперь я пишу свой дневник. Уже начало смеркаться, и мне кажется, что ко мне никто не придет, даже горничная. Что случится со мной завтра? Сильный страх терзает меня. Я боюсь. Боюсь Григория! Я в воле мужа своего и в воле Господней, и ни на что роптать не буду. Мой долг покориться всему и искупить свою вину. Я не так грешна перед Григорием, как он думает, ведь я изменила ему лишь в мыслях, но… Я виновата. Только бы с Иваном ничего не случилось. Нет, он не погубит Ивана! Я все объясню, все расскажу ему, оправдаю его… Только я виновата, только я одна».

— Ну, скрытная моя, — Григорий ходил по гостиной из угла в угол, — вот, значит, что утаивала… — он остановился.

Весь вечер Григорий не мог решить, что делать дальше. Он чувствовал лишь ревность и ненависть: ненависть к жене, ненависть к этому человеку…

— Что делать-то теперь? Что же делать с тобой, Катерина? С ним что делать? Отпустить тебя к нему? Ну уж нет! — Григорий шарахнул кулаком по столу. — Нет! Не отдам! Лучше я убью тебя, Катя моя, чем отдам…

14

1816 год

Имение было большим, дел много, поэтому Алексей как можно быстрее собрался и уехал из дому. Долентовский дней пять провел в отъезде. Ночевал по избам, в поле — где придется. Следовало бы объясниться с женой, потребовать от нее полного отчета, воззвать к ее разуму и долгу, воззвать к собственному разуму, наконец! Но разве это так просто, вести себя разумно? Да сложнее и быть ничего не может.