Кира Шарм - Проданная

— Успокойся, Серебрякова! — Гурин давит, наступая, но глаза бегают так же испуганно, как у меня. — Хрен ты кого дозовешься, — это же Санников! Только всем нам хуже сейчас сделаешь!

Хуже?

Из горла рвется нервный полухрип-полухохоток вместе с ругательным матерным словом, которых я никогда вообще не употребляю. Ну, до этого времени.

— Вот интересно — меня пытаются продать, а кому-то может быть еще хуже!? Да вы с ума вообще тут все сошли! Здесь же должен быть какой-то черный ход, ну, в вашем кабинете так точно! Игорь Петрович! Я просто тихонько выйду, и…

— И Санников потом меня с дерьмом смешает! — Гурин с силой сжимает мой локоть. — И меня, и весь мой бизнес! Ну, ты чего, Софья, а? Подумаешь! Ну, захотел он тебя, — да все девки были бы только рады! Пищали бы мне тут сейчас от восторга до моей глухоты! Это же — Санников! Он вон за тебя пятьдесят лямов выбросил! Думаешь, ты ему надолго нужна, что ли? Так, ночку побалуется, и домой отправит! Не зверь же! Не съест он тебя, в конце концов! Еще и брюлики эти наверняка подарит! Ну, а я… Я, конечно, поделюсь. Да я лям целый тебе отстегну! Лям евро, Серебрякова! Ты вообще такие бабки себе хоть представляешь? За одну ночь!

— Вы все здесь помешались! — мне деваться уже некуда.

Приходится уверенно залепить Гурину между ног острым носком туфли.

— Су-ка-а, — блеет Гурин, скрючиваясь.

Зато отпускает мою руку.

Я почти свободна!

Осталось только найти, где здесь фальшивая дверца в шкафу и выскользнуть!

Ну, а дальше…

Дальше я сделаю все, чтобы ни он, ни Санников меня не нашли!

— Чего мечешься? — мне буквально ударил в спину тяжелый тягучий голос.

Останавливая. Подчиняя. Заставляя коленки подгибаться сами собой.

— Душ ищешь? Не переживай, принцесса, у меня все есть.

Санников наступал, — вот прямо иначе и не скажешь.

Просто наступал на меня своим огромным телом, легко перешагнув через Гурина, как будто и не человек распластался у его ног.

Хотя — глядя на это лицо — дьявольски красивое, вот именно дьявольски — устрашающе, с порочной усмешкой, идеально-мужественное, — но такое, от которого хочется только отшатнуться, — становится понятно. Люди для него — и есть мусор. Все, кроме него самого, великого и ужасного Станислава Санникова.

Он переступает через них, не глядя.

И не удивлюсь, если при этом еще и сворачивает головы тем, кто решится их поднять!

— Стас… — тихо роняю, прижимаясь спиной к той самой фальшивой створке шкафа — да, я ее таки нашла, но, увы, слишком поздно. — Прекрати это все. Отпусти меня. Ну — зачем я тебе, а?

Никто не поможет, — ни охрана, ни люди там, в зале.

Даже если учесть, что почти все они знают, кто я, — пусть, возможно, и не узнали сразу.

Это прошлая жизнь, которая вытеснила нас из себя, отвернувшись уже однажды. Так же отвернутся и сейчас. Им все равно.

— Я уже говорил тебе, принцесса, — дьявольские губы кривятся в такой же дьявольской усмешке, а взгляд будто продирает меня до крови своим колким льдом. — Ты будешь моей. Я не бросаю слов на ветер.

Крепкое огромное тело вжимается в меня, обдавая жаром.

Санников наклоняется, как будто ощупывая мое лицо своими невозможными глазами.

Я чувствую их кожей, — там, где скользит взгляд этого расплавленного серебра, как будто ожоги остаются.

Даже глаза прикрываю, — он давит. Давит одним своим присутствием, так, что подкашиваются ноги. А сердце выпрыгивает из груди, несмотря на то, что все остальное в теле будто парализует.

Он всегда был таким, — подавляющим, жестким, и даже говорить ему ничего не нужно, только посмотреть. А сейчас… Когда вот так напирает, когда давит и приказывает, сжав челюсти, напоминая медведя, который зарычит и разорвет одним легким движением.

Даже голова слегка кружится, хочется сжаться в комочек и расплакаться. А лучше, — как в детстве, закрыть лицо руками и представить, что ты в домике и тебя никто не видит, — тогда есть шанс, что этот разъяренный зверь пройдет мимо.

Но, увы, реальность не способна меняться только от одного нашего желания!

— Я не буду твоей, Санников. Никогда.

Несмотря ни на что, заставляю себя встрепенуться. Сжимаю кулаки и вздергиваю подбородок. Пусть не думает, что ему удалось со мной, как и с другими. Пусть знает, что на меня не действует ни его хриплый голос, от которого млеют его расфуфыренные куклы, падая перед ним штабелями и тут же, по щелчку, раздвигая ноги, ни его тяжелый взгляд, от которого даже крепкие с виду мужики готовы наложить в штаны и соглашаться на все его, даже самые нелепые и невыгодные для них условия.

— Правда? — его стальные глаза наполняются насмешливыми искорками, но несмотря на иронично поползшие вверх брови, челюсти сжимаются еще сильнее.

— София… — его голос вдруг совершенно меняется, становится тихим, совсем не резким, тягучим, а в глазах на миг мелькает… Что-то такое, чего такие, как Санников не способны испытывать в принципе. По сути своей.

Даже не интерес, какой-то сумасшедший голод вперемежку с безумным полыханием страсти и… нежности?

Лишь на миг, а, может, мне и показалось.

Я громко, судорожно сглатываю, когда он просто проводит пальцем по моей шее, — от подбородка вниз.

Простое движение, а меня как будто прожигает огнем. Так мощно, что даже все внутренности опаляет. Как будто и не человек он вовсе, а самый настоящий демон, под кожей которого бурлит огонь или бушующая лава. Разве может от человека исходить такой жар?

— Не трогай меня! — упираюсь в его каменную грудь обеими ладонями. Только ведь ему это, что укус комара, или еще незаметнее. Чувствую, как под руками играют стальные мышцы, и хочется еще больше отпрянуть, отдалиться, да вот только некуда.

Но Санников, на удивление, делает шаг назад.

Его глаза темнеют, буквально превращаясь в пламя почерневшего серебра.

— Ты будешь моей, София, — рвано, угрожающе и безумно уверенно произносит он, скрещивая руки на груди. — Ты уже моя. И будешь ублажать меня всеми возможными способами, где я захочу и когда захочу.

— Не твоя, Санников, — резко качаю головой.

— И никогда не буду.

Это бред. Бред. Повторяю себе, измученно опираясь головой о створку двери.

Мы ведь живем в цивилизованном мире!

Нет, Санников, конечно, после всего, что мне наговорил, далек от цивилизации, но все же… В конце концов люди же, кроме него, есть вокруг! Он должен одуматься! Или кто-то должен его остановить! Двадцать первый век, Европа! Людей не продают и не покупают!

— Стас… — судорожно вдыхаю приоткрытым ртом воздух, облизывая пересохшие губы. — Эта шутка затянулась, — очень стараюсь, чтоб хотя бы голос не дрожал, тогда как руки совсем меня не слушают. Но все — таки мне удается расстегнуть колье, хоть и не с первой попытки, — дрожат они все же неслабо.

Он же должен прийти в себя? Должен меня услышать?!

Снова встряхиваю головой, отгоняя от себя наваждение. Нет, ну, на самом деле, — так же не бывает!

Челюсти Санникова сжимаются. А глаза скользят по моим губам, прожигая, от взгляда этого тяжелого меня будто током бьет. Ощущение, что я даже вижу напряженные вздувающиеся вены на его руках через рукава дорогого пиджака.

Беззастенчиво опускает взгляд ниже, так красноречиво проходясь по груди, останавливаясь на сосках, спускаясь на живот и … еще ниже, что я не просто чувствую себя раздетой. Такое ощущение, что Санников меня прямо сейчас имеет во всех позах.

Вздрагиваю, чувствуя, как резко подгибаются ноги, а руки начинают уже не просто дрожать, а таки трястись. Даже думать не хочу, что он там себе представляет. И почему с его губ слетает что-то среднее между хрипом и рычанием, тогда как глаза четко останавливаются в области моего лобка.

И ведь самое отвратительное, что смотрит он на меня совсем не как на человека, на девушку. Как на кусок мяса, как шейх на свою наложницу.

Со стуком, что кажется мне оглушительным, бряцаю по столу снятым наконец колье.

Он не реагирует, никак. Все так же молча буравит меня взглядом, от которого я одновременно холодею и полыхаю от жара.

Руки дрожат неимоверно.

Чувствую себя загнанной в ловушку.