– Мать? – мрачно спросил Варавин, и парень кивнул.

– Она самая, – ответил парень и скривился.

– В общих чертах как все обстоит? – спросил Варавин, и лейтенант, оглянувшись, прикрыл дверь поплотнее.

– Киселева Антонина Викторовна, – быстро затараторил он. – 35 лет. Мать-одиночка. Помимо наших жертв имеет еще двух малолетних детей. Живет в Немово.

– Это в десяти километрах отсюда, – пояснил Никита. – Деревня в паре десятков дворов.

– Ага, – продолжил парень. – Бывшая учительница младших классов, но с того момента, как школу в Немово закрыли, сидела дома и запила. Я позвонил в службу по охране детства. Соседи неоднократно жаловались, что она детей постоянно бросала то на сутки, а то и на три дня. Наши потерпевшие – сестры-близнецы Киселева Ирина и Киселева Екатерина, обеим по 15 лет. Их она оставляла одних лет с пяти. Каждый раз как новый хахаль появлялся, могла исчезнуть без единого слова, предоставив девочек самим себе. Пропивала все пособие, а девчонки голодали и по соседям побирались.

– Почему не забрали-то? – насупившись, рыкнул Никита.

– В службе опеки какая-то ее родственница до последнего времени работала. Вот она и заворачивала все жалобы. Киселева ей божилась, что исправится, и та ей типа верила.

– Тфу! Вечно у нас все через жопу! У нормальных матерей детей из-за всякой херни отбирают, а тут… – в сердцах Варавин стукнул по деревянной панели на стене коридора.

– Вот прямо бесит меня эта алкашка! – сжал кулаки лейтенант. – Разве это мать вообще?

– Агафонов, ты своих бесов при себе держи! – строго одернул его Никита. – Мы тут на работе, и наше дело порядок поддерживать, а не суждения выносить и давать оценку чужим поступкам!

– Нет, ну а чего она… – сдулся под тяжелым начальственным взглядом парень. – Виляет тут… Она, похоже, даже понятия не имеет, когда дочки пропали. В очередном загуле была. С кем дружили, с кем общались, чем увлекались, куда ходили в свободное время – на все один ответ. Не знаю!

– Девочки-подростки могут быть очень скрытными, – тихо произнесла Влада из-за моего плеча.

– Да какая там скрытность! Думаете, она вообще интересовалась даже тем, что едят, пока она шлялась по мужикам!

– Агафонов! – уже не сдерживаясь, рявкнул Варавин и добавил гораздо спокойнее: – Ты это… иди, давай, покури!

Лейтенант кивнул и ушел, вороша по пути свои короткие волосы, что и так уже пребывали в беспорядке.

– Ну что, пойдем мать опросим или сначала в морг? – вздохнув, спросил Никита, настороженно покосившись в сторону Влады.

Она пристально смотрела на дверь кабинета, и на ее лице стало появляться уже знакомое мне проявление напряженной сосредоточенности.

– Можно, я кое-что спрошу у этой женщины? – не глядя на нас, медленно произнесла она.

– Ну конечно. Вы ведь сюда для этого и приехали! – сделал Варавин приглашающий жест и толкнул двери.

В кабинете, сгорбившись на стуле, сидела и всхлипывала женщина, то и дело цокая по зубам стаканом с водой, пытаясь хоть немного попить. Рука у нее дрожала так сильно, что вода плескалась на ее изрядно поношенное платье и никак не попадала куда надо. Одежда на ней была вполне опрятная, хотя, похоже, свои лучше времена видала лет так семь назад. Но не мятая и не в пятнах, значит, собственный внешний вид еще имел для нее значение. Огромные мешки под глазами, отекший контур лица и попытка замазать все это большим количеством не подходящего по цвету тональника, большая часть которого уже осталась на платке, стискиваемого в руках. Разбитая бровь, треснувшая губа, распухший нос, явно красный не только от слез, но и от вылезших под кожу капилляров. В общем, картина маслом – женщина сильно пьющая, хоть и не совсем опустившаяся.

Никита представился сам, усаживаясь за стол, и отрекомендовал нас как следственную бригаду из столицы, что тут же привлекло внимание женщины.

– Найдите того ублюдка, что сделал это с моими девочками! – взмолилась она, сконцентрировавшись непосредственно на Владе. – Я же теперь не знаю, как и жить без них! Растила, растила, а теперь на старости лет и без куска хлеба, и стакана воды…

– Вам всего-то тридцать пять, – резко прервал ее Никита, который с хмурым видом читал документы перед ним.

– Так у меня-то здоровья никакого не осталось. Все ушло, чтобы девчонок поднять. Думала, вот сейчас школу закончат, работать пойдут, матери помогать будут. А тетерь… – Киселева закачалась на стуле и опять зарыдала.

А я вместо сочувствия к ней почему-то испытал острый прилив отвращения. Знаю, что нельзя, что это недостойно и непрофессионально. Пофиг, что собой представляет личность потерпевших и их родни, не мое право их судить. Если позволить себе подобное, то адекватную и беспристрастную картину составить в голове не сможешь.

– Чем отличалась одна ваша дочь от другой и от всех остальных детей? – голос Влады в этот раз был громким и даже жестким, словно хлесткая отрезвляющая пощечина.

Киселева захлебнулась на середине рыдания и выпрямилась на стуле, уставившись на Владу мгновенно загоревшимися откровенной ненавистью глазами.

– Пошла ты, сучка столичная! – буквально выплюнула она, сжимая кулаки так, будто собиралась кинуться. – Нормальная Катька была! Нормальная, как все! Ясно!

ГЛАВА 19

Сказанные первые слова будто сорвали затворы, которые держали внутри этой женщины ее боль и долго копившиеся слезы. Они просто полились, превращаясь из одиноких капель в сплошной поток. Без всхлипов и рыданий, которые меня всегда так пугали, раздражали и вызывали желание ломиться прочь, Влада говорила быстро, почти тараторила, словно боялась, что я остановлю ее в любой момент. Смотрела в одну точку, коротко и поверхностно хватая воздух в краткие паузы. А я слушал, испытывая целый убойный коктейль эмоций: стыд, гнев, боль, сострадание и полное бессилие.

– После того как мама с папой погибли, мы с Евкой одни остались. Мне не хотели опеку давать, даже за взятку. Говорили – не справлюсь одна с подростком. Бабушке тоже в опеке отказали – пожилая и очень больная. Тогда Эмиль и предложил мне расписаться по-быстрому. Мы же все равно собирались пожениться, а семейной паре легче с получением опеки. Поначалу все у нас хорошо было. Но потом… У меня как раз карьера в гору пошла, я была так рада, окунулась прямо с головой, была вечно занята. Эмиль стал говорить, что им с Евой меня не хватает, что я постоянно мыслями где-то, что он другого от нашей совместной жизни ожидал. Я отмахивалась, не воспринимала всерьез. Даже злилась. Считала, понять они должны. Ведь я для всех, для общего блага себя загоняю. Слепая дура! Однажды с работы не успевала и попросила Эмиля Еву встретить вечером из музыкалки. У меня же важные дела, а у него так… по мелочи. А он не смог. Или может решил – что там идти, – Влада на секунду стиснула зубы, а потом тряхнула головой, будто решительно отмахиваясь от чего-то. – Не важно. Ева пошла через парк, чтобы сократить, и столкнулась со своими одноклассниками. Она была красивая у меня, – голос женщины дрогнул, как от удара под дых. – Такая красивая, Господи… но из тех, кого заучками зовут, робкая и неуверенная в себе. А там, среди этих мальчиков, был один… ублюдок… она тайно влюблена в него была. Он с ней заговорил, а Ева и растерялась, и не успела сама понять, как они не туда свернули. А когда опомнилась – поздно было. Они ее в подвал какой-то затащили и там… – Влада начала раскачиваться и кусать губы, а ее слезы вдруг иссякли. – Мы ее под утро нашли только. Полуголую, истерзанную, в крови. Я думала, уже тогда рехнусь… но это только начало было. Эти… твари… они на телефоны снимали все, что с ней делали, и потом все это в сеть… А там другие такие же… хвалили их, глумились и издевались над страданиями Евы.

Влада перестала раскачиваться и выпрямилась, становясь словно деревянной.

– Потом следствие. Каждый опрос – как сеанс откровенного издевательства. Отец одного из этих отморозков оказался каким-то чиновником.

– Твою же ж мать, – пробормотал я, хотя что-то такое и предполагал. Стыд – жгучий и удушливый – подступил тошнотворным комом к горлу, как всегда со мной бывает, когда я сталкиваюсь вот с таким бессилием или откровенной продажностью в системе, частью которой являюсь и сам. Умом понимаю, что не могу нести ответственности за все и всех, но и отгородиться совсем не получается.

А Влада продолжала теперь уже короткими, рубленными фразами, почти лишенными эмоций.

– Следователь нам сразу сказал – ничего им не будет. Они малолетки. Ровесники Евы. Максимум – условный срок. Берите деньги. А потом начались звонки. Гадкие надписи на заборе. В сети писали. Присылали куски видео… А я не знала, Антон! – Влада посмотрела на меня беспомощно и отчаянно-виновато, как будто у меня вымаливала отпущения грехов. – Ева молчала, только плакала и замыкалась все больше. Мне казалось, ей нужно общение со сверстниками, хотя бы такое дистанционное. Как я могла не знать? Как пропустить это могла? В комнате ведь ее спала, стерегла. К психологу за руку водила. Работу практически бросила. А потом в один из дней стала видеть это… Я тогда не знала, не понимала, что это. Аура самоубийцы. Неделя за неделей она становилась все насыщеннее. И у других людей тоже стала замечать что-то. Но я думала, что это у меня уже глюки от усталости, недосыпа и нервов. Эмиль… он сначала просил прощения, помогал мне, а потом сдался. Сказал, что его все это достало, что мы молодые и должны нормально жить. Нужно Еву в клинику, и пусть специалисты ее реабилитируют. Скандал устроил, признался, что у него давно есть другая, а все потому, что я сама виновата. Что замуж за него только из-за сестры вышла, что все внимание ей, а теперь вообще меня не видит, и даже в одной постели не спим. А он живой мужчина и все такое. Ева все это слышала. Я в тот день сломалась. Выпила, когда Эмиль ушел, и просто отключилась. Уснула как убитая, а когда проснулась… поздно было уже.