— По выходным он ездит обедать к маме в Звенигород. Ну, ты знаешь… я туда ездить не люблю, да и некогда — то дети болеют, то еще что. Ну ни разу не было, чтобы она его не напоила. Всегда к его приезду у нее бутылочка готова. Это она нарочно. Ведь знает, стерва, что я терпеть не могу, когда от него пахнет. Ну нарочно и напаивает. Ревнует.
— А ты ей об этом говорила?
— А ты как думаешь? Она мне: «У нас в семье так принято». Если выходной, значит, обед с бутылкой.
Тема свекрови всегда распаляла Анку до белого каления, и Маша решила увести разговор в сторону. Следующей больной темой был Анкин отец. Сколько Маша его помнит, он всегда был недоволен дочерью. То «почему ты не отличница», то «почему до сих пор замуж не вышла», то «почему детей до сих пор нет». Когда Анка родила двойню, вопрос встал по-другому: «Почему дети такие шумные? Ты их плохо воспитываешь». Маша так и не понимала, как удается этому семейству два года уживаться на крошечной площади двухкомнатной квартиры.
— А как отец? — Маша наконец покончила с киселем и отодвинула миску с вилкой.
— О-о! — Анка закатила глаза к потолку. — Это что-то! У них теперь с Митькой полный ажур. Они по пятницам ходят в сауну. Мы с мамой должны бросить все и с утра собирать их в баню. И хоть тут тебе трава не расти — пятница теперь для них, как суббота для евреев.
Когда Анка наконец высыпала в суп лук и морковь, а кисель благополучно перекочевал в кастрюлю, Маша начала терпеливо перечислять достоинства Анкиных родственников. В первую очередь мужа.
Маша включила сюда его спокойный характер, высшее образование и, следовательно, интеллект, его приятную наружность, а главное — уживчивость.
— Анка, встань на его место и представь себя живущей с чужими родителями в малогабаритной двухкомнатной. Согласись, ему хуже, чем тебе.
— Да, Маша, умеешь ты пролить бальзам на мою израненную душу. Ну а у тебя-то как?
— Двояко.
— Как это? Он что — передумал жениться? Показал свое истинное лицо? Мне, честно говоря, твой рафинированный красавец никогда не нравился.
— Чем же?
— Уж больно хороший!
Анка выключила газ под киселем и накрыла кастрюлю крышкой. Позвала:
— Маша! Андрюша! Обедать.
Маше досталась рассудительная тезка. Непоседу Андрюшу Анка взяла на себя. Маша кормила девочку супом и рассказывала подруге о своей работе в Лондоне, об ухаживании Бориса, о том, как он сделал предложение. Анка только кивала, отправляя сыну в рот очередную ложку супа.
Пока Анка укладывала детей, Маша перемыла посуду. Потом подруги сами сели обедать, и теперь уже Маше ничего не мешало излить Анке свою душу. По ходу Машиного рассказа Анка как-то заметно грустнела. Задумывалась. Машу это настораживало. Может, подруга каким-то девятым чувством унюхала исход дела?
— Эй! — позвала Маша и внимательно вгляделась в подружкину физиономию. — Что скажешь?
Анка сидела, подперев кулаками печальное лицо, и смотрела мимо Маши в окно, на белую полосу от самолета, набирающего высоту. Она казалась сейчас такой усталой и замученной, что Маше стало до слез жаль подружку. Замоталась, бедная.
— Что сказать? — отозвалась та. — Умеешь ты, Машка, из жизни сделать приключение. Чего-чего, а этого у тебя не отнять.
— Ты что, мне завидуешь? — ужаснулась Маша. — Анка, да ты с ума сошла! Я на распутье, моя судьба на ниточке держится, а она: приключение. Никак не уловлю ход твоих мыслей, Анка.
Анка убрала тарелки, все в таком же задумчивом настроении двинулась по кухне. Достала из духовки завернутую в фольгу кулебяку. Эта кулебяка так тронула Машу, что она чуть не прослезилась. Это все Анкина мать. Услышала вчера, что Маша пожалует в гости, возилась ночью, стряпала. Кулебяку сделала, как Маша любит, с капустой.
— Серо в жизни и однообразно, — пожаловалась Анка, разрезая кулебяку. — Каждый день, как все предыдущие, расписан по часам: каша, стирка, прогулка, готовка, глажка и спать. Когда будет просвет? Ты — другое дело. В институте училась — вечно с Петькой своим в какие-то турпоходы по горам лазила. Кончили институт — все ваши по школам, ты — переводчик. По заграницам ездишь…
— Да это Борис! — изумленно ответила Маша. Но Анка, казалось, не слышала ее, продолжала свое:
— Жениха отхватила такого, что слюни у всех текут. И красивый, и богатый, и умный. Вроде должна начаться рутина, как у всех: муж, дети, обязанности. Нет, я не спорю: у тебя было бы лучше, чем у других. Комфортабельнее. Сытнее. Но все равно — рутина… Так нет! Ты снова делаешь виток и все карты спутываешь. Завидую я тебе, Машка…
Маша перестала хлебать кисель и, пораженная, с куском кулебяки в руке, слушала подругу. Странно увидеть свою жизнь со стороны да еще в столь неожиданном ракурсе.
— Что ты имеешь в виду под словом «виток»? Ты что же, намекаешь, что я своими руками разрушила роман с Борисом? Ты ставишь на нем крест?
Анка неопределенно дернула плечом:
— Что ты зациклилась: Борис, Борис… Будто он последний мужик на земле. Ты его уже цитируешь на каждом шагу, как китайцы Мао Цзэдуна. Если ты сделала такой выкрутас перед самой свадьбой, то, следовательно, в глубине души, подсознательно, не хочешь этой свадьбы. Это я тебе как психолог говорю.
— Что? — Маша уставилась на подругу. Быт определенно испортил Анку. Она потеряла способность здраво мыслить. Скоро дисквалифицируется напрочь. Пять лет учебы — коту под хвост. — Ты что несешь? Да я мечтала выйти замуж за такого, как Борис, да я…
— Вот! За такого! Ты не сказала «за него», ты сказала «за такого».
— Не цепляйся к словам, а то поругаемся. За что ты его невзлюбила?
— За то, что он подавляет тебя. Он — умный, он — хороший, он — вождь. А ты — тень. Это не твоя роль.
— Я к тебе за советом пришла, — напомнила Маша, доедая кулебяку. — Я не знаю, как быть. И все ты врешь. Я люблю Бориса и хочу за него замуж. Но и Альку предать не могу. Ситуация сложная, и мне нужен чей-то трезвый совет. Вернее, не чей-то. Твой. А ты срываешься на меня, как та кошка, которую в марте гулять не пускают.
— Хорошо, — деловито заговорила Анка, вытирая стол. — Скажи мне: что ты хочешь на данный момент? Только все свои желания. Начинай.
Маша допила кисель и отставила стакан.
— Хочу, конечно, выйти замуж за Бориса. Конечно, хочу забрать Альку из этого кошмара. Хочу заняться художественным переводом. Хочу иметь собаку, но ты же знаешь, у нас в коммуналке…
— Не отвлекайся.
— Ну вот. Что еще? Хочу поехать на море. Была всего один раз, с родителями. Мне года три было. Помню только…
— Достаточно, — перебила Анка. — Видишь ли, наша личность делится на субличности. У каждой субличности есть свое имя. Каждая имеет свой характер.
— Например?
— Ну, взять меня. У меня их восемь.
— Восемь?!
— В данное время я Анка, подруга Маши. Наслаждаюсь твоим обществом. Получаю удовольствие. Длительное время эта субличность скучала, томилась и страдала, так как ты была далеко. И я не знала, что с ней делать.
— Ну и?..
— Сегодня она полностью удовлетворена и довольна. Вот сейчас проснутся спиногрызы, и я буду мама. Мама хочет, чтобы Маша и Дрюша ели и спали по часам, были здоровы, хорошо воспитаны и довольны. Эта личность во мне сейчас самая сильная. Я ее сама боюсь иногда.
— Понимаю.
— Ну вот. Попытайся их высчитать в себе и выясни — какая чего хочет. И каждую, по возможности, пытайся удовлетворить. Тогда придешь в согласие сама с собой. И поймешь, как поступить.
— Так просто? — Маша засомневалась.
В спальне послышалась возня — проснулись близнецы. Анка двинулась их поднимать. Маша отправилась в прихожую одеваться — предстояла еще встреча с Борисом. В своих ботинках Маша обнаружила кожуру от бананов. Глянула — из обуви хозяев тоже торчат желтые уши банановой кожуры.
Анка привела сонных детей провожать гостью.
— Дети, кто это сделал? — показала Маша на ботинки, заранее зная и поэтому с удовольствием предвкушая ответ.
— Мася, — сказал Андрюшка.
— Дрюся, — вторила сестра.
В сквере Маша села на лавочку и достала из сумки блокнот и ручку. Оказалось, не так уж и трудно найти в себе эти пресловутые субличности. После некоторых раздумий в блокноте выстроился список:
1. Благоразумная Маня, невеста Бориса.
2. Дочь капитана Гранта — любительница приключений.
3. Маша — маленькая девочка.
4. Честолюбивая Мари, она же — мисс Совершенство.