Тереза Вейр - Прохладная тень

Кроме лая.

Лая?

Доносившегося из леса справа от нее.

Все ближе.

Она стояла, окаменев, с поднятой рукой в сторону двери, ее тело медленно поворачивалось в направлении машины.

Никогда не убегай от злой собаки.

Просто медленно двигайся назад.

Никогда не смотри разъяренному псу прямо в глаза. Он может принять это за вызов.

Лохматый, среднего размера пес вырвался из-под кустов, заливаясь неистовым лаем.

Быстро к машине.

Она не собиралась торчать здесь в ожидании пока ее растерзают. К черту медленный шаг.

Она прикинула расстояние от крыльца до машины. Если она поторопится, то преодолеет его быстрее чем собака настигнет ее.

Ее мозг послал команду. Ее ноги чудом повиновались. Она сорвалась с места.

В слепой панике, она задела мысом своих кроссовок стебель плюща. Она полетела вперед и, как неудачный ныряльщик, впечаталась в землю сначала лицом, а потом животом грудью, ногами — все это пришло в соприкосновение с почвой одновременно, взметнув поток воздуха вокруг нее.

«Собачья еда» подумала она, вспомнив, как болезненны могут быть собачьи укусы, как острые зубы погрузятся в ее плоть..

У нее было достаточно времени, чтобы поднять руки и прикрыть ими лицо и горло, прежде чем животное напрыгнет на нее.

— Он не кусается.

Прямо над ее ухом раздавалось низкое собачье рычание. Мадди лежала с крепко зажмуренными глазами. Ее сердце бухало об грудную клетку. Она слышала тяжелое собачье дыхание. Она чувствовала запах псины.

Голос. Глубокий, раздраженный, доносящийся откуда-то сверху.

— Я сказал он не кусается.

Хех?

Она отважилась посмотреть сквозь пальцы.

Носок походного ботинка в девяти дюймах от ее лица. Загорелые ноги. Волосатые, но не слишком. Хлопковые шорты до колен. Серая футболка, мягко драпирующая мышцы груди.

Высокий. Возвышающийся над ней. С темными волосами, занавесом спадающими по обе стороны лица. В волосах запутались травинки и листья. Подбородок синеватого оттенка, словно его оттенили древесным углем. Губы прекрасной формы окружены одно или двухдневной щетиной.

Но что она заметила по-настоящему — это глаза. Проникающие в самую душу. Такие темные, что невозможно было определить, где кончается радужка и начинается зрачок. Спокойные, как море. Глаза поэта.

Он был похож на кого-то из прошлого. Его глаза втянули меня в себя, сделали меня слабой.

Собака заскулила и лизнула ее в щеку. Человек все еще возвышался над ней, отбрасывая на нее свою тень.

— Что вы здесь делаете?

Его глубокий голос звучал как бас, на хорошо отлаженной стерео системе. Немного резко, словно его давно не применяли.

Он повторил свой вопрос, все еще пригвождая ее взглядом к земле.

— Что я делаю?

Инстинкт подсказал ей не упоминать об Энид, во всяком случае до поры до времени. Она перекатилась на спину и уперлась локтями в траву, почувствовав себя даже более уязвимой в этой новой позиции.

‹…›

— Я потерялась. — слова слетели с ее губ как раз в тот момент, как эта мысль пришла ей в голову.

Его густые, темные брови взлетели. Глаза с тяжелыми верхними веками, придававшими ему аристократичный вид, сощурились. И тогда он улыбнулся своей медленной улыбкой, сверкнув безупречным рядом ровных белых зубов.

И когда он улыбнулся своей медленной улыбкой — Боже. У меня ослабели ноги.

— Как и все мы, не так ли?

Она обдумывала его ответ, прокручивая его у себя в голове так и эдак, и решила, что он ей понравился. It has the ring of philosofhy, or mayby that was therapy.

— Я Эдди.

Вот начет этого у нее не было никаких сомнений. Он не мог быть кем-то иным. Потом она осознала, что он наклонился к ней и протягивает руку.

Дезориентированная, она могла только положить свою руку в его.

Его хватка оказалась крепкой и уверенной. Он легко поставил ее на ноги. Она коснулась его плеча. Он наклонил голову. Занавес из его волос скрыл все кроме рта и подбородка. Она посмотрела вниз и до нее дошло, что он держит ее руку в своей и проверяет на предмет повреждений. Смуглые пальцы перемещались по ее коже.

Она мгновенно пожалела о днях, проведенных в кровати, когда солнце стояло высоко в небе, о ночах, прошедших под флюоресцентным светом огней радиостанции. Она бы хотела, чтобы ее кожа, которую он так осторожно изучал, приобрела красивый золотистый оттенок вместо цвета маршмэллоу.

— Вы порезались.

Его голос прозвучал искренне огорченно. Как будто это была его вина, в том, что она сорвалась с места, словно дикое животное, настигнутое у дороги и слепо ринулось под движущийся транспорт.

— Моя кровь обладает уникальными свертывающими свойствами.

Он провел большим пальцем по внутренней стороне ее руки.

Коричневый на фоне белого. Твердость на фоне мягкости.

Почему она не воспользовалась возможностью ходить в спортивный клуб? Почему не начала бегать?

— Это следует промыть.

Она уставилась на свою руку. На его руку на ее руке. Видит ли он пульс, бешено бьющийся на ее запястьи?

— Вы дрожите.

Он был прав. И дрожала не только рука, которую он держал. Мадди дрожала вся. Целиком.

Он перевел взгляд на собаку, про которую она совершенно забыла.

— Тебе что-то не нравится, Мерфи?

Мерфи помахал хвостом.

— Ничего удивительного, мы редко бываем в компании.

Собака. Он думает, что она дрожит из-за собаки.

Ах, да. Так оно и было. Из-за чего же еще?

— Вы заметили, вас зовут Эдди, а вашу собаку Мерфи. Понимаете? Эдди Мерфи.

Эта ленивая улыбка.

— Я приму к сведению.

Он уже мог сто раз произнести невысказанные пока еще слова, но был слишком джентльмен для этого.

— Пойдемте в дом, я промою вашу рану.

В дом? Он в самом деле живет здесь?

Он повел ее обратно в сторону, откуда она начала свой побег. Она последовала за ним. На крыльце он подхватил ее обеими руками и аккуратно, но твердо усадил на плетеный, качающийся стул (тут я не поняла — то ли стул ветхий, то ли это кресло-качалка, скорее всего последнее). И сейчас дом не выглядел обветшалым. Он казался очаровательным. Он больше не казался заброшенным, ветхим, скорее, он был похож на продукт тщательно культивируемого пренебрежения.

Входная дверь захлопнулась за ним. Она слышала звук его шагов в доме.

Когда между ними образовалось некоторое расстояние, ее голова начала проясняться. Она подумала было о побеге, но пес — Мерфи — лежал на крыльце, положив морду на лапы и наблюдал за ней сонными глазами.

Когда Эдди возвратился, он держал в руках банку с перекисью и полотенце для рук. Он заставил ее вытянуть руку.

— Будет щипать.

Он полил перекисью на ее порез.

Она наблюдала как жидкость пузырится. Как она стекает по обе стороны ее руки. Попадает на ее голую ногу.

Обычно, почти визжа при таких процедурах, сейчас она не почувствовала ничего.

Он закрутил склянку и поставил ее в сторонку, затем приложил к ранке полотенце.

— У вас самая белая кожа какую я когда-либо видел.

— Я… Я, уф, не слишком много времени провожу снаружи.

— Вас ведь не тошнит, верно?

Она повстречала этого по-настоящему великолепно выглядящего парня, в том время как сама выглядела настолько плохо, что он подумал, будто ее тошнит. Как неловко.

— Нет. Я фактически работаю по ночам. Я имею ввиду работала по ночам. Так что днем я спала.

Она говорила. Она знала, что говорит, но не вполне отдавала себе отчет что именно. Понимала ли он вообще что-нибудь?

Она не могла отвести глаз от склонившегося мужчины впереди нее.

Он был прекрасен.

Не то, чтобы она была сражена его привлекательным лицом. Смазливые парни никогда особенно не влекли ее. Они всегда были чересчур зациклены на собственных персонах. Это не просто красивая внешность, убеждала она себя. Это выходило за рамки физиологии. Было кое-что исходящее от него. Что-то, что он нес с собой. В себе.

Он казался таким близким.

А Мадди никогда не была ни с кем близка в своей жизни.