Рутковский катил по запруженным дорогам. На них бурлила жизнь. Они говорили всеми языками мира. Его сердце замирало от этого разноплемённого людского моря с чувством благодарности встречающее их. На многих были отрёпья, полосатые робы, они еле волочили ноги, поддерживая друг друга на ногах, а в глазах и на губах — счастье. В его душе росло чувство гордости. Это его воины дали им счастье и жизнь, узникам фашистских лагерей, людям, которых ожидала смерть или участь бесправных рабов. Люди встречали его машину с песнями и благодарственными плакатами. Этого не забыть никогда. От отпустившего напряжения, свалившихся с плеч проблем, вот этого бурлящего потока чужого счастья он расслабился, на глаза навернулись слёзы… Он простил себе их.
После его ухода, Галя сунула в кроватку ребёнка и подошла к окну, она видела, как он спешно нырнул в машину. Такого раньше не было, покурит, потом уж катит. Она не знала, как к его приходу относиться. Толи как к удаче, толи как к поражению. Накричал, но ведь пришёл. Непонятно почему вновь завёл разговор об отъезде. Второй раз возвращается к этому. В начале беременности требовал, потом смирился, сейчас опять. К ребёнку опять же не сообразишь сразу, как отнёсся. На руки взял, но большой нежности не проявил. Почему пытался забрать себе? Опять непонятно. Да, всё получилось не так, как рассчитывала… Хлопнула дверь, Галя обернулась, вошла санитарка, разыскавшая её и осторожно спросила:
— Ну что Галина, как дела?
Надменно вздёрнула подбородок:
— Как могут быть мои дела? Отлично! Я ему дочь родила!
— Ты себе её родила, дурища, — буркнула женщина. — Все места возле него заняты. Жена, дочь. Для тебя там пустой клеточки нету. Помяни моё слово, не будет он с тобой, и не надейся.
Капризно топнула ногой:
— Она его!
Нянечка собрав грязные пелёнки вздохнула:
— Она только твоя. Его- возле него. Она и внуков подарит и глаза закроет. Твоя ж приблуда. Уворованный у судьбы кусок мяса. Такое мужики забывают… и не такое тоже забывают. У них на свои утехи память короткая. У тебя он первый, а я слава Богу пожила. Породу их кобелиную знаю.
Докторша побелела, но, вогнав ногти в ладони, прошипела:
— Это ещё посмотрим. Раз пришёл, притопает и ещё. Он детей страх, как любит, за ту, свою, жизнь отдаст. Значит, и на эту не надышится. Покрутится, поскучает и появится вновь. Куда ему деваться, его совесть заест. Он такой. Когда весы качаются туда сюда, не известно какая чаша перевесит.
— Коль будет качаться, то всё возможно, а если нет, отрубит. Что тогда?
Она стрельнула по упрямой бабе уничтожающим взглядом и высокомерно объявила:
— А будет артачиться… у меня есть чем скрутить его в бараний рог.
Женщина перевязала платок и вздохнула:
— Тебе, конечно, виднее, только мужики и по пять бросают и ничего нигде не ест у них и не болит. Собственное удовольствие с ребёнком и сталобыть с ответственностью в их башках в одно не сливаются. Да и не шибко боязливые они в этом плане. Пужают их, пужают, а они всё своё… К тому же, мир не война, им сейчас с моралью-то гайки враз под самое дыхло закрутят. Так что, чтобы сохранить лицо, он тут же наступит на горло собственной песне, если она там у него и была. В чём я тоже сомневаюсь. Кончилось твоё время, надобность в "матрасе" отпала. Перемудрила ты, по-моему, с ребёнком-то. Полагаю, прикатил, чтоб положить конец тому, что мешает ему и доставляет неприятности семье.
"Что, что?" Галина онемела. Ей впервые, довелось услышать "матрас", "приблуда" и не где-то там за спиной, а прямо в глаза. Какая — то там неуч санитарка осмелилась дерзить. Она ей сейчас покажет.
— Заткнись, чего бы понимала… Пошла прочь, — топнула она ножкой в красивой трофейной туфле.
— Я жизнь прожила. Повидала. Не дури.
Галина сделала шаг в направлении женщины.
— Что ты от меня хочешь? — почти простонала она. В голосе испуг со злостью вязали узел. — Сама разберусь, не лезь. Кто тебя спрашивает-то. Как ты смеешь, не забывайся. Кто я и кто ты…
Женщина вытерла пальцами рот и помотала выработанной рукой.
— Вот — вот, ты бы подумала, кто ты — подстилка маршала: не пришей кобыле хвост. Зелёная, глупая. Жена у него есть и бросать её он никогда не собирался. Она у него из тех на ком женятся. А таких как ты используют для другого. Сама знаешь для чего. Ну-ну… не кипи. Злость тебе не помощник. Исковеркала себе жизнь и вырастишь обделённого семьёй с искромсанной судьбой ребёнка. Мой тебе совет: забудь эту туманную историю. Он точку уже поставил. Вот и ты вычеркни её из памяти и головы. А девочке скажи, погиб отец. Сочини большую любовь и геройскую гибель. Это спасёт вас обоих. Хитростью зрелого, к тому же умного мужика для которого семья не пустой звук можно только приманить, но взять не возможно. Это тебе не пацан, вывернется. Война-то кончилась, мир. Попробуй начать всё сначала. А ещё лучше отдай ему её, раз просит. Она в достатке и любви вырастит. При семье. Ты же знаешь, что для неё там лучше. Ты не дашь ей такого.
— Лучше? Неужели? — разыграла, как актриса и с ненавистью:- Он стихи мне писал, влюблён сильно- сильно как…
— Всем известно- влюблённость проходит, у неё короткий путь. Любовь та навсегда. И она у него прикручена к жене.
— Да знаешь, как он любит меня. — Раскричалась Галина. — Захочу в ногах будет валяться… Понятно?!
Но нянечка отмахнувшись продолжала гнуть свою жизненную линию:
— Ерунду городишь. Какая любовь? Окстись. Пожалей и подари девочке счастье. Он не обидит, и жена рассказывают у него хорошая. Не нужна ведь она тебе, чужому отцу твоя приблуда тем более не в радость. Глаза колоть будет. Обижать удумает. Зачем упёрлась. Не поймать тебе на неё его. А семьи ребёнка лишишь, неуверенность, обиду поселишь и себя такой обузой повяжешь. Медь она тоже блестит, но не золото. Жена у него есть, семья… Вот они для него золото, а ты медь. Да и разгадал он видать твои манёвры, ясно головастый мужик, Гитлеру кишки выпустил…
— Пошла вон, — завизжала, затопав ногами и бросила в санитарку подушкой она. "Час от часу не легче. Какая-то рухлядь меня учит".
Ребёнок от шума захныкал. Она, выхватив на эмоциях, шлёпнула девочку и кинула опять в кроватку. Теперь уже та ревела рёвом.
Женщина не обращая на гнев начальницы внимание попробовала продолжить разговор:
— Вон дитё уже злит. Не упрямься, он теперь твоё прошлое, которому никогда не быть ни настоящим, ни будущим. Сделай как велю. Забудь.
В глубине души Галина всё-таки надеялась на то, что можно будет ещё что-то изменить. И поэтому слова старой женщины ввели её в бешенство.
— Вон! — не владея собой, ринулась она на упрямую женщину. Кто её просит лезть с советами.
Та оттолкнула её, подняла упавшую к ногам подушку, положила на место и, покачав головой, пошла к двери. Открыв, обернулась:
— Бесись, бесись… Получила большой нуляко и дырку из-под бублика с фигой. Заработала себе клеймо на всю жизнь — подстилка.
— Я- подстилка?! Мерзавка! Как ты смеешь… У нас любовь. Это все знают…
— Ума нуль! — покрутила санитарка пальцем у виска. — Чай я не первый год на свете живу. Какая любовь, откуда ей взяться, окстись дурища… Нужда, да кобелиное зерно мужика загнали. Нуль ты для него. Нуль!
"Ноль, ноль, ноль, — било набатом по голове. — Кругом ноль". Она с головой провалилась в какую-то кисейную яму. Он был её вариантом будущего… Ноль. А всё было так отлично. Маршал! Герой! Упустить такой шанс! Ох, как же муторно осознавать, что выбор был сделан неправильно. Замахнулась не на того. Не ту планку взяла. Но так высоко летала… Ведь всё шло как надо. Почему не получилось? Сердце куда-то упало и в глазах забегали мушки. Нервы на пределе, похоже судьба показывает дулю, а тут ещё эта стара взялась её учить. Она сама учёная. Галя так ждала и готовилась к этой встрече, а всё вышло наскоком и наперекосяк. Ей хотелось, расцарапать ему лицо, а она из последних сил улыбалась. А ведь спала и видела, как возвращается в Москву вместе с ним. Он, она и их маленькая дочка. Как салютует ему нарядная столица, как радуются, приветствуя его маршала, орденоносца Победы люди, и она рядом, непременно под руку. Он герой и она его боевая подруга, жена. Как бы она его ждала усталого со службы домой и кормила ужином. А он подкидывал и прижимал к груди дочку. Сердце сладко сжималось, и она улыбалась.