Lizage - Проклятие клана Монтгомери

— Пусти, — попросила я.

Он посмотрел на меня взглядом хищного затравленного зверя. На мгновение показалось, что он готов меня ударить.

— Куда?

— В кладовку. За чемоданом.

— Ключи оставь.

Я нашла свой паспорт, сунула в карман пальто. Слишком много вещей, слишком много общих воспоминаний, которые давили на мою душу. На полке валялся какой-то рюкзак, ещё со студенческих времён. Я бросила туда комплект белья, пару чулок, дезодорант и зубную щетку. Слышала, как Роберт наливает себе выпить на кухне, медленно завинчивает жестяную пробку.

— Подожди, — сказал он, вернувшись со стаканом в руке, — давай ещё раз поговорим. Я не хочу тебя терять. Ты важна мне. Ты ведь хотела завести детей? Хорошо, я согласен. Это будет нелегко, я не всегда смогу или захочу помогать тебе, но если это важно — я готов. Можно прямо сейчас.

Он положил руку мне на плечо.

— Дело не только в детях, — сказала я.

— А в чём? Чем, черт возьми, я тебе не угодил?

— Мне пора домой. Во Францию. Без работы меня, так или иначе, депортируют через полгода.

— Но ты станешь моей женой.

— Тебе не нужна такая жена, Роберт. Я люблю твоего брата. Чем дальше я буду держаться от него, тем лучше для всех нас.

Он швырнул пустой стакан об стену гостиной. Мелкие осколки посыпались на ковёр, на разбросанные вещи, которые я так и не успела упаковать.

Я сунула ноги в лодочки на низком каблуке, стоявшие у двери, схватила рюкзак и выбежала на улицу.

Трёхсотместный лайнер Эйр Франс вырулил на взлётную полосу, остановился, собираясь с духом, дал тягу, оторвался от земли и устремился вверх, описывая дугу над побережьем Нью-Джерси. Если бы я ушла от Роберта на час раньше, сидела бы сейчас в неудобном кресле у окна, глядя как удаляются, мерцая, огни мегаполиса. Следующий рейс вылетал только через сутки, но мне было всё равно.

Я провела ночь в зале ожидания, наблюдая прибывающих и отбывающих в бесконечной череде расставаний и встреч. Меня никто нигде не ждал, и в этом таилась своя упоительная прелесть. Если бы Роберт согласился завести ребенка полгода назад, всё вышло бы иначе. Я прислушалась к тоскливому ощущению пустоты в собственном животе. Не той пустоты, с которой просыпаешься утром после слишком лёгкого ужина, и которую можно заполнить чашкой кофе, булочкой или омлетом. Пустоты, не отпускавшей ночью и днём, твердившей с тихим укором: "Мадлен, ты ещё можешь стать матерью, и тогда у твоего жалкого существования появится смысл".

Плакать больше не хотелось. Я жалела только, что не ушла раньше, наслаждалась своей новой, извращённой свободой. Больше не придётся ходить на работу и улыбаться чужим людям на корпоративных вечеринках.

В Париже обещали снег с дождём. Мои ноги изрядно замёрзли в не по сезону лёгких лодочках, уместных только в офисе, откуда меня уволили. Начальство перевело мне зарплату за полмесяца, на счету оставалось немного денег после покупки билета в экономклассе.

Я прошлась по магазинам и на третьем этаже терминала увидела в витрине сапоги. Тёплые, непромокаемые, нежно розового цвета с жемчужным отливом, ценником в сто пятьдесят долларов, и скидкой в десять процентов за неходовой феерический цвет. В моём теперешнем положении не было ничего глупее и гениальнее, чем зайти и купить их.

Поскрипывая новыми резиновыми подошвами по зеркальному полу, я спустилась и заказала чашку кофе в баре. До вылета оставалось семнадцать часов. Мой взгляд упал на экран, где высвечивались ближайшие рейсы, и сознание само выхватило нужную строчку из списка. Олбани, штат Нью-Йорк. Полчаса кошмара на борту крошечного, подверженного всем воздушным ямам, самолётика. Потом взять машину напрокат и старательно избегать выбоин в асфальте. Только чтобы увидеть его ещё раз.

Всё вокруг казалось знакомым, словно я прожила здесь полжизни, а не провела лишь короткие осенние выходные. Каменный дом выглядел неприступным в медленно нисходящих сумерках. Лес, хмурый и полупрозрачный, готовый по первой прихоти природы укрыться снегом, ждал ночной темноты. Мне хотелось бы полюбить на всю жизнь эти холодные земли, бледный закат, запах хвои и морозный воздух, покалывающий в носу.

Я постучала в парадное крыльцо, подошла к двери, ведущей на кухню. Во всём доме было темно, и только в окошке под крышей, выходящем на овраг, мерцал зеленоватый свет.

— Джейми, — крикнула я, — не прячься, я знаю, ты дома.

Подняла с земли мелкий камушек и бросила вверх. Деревянный наличник отозвался глухим стуком.

Он выглядел одиноким и уставшим, когда появился на пороге.

— Тебе нужно уехать, Мадлен.

— Уеду сегодня же, можешь не волноваться.

Я поднялась на две ступеньки, положила руки ему на плечи. Если бы я только могла вдоволь надышаться его запахом, согреться его теплом.

— У меня к тебе одна просьба.

— Уходи. Пожалуйста. Я не могу тебя впустить.

Никто ещё не прижимал меня к себе с такой силой.

— Любимый, сделай мне ребёнка, — прошептала я ему на ухо.

Он отстранился и посмотрел на меня удивлённо.

— Это всё, о чём я прошу, — сказала я.

— А Роберт?

— Я ушла от Роберта.

Порыв ледяного ветра заставил меня снова прильнуть к Джейми. Только сейчас я заметила, что одет он в толстовку, слишком лёгкую для такой промозглой погоды. Он подхватил меня на руки и понёс в дом. Когда мы оказались в прихожей, из коридора повеяло сквозняком, а где-то внизу, в подвале, оглушительно хлопнула дверь.

Джейми опустил меня на край кухонного стола, грубо сколоченного из массивных досок, того самого, за которым два месяца назад готовил мясо для барбекю. Его поцелуи были горячими и уверенными, словно он уже примерил на себя новую роль хозяина.

Потянув за молнию на толстовке, я обнаружила, что он надел её на голое тело.

— Ты что, ждал меня?

— Нет. Просто постирал все футболки.

Я не знала, смеяться или плакать, или в исступлении покрывать поцелуями его шею и грудь. Он вошёл в меня медленно, властно, заставил почувствовать себя каждой клеткой тела. В несколько сильных ударов загнал мою душу на заоблачные высоты. Он был божественно красивым, когда кончил с тихим стоном, запрокинув голову.

— Мне пора, — сказала я, слезая со стола и неуклюже застёгивая джинсы.

— Куда ты пойдешь?

Я взяла Джейми за подбородок и посмотрела в глаза. Тоненький занудный голосок в моей голове твердил, что напрасно я заставляю его страдать. "Мадлен", — ныл голосок, — "оставь парня в покое, он не созрел для серьёзных отношений, для того выбора, который один раз и на всю жизнь. Пожалей его душу, уйди, отпусти, позволь времени залечивать раны!".

— Мне нужно быть в Ньюарке через десять часов, — сказала я, — у меня билет на самолёт до Парижа.

— Тебя отвезти?

— Не надо, я на машине.

— Чёрт, — сказал он, — ты проделала двести миль, чтобы увидеть меня, а я даже не предложил тебе поесть и выспаться.

— Ты ничего мне не должен.

— Пожалуйста, останься до утра. Я куплю тебе новый билет.

За окнами завывал ветер. Электрическая лампа под потолком мигнула светом, погрузив кухню в полумрак, очерчивая тёмные круги под глазами у Джейми.

— А как же проклятие? — спросила я.

— Давай на одну ночь сделаем вид, будто его не существует.

В тот вечер он показал мне дом. Библиотеку, пахнущую сосновыми дровами, старой бумагой и пылью, со скрипящим паркетом, ветхими гардинами на высоких окнах и потёртым ковром пурпурного цвета. На стеллажах красного дерева, упиравшихся в низкий потолок, располагалась коллекция художественной литературы, в основном американской, а также подборка книг по охоте и оккультизму. На застекленных полках слева от камина хранились фолианты восемнадцатого века с почерневшим от времени золотым тиснением на корешках, среди которых выделялся своим грубым переплётом дневник Фредерика Монтгомери в потрескавшейся кожаной обложке.

Из библиотеки мы прошли в комнату, где Рэндольф хранил своё охотничье снаряжение. Здесь всё содержалось в идеальном порядке, готовое служить хозяину в многодневном походе по поросшим лесом холмам.