– Ваша Светлость! Новости из Хэмптон Корта! Королева родила мальчика! У королевы мальчик!
– Господь ее благослови и сохрани, – произношу я от всего сердца.
Никто не может желать Джейн Сеймур зла, она мягчайшая из женщин, и она хорошая мачеха для моей любимой принцессы.
– Что говорят, младенец сильный?
Девушка улыбается и молча пожимает плечами. Разумеется, по новому закону нельзя даже спросить, здоров ли королевский ребенок, ведь это подвергает сомнению состоятельность короля.
– Что ж, Господь благослови их обоих, – говорю я.
– Можно нам в город? – спрашивает служанка. – Мне и другим девушкам? На улицах танцуют, собираются жечь костры.
– Ступайте, только держитесь вместе, – говорю я. – И вернитесь на рассвете.
Она радостно мне улыбается.
– Подать вам одеться? – спрашивает она.
Я качаю головой. Кажется, уже очень, очень давно я бодрствовала всю ночь у королевской постели и ходила с новостями о младенце к королю.
– Я снова лягу, – говорю я. – А наутро мы помолимся о здоровье королевы и принца.
Из Хэмптон Корта постоянно приходят новости: младенец здоров и крепок, его окрестили Эдуардом, принцесса Мария держала его во время обряда. Если он выживет, то станет новым наследником Тюдоров, а ей не бывать королевой; но я знаю, – а кто может знать лучше меня, четырежды разделившей горе с королевой Катериной? – что здоровый младенец это еще не будущий король.
Потом мы узнаем, как я и боялась, что врачей королевы вызвали обратно в Хэмптон Корт. Но не к младенцу; больна сама королева. Похоже, в опасные дни после родов тень упала на мать. Я тут же спешу в часовню и молюсь за Джейн Сеймур; но она умирает ночью, всего через две недели после рождения сына.
Говорят, король раздавлен тем, что потерял мать своего ребенка и единственную женщину, которую по-настоящему любил. Говорят, он никогда снова не женится, что Джейн нет равных, она совершенна, единственная настоящая его жена. Я думаю, что в смерти она достигла совершенства, какого ни одна женщина при жизни не являла. Совершенство короля целиком вымышлено, теперь у него есть вымышленная совершенная жена.
– Он вообще кого-нибудь может любить? – спрашивает меня Джеффри. – Это тот самый король, который приказал судить за измену женщин, снимавших трупы своих мужей и хоронивших их, как должно. Он хоть представить себе может, что такое скорбь?
Я вспоминаю мальчика, на щеках которого год не было румянца, когда умерла его мать, но через месяц после смерти жены он ищет новую – испанскую или французскую принцессу. Монтегю, в полном трауре, приезжает ко мне в Л’Эрбер, стараясь не рассмеяться в голос, и рассказывает, что король попросил французских принцесс приехать в Кале, чтобы выбрать самую хорошенькую себе в невесты.
Французы глубоко оскорблены тем, что к дамам их королевской семьи относятся как к телкам в базарный день, и ни одна принцесса не жаждет стать четвертой женой женоубийцы; но Генрих не понимает, что он уже давно перестал быть привлекательным. Он не понимает, что он больше не самый красивый принц христианского мира, известный своей ученостью и благочестивой жизнью. Он стареет, ему минуло сорок шесть, он с каждым днем все толще, и он заклятый враг Папы Римского, главы церкви. И все же он не может понять, что его не любят, им не восхищаются, что он не в центре всеобщего внимания.
– Леди матушка, смерть королевы принесла одно изменение к лучшему. Ты не поверишь, но он восстанавливает приорат, – говорит Монтегю.
– Какой приорат? – спрашиваю я.
– Наш.
Я ничего не понимаю.
– Он возвращает нам Бишемский приорат?
– Да, – отвечает Монтегю. – Он позвал меня к себе в часовне. Я поднялся на королевскую галерею Хэмптон Корта, где он сидит выше всех в своей личной комнатке, откуда виден алтарь. Он читает и подписывает бумаги, пока священник внизу служит мессу. В кои-то веки он молился, а не работал. Он перекрестился, поцеловал четки и повернулся ко мне с любезной улыбкой. Сказал, что молился за душу Джейн, и спросил, не окажешь ли ты ему услугу, восстановив приорат как его пожертвование на помин ее души.
– Но он закрывает церкви по всей стране, ежедневно! Роберт Аск и остальные, сотни людей, отдали жизни, пытаясь спасти монастыри.
– Теперь он хочет один восстановить.
– Но он сказал, что чистилища не существует, зачем поминать душу?
– Видимо, для Джейн и для себя самого ему это нужно.
– Кромвель лично назначил ложного приора и закрыл наш приорат.
– Теперь все повернется вспять.
Сначала я просто поражаюсь, а потом понимаю, что мне дан величайший дар, какого может желать набожная женщина: приорат моей семьи возвращается ко мне.
– Это для нас большая честь.
Мысль о том, что мы снова откроем нашу прекрасную часовню, что монахи запоют хоралы, эхом отдающиеся на галерее, что хлеб святого причастия снова встанет за алтарем в сверкающей дарохранительнице, а перед ним будут гореть свечи, озаряющие через окна тьму жестокого мира, наполняет меня благоговением.
– Он в самом деле это позволит? Из всех приоратов и монастырей Англии, закрытых им, он позволяет воссиять этому свету? Нашей часовне? Где висят знамена с белой розой?
– Да, – с улыбкой отвечает Монтегю. – Я знал, как много это будет для тебя значить. Я так рад, леди матушка.
– Я верну туда красоту, – бормочу я.
Я уже представляю знамена, снова висящие над алтарем, тихий шорох, с которым люди заходят в церковь слушать мессу, дары у дверей, гостеприимство для путников, мощь и тишину места молитвы.
– Всего одну, маленькую, но я могу восстановить церковь в Бишеме. Это будет единственный приорат в Англии, но он будет стоять и бросать малый отблеск святого света во мрак Генриховой Англии.
Монтегю и я, взяв с собой пажом моего внука Гарри, посещаем Гринвич, чтобы отнести королю дары, и обнаруживаем, что двор все еще в трауре по королеве Джейн. Это самое тихое Рождество из всех, что я видела. Но король принимает наши подарки с улыбкой и желает нам счастливых праздников. Он спрашивает меня, видела ли я принца Эдуарда, и разрешает навестить малыша в детской. Говорит, что я могу взять с собой внука, и с улыбкой кивает Гарри.
Страхи короля за сына болезненно очевидны. У дверей стоит удвоенный караул, войти без особого письменного разрешения нельзя. Никому, даже герцогу. Я восхищаюсь ребенком, он выглядит сильным и здоровым, и вкладываю в руку кормилицы золотую монету, говоря, что буду молиться о его здоровье. Когда я его покидаю, он кричит, требуя, чтобы его покормили; настоящий Тюдор, громко взыскующий желаемого.
Выразив уважение, я вольна отправиться в покои принцессы. У нее свой маленький двор, с ней ее дамы, но, увидев меня, она вскакивает и бежит ко мне, и я обнимаю ее и прижимаю к себе, как всегда.
– А это кто же?
Она смотрит на Гарри, который опустился на колено и прижал руку к сердцу.
– Мой внук Гарри.
– Я мог бы вам служить, – не дыша, произносит он.
– Я была бы рада, если бы вы мне служили.
Принцесса протягивает ему руку, он поднимается и кланяется с ошеломленным личиком: он боготворит свою героиню.
– Ваша бабушка скажет, когда вам можно будет присоединиться к моей свите, – говорит принцесса. – Полагаю, вы нужны дома.
– Дома от меня никакого проку, я ничего не делаю, меня не хватятся, – отвечает Гарри, пытаясь убедить принцессу, но ему удается только рассмешить ее.
– Тогда вы придете ко мне, когда станете полезным и работящим, – говорит она.
Она ведет меня в личные покои, где мы остаемся одни и я могу насмотреться на ее бледное лицо, вытереть слезы с ее щек и улыбнуться ей.
– Мое дорогое дитя.
– О, леди Маргарет!
Я сразу вижу, что она плохо ест, у нее под глазами тени, и она слишком бледна.
– Вы нездоровы?
Она пожимает плечами:
– Все как обычно. Я так горевала о королеве. Была так потрясена… Не могла поверить, что она вот так умерла… на какое-то время я даже усомнилась в своей вере. Не понимала, как Господь мог ее забрать…