Филиппа Грегори - Проклятие королей

Возчики поют, направляя телеги по дороге, большие волы натягивают упряжь, как весной, когда тянули плуги.

– Я исповедалась вам во лжи, которую произнесла, – тихо отвечаю я. – Вы знаете, какой грех я совершила, когда подписала клятву. Знаете, что я предала Господа своего, и свою королеву, и свою возлюбленную крестницу, принцессу. Я подвела своих друзей, Джона Фишера и Томаса Мора. Я раскаиваюсь в этом каждый день. Каждый.

– Я знаю, – серьезно говорит он. – И верю, что Господь тоже знает и прощает вас.

– Но мне пришлось это сделать. Я не могу обречь себя на смерть, как Джон Фишер, – с сожалением отзываюсь я. – Я не могу по доброй воле отправиться в Тауэр. Я провела всю жизнь, пытаясь избежать Тауэра. Я не могу этого сделать.

– И я не могу, – соглашается он. – Поэтому, с вашего позволения, я покину Англию.

Я так потрясена, что поворачиваюсь и хватаю его за руки. Какой-то безмозглый похабник в поле свистит и получает от кого-то оплеуху.

– Нам нельзя говорить здесь, – нетерпеливо произношу я. – Идемте в сад.

Мы уходим от шума зернового двора в садовую калитку. Там у стены есть каменная скамья, вокруг которой все еще пышно цветут поздние розы, роняя пахучие лепестки. Я сметаю их рукой и сажусь, Джон Хелиар встает передо мной, словно думает, что я буду его ругать.

– Да сядьте же!

Он делает, что велено, и на мгновение умолкает, словно молится.

– Честно говоря, я не могу дать клятву и слишком боюсь смерти. Я собираюсь уехать и прошу – скажите, могу ли я вам чем-то служить?

– В чем?

Он тщательно выбирает слова.

– Я могу доставить письма ваших сыновей. Могу навестить вашего родственника в Кале. Могу отправиться в Рим ко двору Папы и говорить там о принцессе. Могу поехать к императору и поговорить с ним о королеве. Я могу выяснить, что говорят о нас английские послы, и прислать вам отчеты.

– Вы предлагаете себя мне в шпионы, – обрываю его я. – Вы полагаете, что мне нужен шпион и гонец. Когда вы, первый среди всех, знаете, что я принесла присягу верности королю и королеве Анне и их наследникам.

Он ничего не отвечает. Если бы он стал возражать, что лишь предлагал мне передать письмо сыну, я бы поняла, что он – шпион Кромвеля, подосланный, чтобы заманить нас в западню. Но он молчит. Только кланяется и говорит:

– Как вам будет угодно, миледи.

– Вы все равно поедете, если я не дам вам поручения?

– Если вы не можете использовать меня для этой работы, я найду кого-нибудь, кто сможет – возможно, лорда Томаса Дарси, лорда Джона Хасси, ваших родственников? Я знаю, многие принесли клятву против воли. Я отправлюсь к испанскому послу и спрошу его, не могу ли я что-нибудь сделать. Думаю, многие лорды захотят узнать, что делает и о чем думает Реджинальд, какие планы у Папы, а какие у императора. Я буду служить интересам королевы и принцессы, кто бы ни стал моим господином.

Я срываю розу с мягкими лепестками и вручаю ему.

– Вот вам ответ, – говорю я. – Это будет вашим значком. Ступайте к другу Джеффри Хью Холланду, его прежнему мажордому, он безопасно переправит вас через пролив. Потом отправляйтесь к Реджинальду, расскажите ему, как у нас обстоят дела, а потом служите ему и принцессе вместе. Скажите ему, что клятва была для нас последней каплей, что Англия готова восстать, он лишь должен сказать нам когда.

Джон Хелиар уезжает на следующий день, и когда о нем спрашивают, я отвечаю, что он уехал, не сказавшись и не уведомив меня, что мне нужно будет найти другого капеллана для домашних и духовника для себя и что все это чрезвычайно досадно и хлопотно.

Когда приор Ричард созывает всех моих домашних после службы в воскресенье, чтобы привести их к королевской присяге в часовне приората, я сообщаю, что Джон Хелиар отсутствует и что, как мне кажется, семья у него в Бристоле, так что он, должно быть, направился туда.

Я понимаю, что бы добавили еще звено в цепь, которая тянется от королевы в замке Кимболтон в Рим, где Папа должен отдать приказ о ее спасении.

В сентябре, когда холодает и двор возвращается в Лондон, Монтегю ненадолго приезжает в Бишем.

– Я решил сообщить тебе лично. – Он спрыгивает с коня и преклоняет колено, чтобы получить мое благословение. – Не хотел писать.

– Что такое? – Я улыбаюсь.

По тому, как он вскакивает на ноги, понятно, что новости для нас не дурные.

– Она потеряла ребенка, – говорит Монтегю.

Как любая женщина на свете, я, услышав это, чувствую укол сожаления. Анна Болейн – мой злейший враг, и этот ребенок стал бы ее победой, но все равно… я слишком много раз брела в королевские покои с дурными новостями о мертвом ребенке, чтобы не помнить чувство огромной потери, ощущение неисполнившегося обещания, ощущение того, что будущее, которое представлялось так уверенно, теперь никогда не наступит.

– Ох, Господь его прими, – произношу я, крестясь. – Благослови Бог невинную душу.

В этот раз мальчика Тюдора не будет, страшное проклятие, которое королева Плантагенетов и ее ведьма-мать наложили на род Тюдоров, продолжает действовать. Я гадаю, дойдет ли до того конца, который предсказывала моя кузина, случится ли так, что мальчиков-Тюдоров вообще не останется; одна девочка, бесплодная девочка.

– А король? – спрашиваю я, мгновение спустя.

– Я думал, ты обрадуешься, – удивленно замечает Монтегю. – Думал, ты будешь торжествовать.

Я делаю движение рукой.

– У меня не настолько жестокое сердце, чтобы желать смерти нерожденному ребенку, – говорю я. – Как бы он ни был зачат. Это был мальчик? Как король это принял?

– Он был вне себя, – ровным голосом отвечает Монтегю. – Заперся у себя в покоях и ревел, как раненый лев, колотился головой о деревянные панели, мы слышали его, но не могли войти. Он буйствовал весь день и всю ночь, рыдал и кричал, а потом уснул, как пьяный, головой в камине.

Я слушаю Монтегю молча. Это похоже на буйство расстроенного ребенка, не на скорбь мужчины и отца.

– А потом?

– Утром к нему зашли камердинеры, и – он выходит, вымытый и побритый, с завитыми волосами, и ничего о случившемся не говорит, – произносит Монтегю, сам себе не веря.

– Не может заставить себя сказать это вслух?

Монтегю качает головой:

– Нет. Он ведет себя так, словно ничего не произошло. Не было ни ночи в слезах, ни потери ребенка, ни жены в родах. Ничего не было. Поверить невозможно. Делали колыбель, красили комнаты, перестраивали покои королевы в Элтеме в столовую и личные покои для принца, а теперь он об этом не упоминает, он вообще отрицает, что был какой-то ребенок. И все мы ведем себя, как будто его не было. Веселимся, надеемся, что Анна забеременеет мальчиком. Мы исполнены надежд, а отчаяние нам незнакомо.

Даже когда Генрих обвинял Бога, что тот забыл о Тюдорах, было не так странно. Я думала, он станет злиться на неудачу или даже обрушится на Анну, как обрушился на королеву. Я думала, он заявит, что в ней есть какой-то страшный изъян, раз она не может родить ему сына. Но это куда страннее. Его постигла утрата, которую он не в силах вынести, а он ее просто отрицает. Словно безумец, столкнувшийся с чем-то, что не хочет видеть, он отказывается признать, что это вообще есть.

– И что, никто с ним не поговорит? Раз уж вы все знаете, что случилось? Никто не выражает ему соболезнования в связи с утратой?

– Нет, – горько отвечает Монтегю. – При дворе нет никого, кто бы осмелился. Ни его старый друг Чарльз Брэндон, ни даже Томас Кромвель, который с ним рядом каждый день и говорит с ним ежечасно. При дворе нет никого, кто набрался бы мужества сказать королю о том, что тот отрицает. Потому что мы позволяли ему решать, что истинно, а что нет, леди матушка. Мы позволяли ему говорить, каков мир. Он сейчас именно это и делает.

– Говорит, что никакого ребенка не было?

– Никакого. И поэтому ей тоже приходится притворяться, что она счастлива и здорова.

Я на мгновение задумываюсь о молодой женщине, которая, потеряв ребенка, должна вести себя так, словно его и не было.

– Она ведет себя, словно она счастлива?

– Счастлива – это слабо сказано. Она смеется, танцует, флиртует со всеми мужчинами при дворе. Она кружится в вихре веселья, игры, выпивки, танцев и маскарадов. Ей нужно выглядеть самой желанной, самой прекрасной, остроумной, мудрой и интересной женщиной.