И не о таких похоронах она просила в завещании. Но я верю, что, несмотря на то, что она желала покоиться в церкви Меньших Братьев, чтобы их благочестивое братство служило по ней заупокойные мессы, я верю, что для нее найдется место на небесах, даже без их молитв. Король отказал ей в титуле и закрыл церковь Меньших Братьев, но даже если сегодня они бродяжничают на пустых дорогах, они все равно будут за нее молиться; и все те, кто любил ее, будут вспоминать ее только как Катерину, королеву Англии.
Мы поздно обедаем и за обедом держимся тихо. Мария, Фрэнсис и я говорим о ее матери, о прежних днях, когда королева Катерина правила при дворе, а вдовствующая королева Мария вернулась домой из Франции, такая хорошенькая, решительная и непослушная.
– Не может же быть, что тогда все время было лето, правда? – мечтательно спрашивает Мария. – Кажется, я помню те годы как сплошное лето, неужели каждый день светило солнце?
Фрэнсис поднимает голову и говорит:
– Кто-то приехал.
Я тоже слышу цокот копыт, небольшая кавалькада, а потом открывается дверь, и на пороге появляется мажордом Фрэнсис и извиняющимся тоном говорит:
– Придворный гонец.
– Впустите его, – велит Фрэнсис.
Я смотрю на Марию, гадая, есть ли у нее разрешение быть здесь и не послал ли король кого-то арестовать ее. Сама я боюсь того же. Задумываюсь, что нашли против меня, против моих мальчиков, простив кого-то из нашей семьи. Гадаю, не узнал ли Томас Кромвель, который платит стольким доносчикам, которому так много известно, о шкипере в Грейзе, которого можно нанять, и о том, что несколько ночей назад к нему приходили и спрашивали, не отвезет ли он даму во Францию.
– Вы знаете, кто это? – очень тихо спрашиваю я у Фрэнсис. – Вы ждали послания?
– Нет, не знаю.
В комнату входит мужчина, отряхивающий снег с плаща и капюшона, откидывает капюшон и кланяется нам. Я узнаю ливрею маркиза Дорсета, Генри Грея, мужа Фрэнсис.
– Ваша Светлость, леди Грей, леди Солсбери, леди Сарри, леди Сомерсет, леди Вустер, – он кланяется каждой из нас. – У меня печальные вести из Гринвича. Я сожалею, что так задержался с их доставкой. На дороге у нас случилось несчастье, и пришлось отвозить человека обратно в Энфилд.
Он обращается к Фрэнсис.
– Ваш господин и супруг приказал мне отвезти вас ко двору. Ваш дядя король серьезно ранен. Когда я пять дней назад выезжал, он был без сознания.
Фрэнсис встает, словно для того, чтобы встретить эту страшную весть. Я вижу, как она прислоняется к столу, будто хочет сохранить равновесие.
– Без сознания? – повторяю я.
Гонец кивает.
– Король получил ужасный удар и упал с коня. Конь споткнулся и повалился на него сверху. Он мчался по турнирной дорожке, и удар выбил его из седла, падение было страшным, еще и конь его придавил, а они оба были в полном доспехе, такая тяжесть… – он прерывается и качает головой. – Когда мы подняли коня, освободив Его Светлость, он не шевелился и не говорил, как мертвый. Мы даже не поняли, дышит ли он, пока не перенесли его во дворец и не послали за врачом. Господин тут же послал меня за Ее Милостью.
Он ударяет кулаком в ладонь.
– И мы застряли из-за сугробов.
Я смотрю на Фрэнсис; она дрожит, ее лицо заливается краской.
– Страшное несчастье, – задохнувшись, произносит она.
Гонец кивает.
– Нам нужно выехать на рассвете, – он смотрит на нас. – Состояние короля должно сохранять в тайне.
– Он устроил турнир после смерти королевы, когда ее еще даже не упокоили? – холодно роняет Мария.
Гонец склоняет голову, точно не хочет высказываться по поводу того, что король и женщина, зовущая себя королевой, праздновали смерть ее соперницы. Но я за этим не слежу, я смотрю на Фрэнсис. Всю жизнь она была очень честолюбива, алкала положения при дворе. Теперь я почти вижу, что она думает, пока ее темные глаза, не видя ничего, обращаются то на стол, то на гонца. Если король умрет из-за падения, останется маленькая девочка, которую никто не считает законной, и младенец в животе женщины, шансы которой стать всеми принятой королевой умрут вместе с королем, а еще мальчик-бастард, признанный и почитаемый, и принцесса, которую держат под домашним арестом. Кто осмелится предсказать, кому из претендентов достанется трон?
Партия Болейнов, включая сидящую здесь Елизавету Сомерсет, поддержит женщину, которая зовет себя королевой и ее дочь Елизавету, но Говарды, и с ними Фрэнсис, графиня Сарри, отколются от младшей ветви и встанут за наследника мужского пола, пусть он всего лишь бастард Бесси Блаунт, потому что он женат на одной из них. Мария и вся моя семья, и мои родственники, вся старая английская аристократия готовы положить жизнь на то, чтобы на троне оказалась принцесса Мария. Здесь, за обеденным столом на похоронах королевы, собрались партии, которые пойдут друг на друга войной, если король сегодня умрет. И я, видевшая воюющую страну, очень хорошо знаю, что во времена сражений явятся другие наследники. Мой кузен Генри Куртене, кузен короля? Мой сын Монтегю, кузен короля? Мой сын Реджинальд, если он женится на принцессе и с ним будет благословение Святого Престола и испанская армия? Или даже сама Фрэнсис, которая, конечно же, думает об этом сейчас, стоя с широко распахнутыми глазами, оцепенев от честолюбия, ведь она – дочь вдовствующей королевы Франции и племянница короля?
Через мгновение она приходит в себя.
– На рассвете, – соглашается она.
– У меня для вас письмо.
Он протягивает ей письмо, на котором я вижу печать ее мужа, единорога. Дорого бы я дала, чтобы узнать, о чем он ей пишет в частном письме. Она поворачивается ко мне с письмом в руке.
– Прошу меня извинить, – говорит она.
Мы обмениваемся тщательно выверенными реверансами, и она торопится в свою комнату, чтобы прочесть письмо и велеть слугам собираться.
Мы с Марией смотрим ей вслед.
– Если Его Светлость не оправится… – тихо произносит Мария.
– Думаю, нам лучше поехать с леди Фрэнсис, – говорю я. – Думаю, всем нам нужно вернуться в Лондон. Можем поехать с ее спутниками.
– Она, вероятно, захочет поспешить.
– Я тоже.
Мы проводим в дороге одну ночь, изо всех сил спеша в Лондон; по пути мы спрашиваем, есть ли новости, но строго запрещаем слугам говорить, почему мы так торопимся обратно ко двору.
– Если народ узнает, что король тяжело ранен, боюсь, будет восстание, – тихо говорит мне Фрэнсис.
– Никакого сомнения, – мрачно отзываюсь я.
– И вы примкнете…
– К верным, – коротко отвечаю я, не объясняя, что это означает.
– Нужно будет учредить регентство, – говорит она. – Чудовищно длинное регентство при принцессе Елизавете, если только…
Я жду, хватит ли у нее смелости договорить.
– Если только, – произносит она, ставя точку.
– Будем молиться, чтобы Его Светлость выздоровел, – просто говорю я.
– Невозможно представить страну без него, – соглашается Фрэнсис.
Я киваю, глядя на спутников, и думаю, что это вовсе не невозможно; поскольку каждый из них именно об этом и думает.
Мы останавливаемся на ночь в трактире, где могут разместиться дамы и служанки, но мужчинам придется отправиться на ближайшие фермы, а стражам спать в амбарах. Так что мы знаем, что у нас мало охраны, когда слышим шум подъезжающих всадников и видим, как они в сумерках мчатся по дороге – полдюжины взмыленных лошадей.
Дамы отходят за большой стол пивной, а я иду навстречу тому, что нас ждет, – что бы это ни было. Лучше уж я выйду, чтобы взглянуть на свой страх, чем позволю ему с топотом ввалиться к себе в комнаты. Фрэнсис, маркиза Дорсетская, которая всегда так рвется быть первой, уступает мне первенство в опасности, и я стою одна, дожидаясь, пока лошади остановятся у дверей. В свете, падающем из двери, к которому потом внезапно присоединяется мерцание факела, принесенного одним из конюхов, я вижу зелено-белую королевскую ливрею, и мое сердце замирает от страха.
– Гонец к графине Вустерской, – говорит всадник.
Елизавета Сомерсет спешно подходит и забирает письмо с соколом на печати. Я позволяю остальным женщинам сгрудиться вокруг нее, пока она ломает печать Болейн и подносит письмо к факелам, чтобы прочесть его при мерцающем свете; но никто больше не видит, что ей написали.