Я выхожу на дорогу и улыбаюсь гонцу.
– Путь неблизкий и по холоду, – замечаю я.
Он бросает повод мальчишке-конюху.
– Это да.
– И, боюсь, в трактире постели не найдется, но я могу отправить ваших людей на ближайшую ферму, где ночует моя стража. Они позаботятся о том, чтобы вам дали еды и нашли место для отдыха. Вы вернетесь в Лондон с нами?
– Я должен завтра на рассвете доставить графиню ко двору, прежде всех вас, – ворчит он. – И я знал, что здесь негде ночевать. И, полагаю, поесть тоже нечего.
– Можете послать своих людей на ферму, а вас я смогу усадить сегодня за здешний стол, – говорю я. – Я – графиня Солсбери.
Он низко кланяется.
– Я знаю, кто вы, Ваша Милость. Я Томас Форест.
– Будьте моим гостем сегодня за ужином, мистер Форест.
– Буду весьма благодарен за ужин, – отвечает он.
Потом поворачивается и кричит своим людям, чтобы следовали за мальчишкой-конюхом, который с факелом проводит их на ферму.
– Да, – говорю я, провожая его внутрь, где накрывают столы для ужина и придвигают к ним скамьи; гонец чувствует запах жарящегося в кухне мяса. – Но что за спешка? Королеве так срочно понадобилась ее дама, что она посылает вас через полстраны зимой? Или это просто причуда беременной женщины, которую вам пришлось исполнить?
Он наклоняется ко мне.
– Мне ничего не говорят, – произносит он. – Но я человек женатый. Я знаю признаки. Королева легла в постель, и все носятся с горячей водой и полотенцами, и все, от самой знатной дамы до последней кухонной девчонки-служанки, говорят с любым мужчиной, словно мы совсем безмозглые, а то и злодеи. Позвали повитух. Но колыбель не принесли.
– Она теряет ребенка? – спрашиваю я.
– Сомнений нет, – отвечает он с жестокой прямотой. – Еще один мертвый ребенок Тюдоров.
Я оставляю дам, которые торопятся ко двору, где король выздоравливает после падения и учится жить с известием о потере еще одного ребенка, и не спеша еду домой. Вопрос, единственный вопрос теперь в том, как король примет смерть сына – потому что ребенок был мальчиком. Увидит ли он в ней знак неодобрения Божия и набросится ли с обвинениями на вторую жену, как набросился на первую?
Я провожу несколько часов на коленях в часовне приората, думая об этом. Мои домашние, Господь их благослови, достаточно хорошо обо мне думают, чтобы счесть, что я молюсь. Увы, на деле я не молюсь. В тишине и покое приората я снова и снова прокручиваю в уме, как может поступить мальчик, которого я когда-то знала, теперь, когда стал мужчиной и столкнулся с сокрушительным разочарованием.
Мальчик, которого я знала, скорчился бы от боли после такого удара, но потом обратился бы к тем, кого любил и кто любил его; и, утешая их, подбодрил бы себя.
– Но он больше не мальчик, – тихо говорит мне Джеффри, присоединившийся однажды к моему бдению и стоящий на коленях рядом, когда я шепотом рассказываю ему о своих мыслях. – Он даже не молодой человек. Удар в голову его серьезно потряс. Он делался хуже, без сомнения, он портился, как молоко, скисающее на солнце, но теперь, внезапно, все стало совсем плохо. Монтегю говорит, что король словно понял, что умрет, так же, как его жена королева.
– Думаешь, он о ней хоть немного горюет?
– Пусть он и не хотел к ней возвращаться, он знал, что она есть, что она его любит, молится за него, надеется, что они помирятся. Потом он внезапно оказывается на грани смерти, а потом умирает его ребенок. Монтегю говорит, он решил, что Бог его оставил. Ему нужно придумать этому какое-то объяснение.
– Он обвинит Анну, – предсказываю я.
Джеффри собирается ответить, когда тихо входит приор Ричард, опускается рядом со мной на колени, недолго молится, крестится и говорит:
– Ваша Светлость, могу я вас прервать?
Мы поворачиваемся к нему:
– Что случилось?
– К нам посетители, – говорит он.
В его голосе звучит такое отвращение, что на мгновение я решаю, что из рва вышли лягушки и заполнили весь огород.
– Посетители?
– Так они назвались. Проверяющие. Люди милорда Кромвеля приехали осмотреть наш приорат и удостовериться, что им управляют должным образом, согласно предписаниям основателей и уставу ордена.
Я поднимаюсь на ноги.
– В этом не может быть сомнений.
Он ведет меня из церкви в свою комнату.
– Миледи, они в этом сомневаются.
Приор открывает дверь, и двое мужчин оборачиваются и дерзко смотрят на меня, словно я их отвлекаю, хотя они в комнате моего приора, в моем приорате и на моей земле. Мгновение я жду, не двигаясь и не произнося ни слова.
– Ее Милость графиня Солсбери, – говорит приор.
Только тут они кланяются, и по их скудной вежливости я понимаю, что приорат в опасности.
– А вы?
– Ричард Лейтон и Томас Лей, – ровно отвечает тот, что постарше. – Мы работаем на милорда Кромвеля…
– Я знаю, что вы делаете, – перебиваю его я.
Этот человек допрашивал Томаса Мора. Этот человек приехал в аббатство в Шин и допрашивал монахов. Он дал показания против Девы из Кента, Элизабет Бартон. Я не сомневаюсь, что мое имя, имена моих сыновей и моего капеллана несколько раз значатся в бумагах в маленькой коричневой сумке, которая при нем.
Он кланяется, ему не стыдно.
– Я этому рад, – спокойно отвечает он. – В церкви столько развращенности и зла, что Томас Лей и я с гордостью служим орудием очищения, преображения, орудием Господа.
– Здесь нет ни развращенности, ни зла, – горячо говорит Джеффри. – Так что можете отправляться дальше.
Лейтон смешно кивает.
– Знаете, сэр Джеффри, меня все всегда в этом уверяют. Мы убедимся в этом и отправимся дальше, как только сможем. У нас много работы. Мы не хотим задерживаться здесь дольше, чем требуется.
Он поворачивается к приору:
– Я так понимаю, мы можем использовать вашу комнату для дознания? Посылайте к нам монахов и монахинь, по одному, сперва каноников, потом монахинь. Сначала самых старых.
– Вы будете говорить с монахинями? – спрашивает Джеффри.
Никто из нас не хочет, чтобы моя невестка Джейн жаловалась чужим людям, что решила уйти в монастырь, или требовала, чтобы ее отпустили.
По лицу Лейтона проскальзывает быстро подавленная улыбка, по которой я понимаю, что им известно о Джейн и о том, что мы забрали ее содержание в пользу детей, когда одобрили ее решение уйти в монастырь, и они знают, что Джейн хочет освободиться от обета и вернуть себе свое состояние.
– Мы всегда говорим со всеми, – тихо произносит Ричард Лейтон. – Так мы заботимся о том, чтобы ни одна малая птица не упала на землю. Мы трудимся во имя Господа, и трудимся кропотливо.
– Приор Ричард будет с вами и выслушает все сказанное, – заявляю я.
– Увы, нет. Приор Ричард будет первым, с кем мы поговорим.
– Слушайте, – говорю я с внезапной яростью. – Нельзя вваливаться в мой приорат, который основала моя семья, и задавать вопросы, как вам заблагорассудится. Это моя земля, это мой приорат. Я этого не потерплю.
– Вы подписали присягу, так ведь? – небрежно спрашивает Лейтон, вороша бумаги на столе. – Конечно же, подписали? Как я помню, только Томас Мор и Джон Фишер отказались подписывать. Томас Мор и Джон Фишер, оба покойники.
– Разумеется, моя леди матушка подписала, – отвечает за меня Джеффри. – В нашей верности нет сомнения, не может быть.
Ричард Лейтон пожимает плечами:
– Тогда вы принимаете короля как верховного главу церкви. По его приказу мы осматриваем приорат. Мы здесь по его воле. Вы не подвергаете сомнению его право, его божественное право управлять церковью?
– Нет, конечно нет, – вынуждена сказать я.
– Тогда, прошу, Ваша Милость, позвольте нам начать, – говорит Лейтон с самой любезной улыбкой, выдвигает стул приора из-за стола, усаживается и открывает сумку, а Томас Лей пододвигает к себе стопку бумаги и пишет на первом листе заголовок. «Посещение Бишемского приората, апрель 1536 года».
– Да, – говорит Ричард Лейтон, словно ему это только что пришло в голову. – С вашим капелланом мы тоже поговорим.