Ефим закрыл глаза в ожидании заслуженной трёпки… Но жена вдруг охнула и неловко встала, отстраняя его. Сообразив, что нелёгкая принесла какое-то начальство, Ефим приподнялся на локте… И увидел вылезающую на четвереньках из-за печки цыганку Катьку.
– Во! Очуялся всё-таки, чёртушка наш! – весело сказала она, поднимаясь на ноги. – И нечего, Ефимка, меня глазюками палить! Щепу собирала, вот и всё… Устька, ну говорила ж я тебе, что такие просто так не дохнут! Да твоё сокровище ни в ад, ни в рай не примут! Жить-то спокойно и Господу, и сатане небось хочется!
– Катька, окажи милость, закрой рот, – сердечно попросил Ефим.
Цыганка скорчила ему рожу и так же сердечно обратилась к Усте:
– Устьинья, уважила бы мужика да врезала б ему – коль сам просил! Глядишь, и польза будет!
– Своему врежь, – ворчливо отозвалась Устя, вытирая лицо фартуком. – Тоже, поди, есть за что!
– Ой, и не то слово, милая, не то слово… Жаль, нельзя у нас, закон не велит, – притворно огорчилась цыганка. – А тебе-то можно! Да ещё с мужнина полного дозволенья! Вон, и полено хорошее у печки дожидается…
– Сейчас я его сам возьму, – задумчиво пообещал, глядя в потолок, Ефим. – Уж по морде чьей-то чёрной не промахнусь небось…
Цыганка расхохоталась. Устинья испуганно замахала на Катьку руками, поднесла палец к губам, оглядывая нары. Но подруга вдруг улыбнулась во весь рот и громко скомандовала:
– Эй, мужики! Хватит прикидываться, подымайтесь! Четвёртый десяток на свете живу, а такого храпа отродясь не слыхала!
С нар немедленно одна за другой начали подниматься лохматые головы. На растерянную Устинью со всех сторон уставились улыбающиеся рожи.
– Ну, и слава богу! – объявил Петька Кочерга, почёсывая затылок. – А то уж и впрямь осипли храпеть! Ты, Ефимка, вот что… В другой раз надумаешь с завода тикать – уходи навовсе, а не просто погулять. Потому – нечестно это! Об обчестве думать надо!
– Вам-то какое дело, дьяволы? – мрачно спросил Ефим.
– Как «какое»?! – возмутился Кочерга. – Мы с робятами уж и жеребьёвку кидали, кому на Усте Даниловне жениться! Нешто даром доброй бабе пропадать?
– Господи, и не совестно тебе?.. – простонала Устинья.
– …так ведь нет, назад тебя черти принесли, незадача экая! – гнул своё Петька. – Могла бы та росомаха и догрызть тебя! Видать, невкусным показался…
– Ты ей в другой раз приплати, – посоветовал Ефим. И тут же забыл про всё на свете, потому что Устинья снова расплакалась, бессильно прислонившись к стене.
Антип пришёл в лазарет неделю спустя. Ефим давно был на ногах и вовсю просился на работу: «Осточертели уже стены эти! Чего валяться попусту?» Однако Иверзнев и слушать ничего не хотел:
– Рано тебе ещё, болван! Что толку будет, если откроются раны и ты опять загремишь сюда? Заняться нечем? Вон, печь побели! Устинье уже места нет для записей!
– Скажите, какой дьячок выискался… Пишет она… – пробурчал Ефим, но послушался. Развёл в ведре известь с белой глиной, нашёл мочало, намотал на палку. Старая побелка в одном месте пошла трещинами. Ефим решил, что сначала хорошо бы её отбить. За этим занятием и застал его солдат-караульный.
– Силин! Годи печку колотить, там до тебя брат пришёл!
– Антип?.. – Ефим выпрямился. Медленно смахнул с волос известковую пыль. – Ну, добро. Выйду сейчас.
– Только ты смотри у меня! – обеспокоенно предупредил солдат. – Коли метелить друг дружку вздумаете, так я враз начальство кликну! Потому не положено!
– С чего метелить-то? – усмехнулся Ефим. – Не боись. Не будет ничего.
Солдат посмотрел недоверчиво, но промолчал. Ефим вытер руки о мочало и вышел из лазарета.
Антип сидел у стены на сваленных брёвнах, что-то вертел в руках. Когда брат подошёл и сел рядом, он не поднял головы. Ефим присмотрелся. В пальцах Антипа был забавный козёл, сплетённый из липового лыка, – с высунутым языком и рожками на лбу.
– Для кого мастачишь?
– Да так… Дитям брошу в бабьем остроге. Рады будут.
– Угу… Где был-то до сих пор?
– Глину ходил смотрел с мастером новым. При тебе ж ещё он прибыл. Наш, русский. Инженер Лазарев, Василь Петрович.
– И что, смыслит в деле-то? – солидно спросил Ефим.
– На мой погляд, понимающий человек. Мы с ним неделю по округе шастали, глины смотрели. Старая-то, Василь Петрович говорит, стощилась, держит вовсе худо. Только вчера и воротились. Насилу нашли нужное-то аж за Судинкой. Мне мужики первым делом про тебя рассказали. Что ж… Живой, и слава богу.
Ефим кивнул. Некоторое время братья сидели молча. Антип сосредоточенно доделывал козла, Ефим поглядывал на садящееся солнце, вертел в губах былинку. Чуть погодя он вполголоса сказал:
– Слушай, я служивому обещал, что драки тут у нас не будет. Так что ты не тяни кота-то за хвост. Бей сколько сам знаешь, и покончим дело это.
Антип отложил козла и задумался. Ефим с минуту смотрел на него в упор. Затем сердито спросил:
– Ну – долго рожать будешь, нечисть? Бей, тебе говорят! Время-то идёт!
– Кабы прок ещё был… – вздохнул Антип. Повернувшись, впервые посмотрел в лицо брата и с сожалением сказал: – Не обессудь уж, Ефимка, – не стану. Запала боле нет. Кабы ты мне тогда, под горячую руку, попался – живым бы не встал. А сейчас-то чего ж?..
– Пентюх ты, Антипка, – заметил ему на это Ефим. – Всю жизнь был, таким и помрёшь.
Тот пожал плечами. Поинтересовался:
– Это правда, что тебя росомаха в тайге порвала?
– Было дело. – Ефим встал, задрал рубаху, показывая страшные, едва затянувшиеся шрамы.
Антип поморщился.
– Вот любит тя зверьё всякое! То медведь голодной, – помнишь, у барина-то? – то росомаха… Мне вот Василь Петрович сказывал, что сюда, бывает, и тигери с Амура заходят. Это такая зверюга вся полосатая, кот котом. Только в полста раз больше и зубищи с вершок. Другой раз побежишь – и тигеря словишь на свою голову?
– Не побегу. Я Устьке забожился.
– Ты знал иль нет? – вдруг прямо спросил Антип. Ефим, не сразу поняв, о чём речь, недоумевающе вскинул на брата глаза. – Про Устю Даниловну знал? Что в тягости она была?! Не бреши мне тут только!
– Не знал, – глухо отозвался Ефим, отворачиваясь. – Вот ей-богу – понятья не имел. Она мне ни слова не говорила…
– Тьфу… Тятьки нашего с вожжами на тебя нету, дурогон! – с сердцем сплюнул Антип. – И что только она в тебе сыскала-то…
Ефим не ответил. Из дверей лазарета в который раз высунулась встревоженная физиономия караульного. Но Антип сердито махнул на него рукой, и солдат, выскочив из дверей, споро захромал куда-то за ограду.
Чуть погодя Антип поднялся.
– Ладно… Пора мне. На пять минут у Василья Петровича отпросился, а уже больше прошло. Ты, как доктор отпустит, тоже к нему под начальство пойдёшь. Я уж договорился. Будем новую печь ладить в заводе.
Ефим тоже встал. Криво усмехнувшись и глядя через плечо брата на пламенеющее солнце, спросил:
– Ну что, братка… Простишь аль нет? Нам ведь с тобой тут ещё долго на пару железами греметь. Не то в ноги тебе падать при всём народе?
– Сдурел?! – рассердился наконец всерьёз Антип. – Да ляд с тобой, анафема! Было б о чём говорить-то…
Они обнялись посреди двора. С силой стискивая плечи брата, Антип негромко спросил:
– Ну на кой чёрт ты мне не сказал, что утечь вздумал?! Завсегда ж с тобой вместе были… Берёза ещё этот, душегуб… А ну как не справился бы ты с ним там один?!
– Справился же… А ты бы нешто со мной побежал?
– И нипочём бы! – согласился Антип. – И тебя бы не пустил! Повис бы, как Жучка – и никуда б ты у меня не вырвался, обалдуй…
Они наконец оторвались друг от друга. Ефим поморщился, растирая потревоженный шрам под ключицей, а Антип сурово предупредил:
– Ещё раз таку штуку выкинешь – пожалеешь, что на свет сродился!
– Охти, глянь – уж портки у меня мокрые! – привычно огрызнулся Ефим.
Оба рассмеялись. И – разом вздрогнули, услышав истошный крик:
– Свят Господи! Ефим! Антип Прокопьич! Да что удумали-то?!
Братья дружно повернулись – и увидели Устинью, которая, придерживая на затылке платок, со всех ног бежала к ним через двор.
– Устька, Устька, что ты… – начал было Ефим, но жена, не слушая его, кинулась к Антипу:
– Антип Прокопьич, обещал ведь ты мне!!!
– Так ты с него слово взяла? – усмехнулся Ефим. – То-то, я гляжу, он добрый такой… Не боись, Устька, зря всполошилась. Не было ничего. Ну, смотри, видишь – целы оба? Никак, служивый тебя настращал?