Фримен и Энди некоторое время заливались смехом и хлопали себя по ляжкам, пока Ноа не рявкнул:
— Слушайте, вы, оба! Не подумайте распускать слухи обо мне и мисс Меррит! Чтоб вы знали, нам в одной комнате душно находиться друг с другом, а не то что…
— О каких слухах речь! — воскликнул Энди. — Черт возьми, да у меня в лавке торчало с дюжину покупателей, когда она пришла и выбрала эту шляпу и сказала простым английским языком, чтобы я доставил ее тебе… Если хочешь знать, Ноа, я думаю, она все-таки положила глаз на тебя. Готов спорить на сколько хочешь. На твоем месте я бы гордился. А что? Ты считал когда-нибудь, сколько тут мужиков, у нас в ущелье? Десять тысяч? Двадцать? Сколько?.. И всего-то дюжины две женщин. Чуешь? Это какой же у них простор для выбора, а? И у этой газетной леди тоже… Но для кого она купила шляпу? Для Ноа Кемпбелла, вот для кого!
— Наверно, ей жуть как понравилась его блестящая шерифская бляха, — ввернул Фримен.
Кемпбелл сдернул с головы шляпу, бросил ее на стол.
— Попридержи язык, Фримен, черт тебя побери! Не очень распускай его!
Энди подмигнул Фримену.
— Думаю, тут больше дело в усах. Некоторые женщины ужасно их любят. Что касается меня, я никогда не понимал, зачем мужчинам разводить растительность у себя под носом. Но о вкусах ведь не спорят.
Фримен внимательно посмотрел на верхнюю губу Кемпбелла.
— Ты уверен, что все дело в усах? — спросил он. — До меня дошли слухи о чем-то, что произошло в доме у Розы в первый же вечер, когда эта девушка прибыла в город. Тогда они…
— Черт тебя побери, Фримен! — крикнул Кемпбелл, хлопая кулаком по столу и указывая на дверь. — Хочешь быть моим заместителем или хочешь убраться отсюда к дьяволу?! Воображаешь, я не найду тебе замены?
— Я хочу, Ноа, честное слово, хочу работать с тобой. — Фримен умолк, посмеиваясь.
— Тогда заткнись! — прорычал Кемпбелл.
— Уже, босс. Молчу.
— И ты тоже, Энди! Мне наплевать, что там слышали твои покупатели. Мы с этой женщиной так же подходим друг другу, как топленое сало и вода.
— Как скажешь, шериф. Как скажешь. Я сделаю все чтобы слухов было поменьше…
Когда посетители ушли, Кемпбелл некоторое время метался из угла в угол комнаты, бросая свирепые взгляды на шляпу, мирно лежащую на столе… Черт, если бы это была другая женщина, другой профессии, с другим характером, он бы еще, может, заинтересовался ею. Один лишь Бог знает, как здесь все-таки одиноко, в этом городишке!.. Но упаси меня — только не эта долговязая, четырехглазая дылда с языком, как вилка, и со своей дурацкой писаниной! Лучше уж он будет по-прежнему ходить к Розе… А шляпу все равно наденет! Почему нет? Он заработал ее, черт побери!
Кемпбелл поднял ее со стола, примял верх — так, как всегда это делал, и водрузил себе на голову. На полу в углу комнаты лежала его седельная сумка. Он вынул оттуда небольшое зеркало, взглянул на свое отражение. Оно ему понравилось. Неплохо, чертовски неплохо — надо прямо сказать самому себе!.. Он перевел взгляд на синяк под глазом, обратил внимание на типично шотландский нос, на густые усы, которые пригладил свободной рукой.
Все нормально. Что они там болтали о его усах?..
Утром следующего дня Ноа нанял открытую коляску с мягкими пружинными сиденьями и достаточным пространством, чтобы вытянуть самые длинные ноги — это был лучший экипаж в извозчичьем дворе у Флисека. В нем Кемпбелл повез Тру Блевинса в долину Спирфиш.
В дороге они не спеша беседовали о прекрасной осенней погоде, о мирном соглашении, которое индейцы наконец подписали, о высокой цене корма для скота у них в ущелье и о сравнительных достоинствах различных сортов жевательного табака.
Тру положил себе в рот новую его порцию и предложил то же сделать Кемпбеллу
— Нет, благодарю…
Они продолжали поездку, довольные друг другом, прекрасным днем, голубым небом, тишиной и покоем. Путь их лежал вдоль Дедвудского ручья, на северо-восток, к выходу из ущелья, потом на северо-запад, по внешнему кольцу Холмов, по склонам, поросшим сосной и елью, мимо быстрых ручьев, стекающих с бурых скал. Над ручьями виднелись желтеющие ивы. Ягоды дикой смородины и рябины сверкали под лучами осеннего солнца, а черноклювые сороки летали между ними, белея своими боками.
После долгого молчания Ноа проговорил задумчиво:
— Послушай, Тру…
— Что скажешь?
— Как ты думаешь насчет усов?
— Усов?
— Да.
— Черт, у меня они вроде есть. Что я должен о них думать?
— Я не о том. Как ты считаешь, нравятся они женщинам?
— Женщинам? Почему ты спрашиваешь?
— А, черт! Так просто. Забудь об этом.
Тру сплюнул через край повозки, вытер губы.
— Какая-нибудь кость застряла у тебя в горле? — спросил он потом. — Вроде этой костлявой газетной леди?
— Чушь!
— Говорил я тебе, держи с ней ухо востро.
— Она не из тех, на кого бы я польстился… Но ты видел, какую она статейку тиснула про меня в своей газете? С таким же успехом могла бы крикнуть посреди улицы, что шериф Дедвуда был первым и единственным, кого она увидела в бардаке у Розы в день ее прибытия в город.
— Какое тебе до этого дело? Почему неженатому человеку нельзя сходить в тот квартал?
— Конечно.
— Я тоже собирался наведаться туда, когда разгружусь. Но после того, как доктор взрезал меня и зашил опять, не знаю, выдержу ли сейчас такую нагрузку…
Через какое-то время Тру спросил:
— А что насчет ее сестры, той, кого называют Ив?.. У тебя было с ней?
— А у кого не было?
— Слушай, они ведь совсем непохожи, эти обе, верно? Ив, такая мягкая вся, сдобная… Женщина и должна быть мягкой, нет? И лицо у нее тоже ничего. Даже красивое. Не то что у этой.
Ноа улыбнулся ему с понимающим видом. Тру, видимо, знал, о чем говорил.
— Я вот думаю… — После этого Ноа молчал так долго, что Тру вынужден был спросить:
— О чем?
— Да так… О женщинах. О других, не об этих… Ты когда-нибудь имел дело с такой, которая тебе взаправду нравилась?
Тру вытянул ноги, покрепче ухватился рукой за поручни. Его светлые глаза пристально глядели на горную гряду перед ними, взгляд был отсутствующий.
— Да, — сказал он. — Было такое. Мне тогда едва стукнуло восемнадцать. Имелась у меня девчонка, жутко хотела выйти за меня. Фрэнси ее звали, вот как. Я как раз возил товары для армии из Канзаса в Юту. Они тогда с мормонами там ковырялись. Хотели подчинить их себе этих строптивых мормонов. Она тоже была из них, из мормонов то есть, моя Фрэнси. Я даже одно время помышлял в их религию перейти, веришь?
— И что дальше было?
— Родители выдали ее за какого-то из своих. Когда они поженились, у него уже было две жены, веришь? Клянусь, Ноа, я до сих пор переживаю все это… Черт, как она меня любила! И я ее тоже, а она взяла и выкинула такую штуку — вышла за старого, как Мафусаил, который и с прежними-то женами не справлялся… С тех пор меня воротит от порядочных женщин.
— Сколько тебе сейчас лет, Тру?
— Сорок.
— И после того ты не встретил ни одной, которую полюбил?
— Нет. И не хочу,
— А насчет детей? Хотел когда-нибудь детей?
— Такой, как я, не должен думать о детях. Всегда в пути, всегда в разных местах… Груз, быки — вот и все… Что бы я делал с семьей? Она бы только тянула меня, как кандалы на ногах…
Если Ноа и уловил в словах Тру ноту сожаления, он удержался от того, чтобы сказать ему об этом.
Еще не было десяти утра, когда они въехали в долину Спирфиш. Настоящий амфитеатр из нефритовых скал с фиолетовой, как аметист, сердцевиной открылся перед ними. Немудрено, что индейцы сопротивлялись тому, чтобы белые стали владельцами этого места. Оно было не только прекрасно, но и плодородно — с многочисленными ручьями холодной чистой воды, которые питались таявшим на вершинах снегом и подземными ключами. Эти пенные бурные потоки несли в долину достаток, здоровье и покой. Но его здесь не было — покоя…
Когда отец Ноа, Кирк Кемпбелл, бросил лишь первый взгляд на долину Спирфиш, он сразу сообразил, что этот кусок земли может стать зародышем и колыбелью земледелия Западной Дакоты… Потому что не для него было быстрое, но зато чреватое всякими неприятными неожиданностями обогащение на золотоносных полях. Ему по душе более медленный, однако верный способ процветания — хорошее фермерское хозяйство.
Сразу же по прибытии, в начале мая, Кирк отправился на ферму самого первого здесь белого поселенца, Джеймса Батчера, которого индейцы уже вынудили оставить свой дом и построить другой, в трех милях восточное, прямо у подножия холма, откуда стекает ручей Фоле Боттом.