— Что это?
Звуки раздались снова, откуда-то сверху.
— Колокольный звон, — выдохнула Сара. Они подняли головы. Все ущелье наполняли мелодичные звуки, они вибрировали, отталкиваясь от каменных стен, падали в пропасти, вырывались оттуда и дрожали высоко в темном небе. Ночь жила этими звуками, эхо подхватывало их и разносило далеко по округе, небесный купол служил великолепным резонатором.
Сара и ее спутник стояли неподвижно, захваченные этим колокольным благовестом.
— Это Нед Джадд, — прошептала Сара.
— Где он, по-вашему? — спросил Ноа.
— Наверное, где-то на горе, возле одной из шахт… Какой подарок к Рождеству сделал он всем нам…
Колокола продолжали звенеть.
Ноа нашел руку Сары, прижал ее своим локтем. Они двинулись дальше, шагая почти в такт музыке.
На верхней площадке лестницы, возле дома, стояла миссис Раундтри и несколько ее постояльцев. Все, подняв головы, прислушивались к звукам, падавшим сверху — с неба, со скал, с ветвей сосен. Ноа отпустил руку Сары, они присоединились к остальным, стоявшим у входа.
Вскоре звуки умолкли, однако все продолжали обсуждать сегодняшний вечер — костюмы детей и других артистов, их песни и инсценировку рождественских историй. Звон колоколов возобновился, но все уже начали расходиться. Сара не увидела Ноа — он, вероятно, ушел раньше.
У себя в комнате она переоделась, не зажигая света, закуталась в толстый фланелевый халат, вынула шпильки и валик из волос, потом накинула на себя одеяло, открыла окно и села возле него в деревянную качалку.
Нед Джадд вызванивал уже четвертую рождественскую мелодию. Сара медленно расчесывала волосы щеткой, ей не хотелось ложиться в постель: ведь тогда она может уснуть, не дослушав музыку, несущуюся почти с неба.
Через две комнаты от Сары Ноа Кемпбелл тоже раскрыл окно. Он зажег лампу, сел и свернул сигарету. Закурил ее от лампы и так сидел, пуская клубы дыма и наблюдая, как они мельтешат возле окна, не решаясь уплыть наружу и возвращаясь в тепло комнаты.
Он выкурил две сигареты, вслушиваясь в мелодичный звон, наполнявший ущелье, пока у него не замерзли пальцы. Тогда он отошел от окна, потушил лампу и сел на кровать, укрыв ноги одеялом и спрятав под него руки.
Он думал. Думал о Саре Меррит. О том, как они пели одну и ту же песню, издали глядя друг другу в глаза и чувствуя, что они совсем рядом в эти минуты. Вспоминал, как избегали один другого… Как целовались у нее в редакции… Как потом старались уверить себя, что между ними ровно ничего не произошло…
Он встал, потянулся, снова подошел к окну.
Если бы она была, как ее сестра, одной из девиц у мадам Розы, он бы знал, как с ней обходиться. Но она была не такой, она из тех, с нем всегда одна морока…
Он постоял еще некоторое время у окна, прежде чем подошел к двери, тихо открыл ее и вышел в коридор, осторожно ступая ногами в теплых носках без ботинок, у двери Сары остановился, помешкал в раздумье. Потом тихонько постучал и замер в ожидании.
Почти сразу дверь приоткрылась. Через щель он увидел, что в комнате Сары совершенно темно, сама она почти сливалась с этой темнотой.
— Да? — прошептала она. — Кто это?
— Это Ноа.
— Что… что вы хотите?
— Я не могу уснуть. А вы?
Она подумала, прежде чем ответить:
— Я тоже.
— Что вы делаете?
— Сижу у окна и слушаю звон.
— Я тоже. Мы могли бы слушать вместе. — Ответом было молчание.
— Я могу войти, Сара?
— Нет, я переоделась, чтобы лечь в постель.
— Наденьте халат.
— Ноа, я не думаю, что…
— Ну, пожалуйста.
Она довольно долго стояла неподвижно, потом отступила в глубь комнаты. Он отворил дверь шире, беззвучно закрыл ее за собой. Благодаря снегу, белевшему за окном, он мог теперь различить, что она стоит, закутавшись в одеяло, которое сжимает у груди. Он подошел к ее кровати и сел там с края, в глубокой тени. Оттуда он смутно видел ее лицо, повернутое к окну, волосы, руки.
Некоторое время они слушали музыку металлических треугольников, имитирующих колокола. Это была мелодия гимна «О, самое святое…»
Наконец он произнес из темноты;
— Сара, я просто не знаю, как мне с вами быть… — Фраза прозвучала как некий конечный вывод, как результат долгих раздумий.
— Не понимаю, что вы хотите сказать.
— Нет, понимаете… Я дважды поцеловал вас, и мы оба были рады этому. А на следующий день я чувствовал испуг…
— Вы тоже это почувствовали?
— Да, тоже.
— Мне очень жаль. Я…
Она не знала, что сказать… как ответить. Он заговорил снова.
— Я много думал о вас… Вы на меня просто… как бы это сказать… нагоняете страху.
— Я?!
— Клянусь вам.
— Никогда не думала, — прошептала она.
— Но это в самом деле так. Вы лучше многих мужчин умеете работать. Умеете наладить дело. Вы и редактор, и музыкант, и…
Он замолчал.
— И что?.. — спросила она.
— И я хотел бы знать, что вы думаете обо мне.
Она ответила не сразу. Голос у нее был тихий, немного испуганный.
— Я тоже боюсь вас…
Она опять замолчала, но он ничего не говорил, и она продолжала:
— Я тоже думаю о вас. Больше, наверное, чем сама хотела бы. Вы… вы, в общем, не тот человек, который… — Она остановилась.
— Который что? — спросил он. — Продолжайте.
— Который должен мне нравиться…
Ну, вот и все… Она сказала эти слова. Произнесла их…
Ей казалось, что жар ее щек можно было различить в темноте.
— А какой же я? Говорите.
Она не хотела, но слова сами вырвались из нее:
— Вы из тех, кто посещает публичные дома.
— Я не был у Розы с того вечера, когда мы встретились там.
— Но факт остается фактом. Вы бывали там… и с моей сестрой.
— Сара, я очень сожалею об этом, только ничего изменить нельзя.
— И я не могу изменить своего отношения к этому. Оно всегда будет между нами.
— Говорю вам, я не ходил туда больше! Спросите у своей сестры.
— Я потеряла сестру из-за таких, как вы.
— Нет! Не я причина, что она стала тем, нем стала!
— Говорите тише.
Он повторил, умерив тон:
— Не моя вина, что она сделалась проституткой.
— Но чья же? Чья?! Если бы только я могла понять!.. — Она опустила голову к коленям. Какое-то время одни лишь колокольные звуки наполняли темное пространство комнаты. Когда он коснулся ее наклоненной головы, она резко и испуганно выпрямилась: она не слышала, как он подошел к ней так близко.
— Вам нужно уйти, — прошептала она.
— Да, — согласился он. — Нужно… Я познал вашу сестру, как о том говорится в Библии, и теперь должен уйти. И какое имеет значение все, что мы чувствуем друг к другу?.. Все должно быть отброшено из-за того, что произошло еще до той поры, когда мы встретились. Так получается?
— Да, — ответила она.
Глаза ее были широко раскрыты, в горле стоял ком.
Схватив ее за руки, он поднял ее со стула.
— Это чушь, Сара! И вы сами знаете.
Он склонил голову, нашел ее губы. Они оставались сомкнутыми. Он подождал, не отстраняясь. Она не ответила на поцелуй.
— Я не тороплю вас, — прошептал он, поднимая голову. — Но не решайте сразу. Подумайте…
Он опять прижал свои губы к ее губам, опять водил по ним языком — осторожно, ласково, умело. Его не отталкивала ее инертность.
Она дрожала всем телом и крепче прижимала к себе одеяло.
Он снова поднял голову и, не отнимая рук от ее плеч, глядел в темноте в ее широко открытые глаза, словно пытаясь что-то отыскать в них.
Потом его руки скользнули вниз, удержались в изгибе ее бедер. Он еще крепче прижал ее тело к своему. Пауза перед тем, как он вновь наклонился к ее губам, похожа была на промежуток между вспышкой молнии и ударом грома.
Она сопротивлялась, упирая руки ему в грудь, откидывалась назад. После нескольких попыток он признал свою неудачу и отступил. Теперь они стояли на некотором отдалении, не сводя друг с друга глаз.
— Разве вы не хотите, чтобы вам было приятно? — произнес он, протягивая руку, касаясь ее волос возле виска, от чего дрожь пробежала по ее телу. — Зачем же тогда…
Он медленно наклонился, легко поцеловал ее веки, мочку уха, щеку, подбородок; затем снова — более настойчиво — коснулся губ. Она ощутила запах табака, шелковистость усов. Его руки слегка скользили по халату, со спины, и складки одежды чуть слышно касались ее ножи: как занавески — подоконника. Потом он с силой сжал ее в объятиях.