Адди взяла мешочек с золотом и взвесила унцию, потом вернула его и стала ждать, пока он стоял в нерешительности.
— Ты не поцелуешь меня, Роберт?
Он судорожно глотнул и ответил прямо:
— Нет.
— А хочешь, я тебя поцелую?
— Я хочу поговорить с тобой, Адди. Мы можем только поговорить?
— Конечно. — Она взяла его за руку и подвела к кровати, Они сели на край, она подняла колено и повернулась, глядя ему в лицо. — Только я не буду говорить о том, что ты собираешься обсуждать. О чем угодно, только не об этом. Ты одинок, Роберт, ведь сегодня Рождество? Да?
Слова, которые он хотел произнести, застряли у него в горле.
— Ты скучаешь по своим? — Ее голос прозвучал искренне, в нем чувствовались интерес и забота. Впервые с тех пор, как он приехал в Дедвуд.
— Нет. Я никогда не был близок с ними. Разве только с моим братом Франклином.
— Никогда с ним не встречалась. Я никогда не виделась ни с кем из твоих родных.
— Я хотел, чтобы ты с ними познакомилась.
— Да, не всегда все получается, как хочешь. — Она протянула руку и погладила лацканы его пиджака. — А ты неплохо преуспел, не так ли, Роберт? Ты богат, как всегда и хотел?
— Да, я хотел быть богатым, и ради тебя, разве ты не знала? Вот почему я был так долго вдали от тебя тогда…
— Шш-ш! — Она приложила палец к его губам. — Ни слова об этом.
Он схватил ее руку и прижал к груди.
— Почему же, почему?!
Она медленно покачала головой. Ее раздирали противоположные чувства. Ив и Адди боролись друг с другом. С тех пор как увидела его в зале, она обратилась в Ив, окаменев в своих чувствах. И она сможет выдержать и дальше, если закроет Адди от своих и посторонних взоров. Легкоранимая, нежная Адди плакала в ее душе, она хотела уйти от всего, хотела упасть в объятия Роберта и просить у него прощения, прощения за действо, которое невозможно описать и которое низведет их обоих туда, где не будет искупления.
— Почему, Адди? — повторил Роберт. — Разве я не должен знать? Разве я не заслужил этого за все эти годы? Ведь я прошел через ад, думая, что это мое идиотское поведение заставило тебя убежать. Но я никогда толком не понимал всего. Да, ты была молода, а я был достаточно взрослым, чтобы отдавать себе отчет, что ты не была готова ко всему. Но почему ты бросила своих и убежала? Знаешь ли ты, как страдал твой отец, как мучилась Сара?
— Я тоже страдала, — произнесла она с горечью.
— Тогда почему же, почему?! Зачем все это? — Он обвел рукой вокруг себя.
— Потому что это — единственное, что знает женщина.
— Нет! Не говори мне ничего подобного, потому что я все равно не поверю. Ты была невинной девушкой тогда, когда мы были в том сарайчике с тележкой и цветами. Я знаю это так же твердо, как и то, что теперь ты не такая. Ты была в ужасе от того, что чуть было не произошло между нами. То, что ты сейчас говоришь, не вяжется с тем, что было.
Адди умоляла: «Скажи ему».
Ив говорила: «Заканчивай все это».
Лицо ее потускнело. Она посмотрела на часы у кровати.
— Роберт, я должна отсчитывать время, как только закрылась дверь. Уже прошло пять минут. У тебя осталось пятнадцать. Ты уверен, что хочешь их потратить только на разговоры?
Время сентиментальности кончилось. Он почувствовал, что ответов на его вопросы не будет.
Он встал с кровати и стал развязывать галстук. Два резких движения, кожа на его лице туго натянулась, казалось, видны кости на щеках и на подбородке. Рот был плотно сжат, взгляд безразличен.
— Хорошо. Давай займемся делом.
Он снял пиджак и повесил на вешалку. Потом вынул часы с цепочкой, снял жилет, расстегнул подтяжки, снял носки и ботинки. Он сидел на кровати, как будто был один в комнате. Потом встал спиной к ней, стянул рубашку и снял брюки.
Теперь он повернулся к ней лицом.
— Ты что же, так и будешь сидеть здесь всю ночь за мои двадцать долларов?
Она не пошевелилась. Глаза ее были широко раскрыты, как в тот день на груде цветов.
— Ну?! — резко произнес он. «Не надо, Роберт, пожалуйста», — говорил ее внутренний голос. А вслух:
— Иногда мужчины любят раздевать нас сами.
— У меня нет желания делать это. Разденься сама, — приказал он.
Его нательное белье было расстегнуто до пояса. Он опустил руки и ждал, сам не понимая, почему сейчас ему хотелось унизить ее. Быть может, потому, что он сам опустился до того, что пришел сюда, готовый заниматься этим унизительным делом.
— Я жду, Ив.
Она поднялась и встала перед ним, прямая, как Жанна д'Арк, привязанная к столбу, взгляд ее был прикован к его лицу. Она сняла кимоно и бросила его на кровать. Скинула атласные туфли, подвязки, чулки. Резкими движениями расстегнула крючки корсета, и он упал на пол. Она сняла комбинацию и тоже бросила ее на пол. На коже ее отпечатались полосы и сеточки от белья и корсета. Он смотрел на эти морщинки, поднял глаза к ее голой груди, затем взглянул на лицо. В этот момент она пыталась расстегнуть пуговицу на талии у своих панталон. В глазах ее сверкали слезинки, как росинки на листке.
У Роберта ком встал в горле и что-то разорвалось внутри.
— Нет, Адди, не так, — прошептал он, делая шаг к ней и закрывая собой. Он прижал ее руки к бокам. — Я не могу так. — Глаза его были закрыты, ресницы влажны от накипавших слез. — Ни за что на свете. Чтобы ты ненавидела меня и я ненавидел сам себя. Никогда! Прости меня, Адди.
Она молча стояла в его объятиях, и тогда Адди вышла из своего одинокого убежища и постучалась в израненное сердце.
— О-о-о, Адди! До чего мы дошли! — Он обнял руками ее голову, они стояли и молча плакали, не видя лиц друг друга, потрясенные. Внизу закрыли дверь. Кто-то засмеялся. Пронзительно закричал попугай. Часы у кровати отсчитывали драгоценные минуты: две… три… Они тихо стояли, ее волосы касались его бороды, а босая нога была на его ступне.
— Оденься, Адди, — хрипло прошептал он, ослабив объятия.
— Подожди. — Она все еще прижималась к нему, стоя неподвижно. — Я должна рассказать… Я больше не могу жить с этим.
Он сжал ее плечи и застыл в ожидании. Ее шея прижималась к его плечу, и он чувствовал, как она пыталась проглотить стоявший в горле ком.
— Это был мой от-т-ец, — прошептала она, и ее руки на его спине сжались в кулаки. — Он приходил ко мне в п-п-постель п-п-по ночам. И он заставлял м-м-меня д-д-делать в-в-все это с ним.
Роберт вздрогнул, ужас и возмущение горячей волной залили его. Внутри, где-то в желудке, образовалась пустота, а в голове прозвучало: «Ты ничего тогда не понял, Роберт».
— Твой отец?! — прошептал он.
Она кивнула, надавив на его плечо и вздрагивая от сдерживаемых рыданий, которые он чувствовал своим телом.
Роберт прижал ее голову к своей груди. Если бы только он мог обхватить всю ее и оградить от окружающего ее мира, он бы незамедлительно сделал это!
— С тех пор как мать оставила нас.
— О-о-о, Адди… — Он не думал, что жалость может быть таким всепоглощающим чувством.
— Я спала в-в-вместе с Сарой, а потом, когда мама ушла, я н-н-начала писать в постель, так что отец поместил меня в отдельную комнату, и в-в-вот тогда эт-т-то н-н-началось. Без мамы было очень одиноко и тоскливо, и в-в-вначале мне нравилось, когда он п-п-приходил и л-л-ложился к-к-ко мне.
Слезы текли из глаз Роберта и орошали ее волосы. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, как два стебля сырой травы.
— Ты же была тогда совсем ребенком.
— Это было задолго до того, как я познакомилась с тобой. Задолго до того, как я тебя полюбила.
— Он силой заставил тебя?
— Не сразу. Это началось, когда мне было двенадцать лет.
— Двенадцать… Двенадцать… Боже милостивый, всего двенадцать лет! — Он только познакомился с ней тогда. И смотрел, как она играет на пианино с таким угнетенным выражением лица, что, казалось, она уносилась в глубокие дали одиночества. На ней тогда было платье из шотландки с большим белым воротником, низко опускавшимся до ее только начинавшей округляться девичьей груди. Он иногда глядел украдкой на нее, когда ее глаза были прикованы к нотам. Вспоминая, он почувствовал себя виноватым даже за такое незначительное нарушение ее целомудрия.
— Ты тогда только начала созревать.
— Да, — прошептала она.
— И я тоже стал замечать тогда, как ты растешь.
Она промолчала.
— И все стало еще хуже и из-за этого тоже, да?