– Двадцать. И почти все это время работаю поваром.
– В этом ресторане?
– Этому ресторану всего пятнадцать лет.
– Вот как? А где еще ты работал?
Адам поднялся и отодвинул стул к стене.
– Скажу тебе, когда придешь ко мне. Буду очень ждать.
Она пришла, как и обещала – к двенадцати. Без страха миновала двери, прошла через зал и поздоровалась с проходившим мимо официантом, катившим впереди тележку с пустыми тарелками. С ним же она прошла до кухни и остановилась у порога, не зная, где ей лучше всего встать, чтобы не мешать.
К этому времени новые заказы уже почти не поступали – все стали собираться, снимать фартуки, договариваться об обратном пути. Многие ездили по двое или трое – делили сумму оплаты за такси и экономили лишние гроши. Никто не удивился ее появлению, хотя она явно выделялась здесь своей одеждой – серый плащ и выглядывавший подол бордового платья контрастировали с их по-медицински белыми халатами и привлекали внимание. Один из поваров – тот, что отвечал за тесто для кнедликов – предложил ей табурет и безопасное место вдали от разделочных столов и плит. Она поблагодарила его и стала ждать, закинув ногу на ногу и словно провоцируя Адама видом своих ног в черных лодочках и прозрачных колготках.
Адам остался и проводил уборщика. Все это время он наблюдал за ней, стараясь понять, как она чувствует себя в окружении незнакомых людей, каждый из которых явно страдал от любопытства.
Когда дверь за последним человеком закрылась, и они остались одни, она поднялась со стула и подошла к нему. Расстояние между ними сократилось до одной пяди, и аромат вчерашних духов пересилил все запахи, все еще наполнявшие кухню до самого потолка.
– Покажешь мне кухню? Где ты готовишь, что вообще делаешь – мне все интересно. Где проводишь больше всего времени?
Ее бесстрашие и непредсказуемость могли бы напугать его, если бы он чего-нибудь от нее ожидал. Но Адам относился к ней иначе, чем к другим – он не пытался просчитать ее поступки или понять мотивы. Он просто принимал ее и старался почувствовать все, что она открывала ему.
– Ты в красивом платье, которое я еще ни разу не видел.
Она потуже стянула узел пояса и усмехнулась:
– Успеешь еще. Я наряжалась для зеркала, так что задачи этого платья уже выполнены.
Невинная ложь сообщила ему то, что она хотела скрыть. Для себя она наряжалась в серые или незаметные платья. Сегодня она выбрала наряд для него, зная заранее, что он все заметит и оценит. И туфли – те самые, что привлекли его внимание в первый раз. И те духи, что волновали его прошлым вечером. Это было слишком очевидно, чтобы не заметить.
Может быть, она просто позволила ему осознать эту ложь, чтобы донести какую-то мысль?
Он отвел ее к маленькой плите, стоявшей в самом углу – над ней уже не было вытяжки, поскольку ею почти не пользовались.
– Это мое первое рабочее место на этой кухне. Я начал работать здесь, когда у зала был другой владелец – тогда ресторана еще не существовало. Мне доверяли фритюрницу и прочие несложные дела – только нужно было оставаться внимательным.
– Было тяжело? Весь день на ногах – даже не присесть.
– Больше всего изводил постоянный жар и запах масла, который пропитывал одежду насквозь. Я привык и к худшему, но решил не падать до прежнего уровня, а потому каждую ночь выстирывал форму – у меня не было смены. Сам тоже отмывался грубой мочалкой.
– Ненавидел все жареное?
– В первые месяцы да. Потом привык и перестал многое замечать. Мне было достаточно того, что здесь хорошо платили и не обижали.
– А что потом?
– Потом перешел в другой конец кухни – к тем столам. – Он взял ее за запястье и подвел к нужному месту. – Столы здесь были меньше, но выше. И как мы на них работали? До сих пор ума не приложу. Но я не жаловался – был рад получить повышение.
Рассказывая ей о своих путешествиях в пределах одной кухни, Адам вдруг понял, как много всего изменилось за это время. Менялось оборудование, менялись предметы мебели, инструменты. Уходили старые мастера, научившие его многому и относившиеся к нему как к младшему. На их место приходили новые – те, для кого он был едва ли не наставником. Ева все внимательно слушала и по временам улыбалась, когда находила в его рассказе что-то милое или забавное. Заодно он рассказывал ей какие-то детали своей биографии – мелочи, о которых давно следовало забыть. Они казались настолько незначительными и глупыми, что порой самому становилось неудобно, но Ева говорила, что именно они и способны о многом поведать. О том, о чем не говорят с малознакомыми людьми. Настоящую правду.
– Покажешь завтра, где работал до этого? – спросила она, когда он замолчал.
Согласиться было легко – ему только этого и хотелось.
– Конечно. А сейчас давай я тебе что-нибудь приготовлю, раз уж ты вышла из дома. Болтал целый час, нужно же принести хоть какую-то пользу.
– А есть из чего приготовить? – удивилась она.
– Конечно. Завтра с утра продержимся на старых запасах, а потом привезут свежее. Но пока что все это добро считается новым.
Она склонила голову набок и прикрыла глаза, словно сомневаясь или перебирая в голове множество вариантов. Затем открыла глаза и спросила:
– Что проще всего приготовить?
– Болоньез. Мы здесь не очень часто готовим итальянское – точнее, почти никогда, но этот соус временами заказывают. Он простой и вкусный.
– С чем его подают?
– Его нельзя представить без спагетти.
Она распустила пояс и скинула с плеч плащ, обнажая, наконец, прекрасное бордовое платье, которое все это время было надежно спрятано.
– Я возьму на себя лапшу – справиться с такой мелочью я точно сумею, – с готовностью предложила она. – К тому же, я люблю такую еду. И еще твой луковый суп тоже люблю.
– Ты можешь приходить хоть каждый день, и я буду готовить его специально для тебя.
Ева убрала волосы наверх и вынула из кармана деревянную спицу, от вида которой Адам невольно вздрогнул – показалось, будто он когда-то уже видел ее. Привычным и не менее знакомым движением она закрепила скрученные пряди и расправила плечи. Он сморгнул, прогоняя наваждение.
– Ты так красива, в это просто сложно поверить.
– Вовсе я не красива, – возразила она, и ее слова звучали вполне искренно.
Он не стал убеждать ее в верности своих слов.
Охранник не выгнал их только из уважения к статусу Адама – он был самым опытным поваром в ресторане, и его очень ценили. Они с Евой приготовили спагетти с болоньезом и уселись за самый высокий разделочный стол. Все верно – в ее присутствии все становилось другим. Ему показалось, что ничего вкуснее он еще никогда не готовил, хотя через его руки прошли сотни тысяч разных блюд – за десятилетия работы он наполнил немало тарелок для клиентов со всего мира.
Это вошло у них в привычку – гулять после работы по местам его прошлого. Ева была готова слушать его сколько угодно, но редко говорила о себе, ограничиваясь лишь тем, что уже рассказала в то утро. Иногда она приглашала его к себе, но они еще ни разу не были близки – прогулок, совместных завтраков и бесконечных бесед пока что было достаточно. Как она и заметила, у них было еще много времени, а нетерпеливость и горячность, свойственные юности, уже успели отойти в прошлое. Адам даже не был уверен в том, что когда-нибудь сумеет сделать первый шаг и преодолеть границу, за которой начинались романтические отношения. Ева была для него другом, спутницей, слушателем или собеседником, но любовницей он ее еще не видел даже в самых смелых фантазиях. Чем ближе он с ней знакомился, тем отчетливее понимал, что должен ценить все ее поступки и подарки – даже мимолетные взгляды и намеки. Он не мог требовать большего.
Ева выбирала платья для него. В ее жизни появилось нечто, придававшее ей смысл. И если бы это был обычный роман, то она не стала бы тратить силы и напрягаться, но ей казалось, что она могла бы помочь Адаму, а потому она продолжала прилагать усилия и встречаться с ним. Впервые за долгое время она чувствовала, что чего-то хочет – хочет увидеть его и ощутить все то, что переживает он, когда их взгляды встречаются. Она могла бы наблюдать за ним бесконечно – его восторг первооткрывателя помогал и ей видеть больше, чем обычно. Никто не смог бы сказать точно, кто из них получал больше пользы и радости от этих прогулок.
С тех пор, как не стало девочек, Ева замкнулась. Какое-то время она провела в полной изоляции, утратив человеческий облик и совершенно одичав. Потом начались дни возвращения – она выбиралась из дома, ходила в магазин и пыталась хотя бы походить на себя прежнюю. Внешне ей это удалось – на восстановление ушло примерно два месяца. Но после того как она перестала прятаться за стенами, Ева вдруг поняла, что не может жить в Будапеште – каждый парк, каждый мост, каждый перекресток напоминал ей о тех, кого она потеряла. Она утратила способность радоваться новому дню – жизнь в этом городе опротивела ей. Тогда было принято единственно верное решение – уехать и попытаться вернуть силы в другом месте.