Прохожие переходили на другую сторону, чтобы не влипнуть в неприятности. Ева не знала, сколько людей могло видеть, что та женщина говорила правду. Сколько из них могло бы ей помочь? Никто не пожелал вмешиваться.

«Мы ничего не видели».

Универсальная отговорка.

Поэтому она не просила помощи — она просто говорила то, что могла сказать. Говорила правду.

Ее слова звучали как излишняя самоуверенность, облеченная в членораздельные звуки.

«Шлюха! Как ты смеешь говорить такие вещи о моем сыне? Ты видела себя в зеркале? Да он никогда не посмотрел бы в твою сторону! Да он был таким красавцем, что сама Линда Евангелиста не смогла бы его соблазнить! Чего ему было искать у тебя?!».

Резонанс от дела был большим и неприятным. Две не самые успешные модели сцепились из-за женщины в подвале богатого дома. Такое дело легко замять и забыть, если изначально не давать ему хода в новости, но с Адамом юристы явно прогадали. Народ следил за делом, народ хотел знать, чем все закончится. Народ жаждал наказания.

— Она никогда не пользовалась популярностью у мужчин.

— Она всегда была холодной и интересовалась только работой.

— В последнее время он был очень нервным. Он ведь планировал завершить работу, понимаете?

— Насколько я знаю, у него не было планов на дальнейшую жизнь.

Адам ни с кем не делился своими планами. О них знала только Ева.

— Да, они действительно состоят в связи, мы видели его довольно часто. Но мы не можем сказать, что они планировали пожениться — он мог не появляться в нашей парадной месяцами.

Откуда брались месяцы?

— Ева не была близка с Лукой и вряд ли его интересовала. Они лишь раз работали вместе, вот и все. У него всегда хватало женщин.

Дошло до того, что адвокат отвел ее в сторону и попросил изменить показания.

— Понимаете, если вы и дальше будете развивать мысль об изнасиловании…

— Я не говорила об изнасиловании, я говорила о том, что он мешал мне выйти из погреба.

— Все равно — от сексуальных домогательств, за которые, кстати, никого не судят, до изнасилования не так уж и далеко. Дело в том, что это дает Адаму мотив. А мотив — это осознанное преступление. Вы понимаете, о чем я? Перестаньте его защищать, я прошу вас. Я постараюсь представить все как несчастный случай.

Но отпираться не было смысла — Ева не собиралась лгать. Показания ничего не видевших свидетелей сходились в одном: Ева была первой, кто указал на место преступления. Откуда она могла об этом знать? Как в том погребе оказались Лука и Адам? Хозяин мог подтвердить, что он сам отправил ее в погреб, чтобы она сделала снимки. Место преступления прочно связано с ней, и она должна говорить только правду. Ложь легко определить — гораздо легче, чем полагают те, кто ее придумывает.

Дело никак нельзя было выставить несчастным случаем.

Пятнадцать лет — и это еще не самая страшная мера. Ева ждала Адама, не зная, как ей взглянуть ему в глаза, зная, что она сгубила его жизнь. Пятнадцать лет — разве это справедливо? Где она — эта справедливость?

Никто не знал, что означала для нее та наполовину освещенная лестница. Никому не было никакого дела до ее ужаса. Об этом знал только Адам, и если бы она не рассказала ему о своем глупом детстве, то он не отреагировал бы так бурно. Но он знал, как сильно она боялась, и поэтому не смог сдержаться.

Все это ее вина. Почему же теперь платить должен он?

«Посадите меня в тюрьму! Посадите меня вместо него или вместе с ним, только прошу, накажите и меня тоже!»

Эти слова так и не прозвучали, но они отстукивали ритм в ее черепной коробке каждую минуту.

Ни к чему тешить жадную до зрелищ толпу. Панем эт цирцензес[1]? Как же.

В серой комнате никого не было — даже часового не приставили. Там, прощаясь с ним перед отправкой в настоящую тюрьму, Ева дала волю слезам.

— Я люблю тебя, Адам. Я буду ждать тебя столько, сколько это будет нужно, обещаю!

Словами невозможно определить дальнейшие поступки — только сами дела скажут за себя. Он обнял ее и прижал к себе.

Пятнадцать долгих лет — пятнадцать зим, пятнадцать весенних пробуждений, пятнадцать пляжных сезонов и пятнадцать осенних дождливых провалов. При мысли о том, что в следующую осень они не будут слушать шум разбивающихся о подоконник капель, лежа в ее спальне на разбросанной постели, Ева сжалась и обхватила его крепче.

Он согласился на капитальный досмотр, так что телесный контакт им был разрешен.

— Я хочу, чтобы ты была счастлива, — сказал он, когда время вышло. — Я хочу только этого.

Он отказался от свиданий, и к его мнению с радостью прислушались. Когда Ева приходила в назначенные дни, ее не пропускали, говоря только об одном — он изъявил желание остаться в камере. Ему не нужны свидания. Он не хочет ее видеть.

Каждый раз, возвращаясь ни с чем, она придумывала новый повод для беспокойства. Ее фантазия разыгралась во всю мощь — она перебрала и создала десятки версий. Самой главной из них была та, что открывала ему глаза на ее вину. Адам понял, что его жизнь сломана из-за ничтожной женщины, не умеющей приготовить нормальную пасту и сварить яйцо пашот.

Он сожалеет о том, что вступился за нее.

Эта детская история показалась ему глупой, и такое серьезное отношение к лестнице теперь совершенно справедливо считается маразмом.

Он винит ее в том, что она все равно отправилась на эту вечеринку, несмотря на то, что он ее предупреждал и просил остаться дома.

Он думает, что она получала удовольствие от того, что делал Лука.

Он считает ее полной идиоткой, которая сама заигрывает с остальными и провоцирует людей.

До него добралась мать Луки и наговорила ему гадостей о ней.

Кто-то другой оклеветал ее, рассказав, что она встречается с другим мужчиной.

Адам сам нашел другую женщину? По переписке или как-нибудь еще — чего в жизни не случается.

А может, его кто-то покалечил?

Ее страхи выливались в бессонные ночи, но никто не спешил давать ответы на вопросы. Она ждала следующего разрешения на свидание, регулярно оставалась ни с чем, а потом возвращалась с новой теорией, и грызла себя, пока не начинала раскалываться голова.

И лишь после этого она решилась написать ему письмо.

«Адам. Я хочу попросить у тебя прощения за то, что с тобой произошло. Все это моя вина. Все это только на моей совести. Ты никогда не попал бы в такую ситуацию, если бы я не начала откровенничать и рассказывать о своем детстве. Прости меня, родной, прости за то, что все так глупо случилось. Ты должен знать — такая жизнь мне и самой не в радость. Каждый день, просыпаясь в одиночестве, я не могу встать с постели — для чего начинать новый день, если тебя нет рядом со мной?

Если ты меня ненавидишь, если ты презираешь меня — напиши об этом. Только напиши, умоляю. Знать, что ты можешь передать мне хоть слово, но не считаешь нужным тратить на это силы — все равно, что медленно плавиться в печи».

Письма оставались без ответа. Ева нашла способ выливать свою боль на бумагу и иногда даже отправляла ему страницы из своего дневника. Первые послания были полны раскаяния и стыда. Она просила прощения вновь и вновь, покрывала себя проклятиями и обещала ждать его, сколько это будет нужно, даже если он не хочет ее больше видеть.

Потом были письма страха — в них она кричала о том, что боится больше никогда его не увидеть. Она писала о своих кошмарных снах, в которых его убивали самодельным ножом или вилкой, или просто камнем, принесенным со двора. В ее снах он умирал от запущенной простуды, от какой-нибудь инфекции, от банального дисбактериоза и обезвоживания. Он умирал сотни раз, и она просыпалась с криками, срывала с себя одеяло и ползла в душ.

За ними последовали письма-исповеди. Она просто говорила о том, что с ней происходило, и о том, как она ждет его. Как она справляется с уходом из рекламного бизнеса, и мира моды. О том, как она наступает в глубокие лужи, но все равно не чувствует дождя.

А потом пошли письма ненависти. Она ругала его всеми словами, называя ушлепком и идиотом.

Скорее всего, письма доходили, но никогда не были прочитаны. Во всяком случае, она подозревала, что он не открывал их и просто выбрасывал в мусорное ведро. Или вообще использовал как туалетную бумагу. Она даже написала об этом в одном из посланий. Терять все равно было уже нечего.

Два года бесполезных поездок в тюрьму, пять лет писем, после которых поездки возобновились. Он был там, он продолжал жить, и она не могла остановиться. Мужчина, который пожертвовал своей жизнью ради нее, не заслуживал равнодушия.