В Р. он попал после воцарения Горбачева. Он искал Фриду и Анну Эмс, но они нигде не числились. Фрида носила фамилию мужа Симонова. А Анна, будучи еще в бегах, ради малютки подобрала у мертвой женщины паспорт и стала Куценко. Правда, на работе предъявила настоящие бумаги, что лежали под стелькой туфель. Но разве она одна носит одну фамилию для жизни, а другую – на случай спасения? Бывшую жену он не помнил.
После побоев и того расстрела из памяти ушли толпы людей и обстоятельств, они покинули место жительства в Эмсе, как какие-нибудь новоселы там или беженцы. Широко открываются ворота, и люди сначала видны в спину, потом все темнее и темнее, а потом – раз, и нету. И не было никогда! Сначала он сознавал провалы в памяти, но очень скоро привык к тому, что ничего не было. Математика осталась целехонькая, осталась боль от той собаки, что рвала Вере ногу. Но даже девочки-сестры – Фрида и Анна – потихоньку покидали его. И тут – на тебе! Гепариновая мазь. Просто она напомнила, что их убили немцы, иначе они объявились бы, нашли его. Откуда ему было знать, что для всех он был расстрелян еще перед войной.
Правда, Фрида, поселившаяся в подвале, навестила родное жилище. Угол квартиры был покорежен бомбежкой, но люди, конечно, жили, люди жили всюду, где можно было сделать стену и крышу. Она поднялась на третий этаж. Незнакомый мужик обивал дверь старым войлоком. Только кнопка от звонка, одинокая и ненужная, осталась та же. Больше Фрида туда не подымалась.
Но чему быть, того не миновать. Эмс шел с лекции, у него в университете было всего два часа в неделю – больше он не выдерживал. Он опирался на палку – из дорогих, с набалдашником, нашел ее на помойке для Веры, но та оказалась мала ростом для важной барской игрушки. Эмсу же палка пришлась впору, и, возвращаясь из университета, он иногда останавливался постоять, опершись на нее. В тот раз он остановился уже во дворе и даже помахал Вере, которая всегда ждала его прихода, тупо глядя в мир, пустой и бессмысленный без Эмса. И не явись он, к примеру, почему-либо, Вера растворилась бы в пространстве окна, вылетев из него мухой, комаром, молью. Да какая разница, чем. Ничем.
Но вот он вошел во двор и махнул ей рукой и сделал последнюю остановку. Приятно было знать, что еще чуть-чуть, и он ляжет на свой самодельный диван и будет читать главную книгу своей жизни. На чем он кончил? А вот на таких словах, они как-то особенно легли в память и сердце. «Ни в болезни моей и никогда прежде я не видел еще ни разу ни одного привидения; но мне всегда казалось, еще когда я был мальчиком, и даже теперь, то есть недавно, что если я увижу хоть раз привидение, то тут же на месте умру, даже несмотря на то, что я ни в какие привидения не верю».1
Напротив него, став в сторонке, чтоб Эмс мог пройти, стояла Фрида, мертвая Фрида, а значит, привидение. Оно уже показывалось ему раз, намекало на себя. И вот окончательно пришло.
– Фрида? – сказал он тихо.
– Нет, – засмеялась женщина, – я Мирра. Фрида – моя тетя. Говорят, я на нее похожа.
– И как вы там? – спросил Эмс, потому что другого вопроса быть не могло.
– Мы не там, мы тут, – ответила женщина. – Видите окно на земле? Мы там живем.
– Все-таки в земле? – Эмса качало: «Все, как у Достоевского. Увижу – и тут же умру на месте».
– Наверное, в молодости вы знали мою тетю. Ее фамилия была Эмс. Потом они бежали от немцев под разными фамилиями.
Эмс упал. Вернее, соскользнул по палке, поэтому ничего себе не повредил. Он лежал и смотрел в небо. Он ждал ангелов, которые определят ему следующее местопребывание. Конечно, ангелов нет. Но Бог есть точно. Он просчитывается в математике. Невидимый Бог Яхве.
А к нему уже бежали Фрида и Нюра, со второго этажа на первый сползала Вера.
Так нашлась семья Эмсов.
К тому времени, когда девочка из другого роду-племени, но тем не менее какая-никакая родня, Катька, нашла их по партийному заданию Надюрки, семья уже жила в цивилизованной квартире из трех комнат. Это не принесло радости одной лысой Анне, не годившейся для преобразований. Семен пугался ее. Молодой он ее не помнил, она была на пятнадцать лет старше. Она не обижалась на брата, который покрывался гусиной кожей, когда она меняла ему постель, не обращала внимания на оскорбленное лицо Веры, из рук которой просто вынимались простыни и одеяла. «Разве гойка сумеет, как надо?» – думала Анна. Пусть хлюпает носом, пусть – соседней комнате звучит золотистый смех Мирры, и это главное.
Самое же смешное было то, что все попытки объяснить Семену, что молодая женщина в их квартире – его дочь, не доходили до старика. «Да ну вас!» – говорил он и отворачивался к стенке. Он считал, что это Фридин грех. Гораздо больше его интересовала новая подружка Нюры – Катя. В заросшей глухой паутине памяти стали лопаться нитки-веревки, сплетенные, казалось, на века. Какая-то широкоплечая девчонка кидала мяч через сетку, и всегда ему, даже если по позиции это было неграмотно. Странно, она была ему неприятна сейчас, через столько лет, но он помнил, что тогда его почему-то к ней тянуло.
После того как Фрида организовала ремонт и они все поселились вместе, а потом появились телефон и телевизор, Эмс уже не выходил на улицу. Он смотрел в окно – через улицу строили дом. Он не понимал, зачем. Ведь всех основных, главных, убили, людей осталось мало. Люди должны строить для себя отдельные дома. Только в отдельном доме может создаться настоящая семья, и тогда восстановятся потери. Но себе он не задавал вопрос, почему живет в большом доме. Это были разные дороги мыслей. Вот у Фриды дочка – копия она. Это Фридина дочь нашла его на улице. Назвалась странным и даже диковатым именем – Мирра. Как можно назвать девочку именем из таких глубин, в которые и заглянуть-то страшно. Но он заглядывал и, бывало, не хотел возвращаться. Хотя у него Вера. Как можно ее оставить? Вера, она определенно святая, только святые живут спасением других. И все-таки почему ему так интересна эта девочка Катя? Все лупится на него, лупится. Он радуется, что из паутин памяти выползло забытое слово. С ним можно играть. Лупатый. Лупоглазый. И еще лупила, лупач. Он не помнит, что они значат. А все равно интересно, что эти слова живут, даже если их не помнишь.
Вот он опять слышит золотистый смех Мирки и глуховатый – Кати. Он знает этот смех. Он с той площадки, он прилетал к нему с мячом от широкой рыжеглазой девчонки. И он вспомнил запах ее тела. От него кружилась голова и хотелось войти в него целиком и навсегда. Интересно, как ее звали? Осталась ли она жива после войны? Тоже, поди, не молоденькая, как и он. Но он не помнит, сколько ему лет. Вернее, не так. Лет у него нет. Они кончились тогда, тем залпом. Он фантом. Он чуть не подпрыгнул на кровати. Какое слово вспомнил – «фантом»! Это вам не «лупоглазость». Это слово из мира высоких, божественных слов.
– Я пришла сказать «до свидания», – в дверях стояла Катя. – Еду на волейбольные соревнования. Пожелайте нам победы. – Она повернулась уходить, не ожидая от старика никаких пожеланий. Это тетя Фрида как-то сказала: «Попрощайся с дедушкой», и с тех пор Катька всегда приходила отмечаться у Эмса.
– Следи за собственной подачей, – услышала она сиплый старческий голос. – Ты ее не продумываешь…
Катька фыркнула и вышла из комнаты. Откуда старик знает, что подача – ее слабое место?
– Не обращай внимания, – это Фрида. – Он всегда любит давать советы.
– Да сроду этого не было, – это, как всегда, колченогая стояла за дверью и вмешалась.
Она старалась не отходить далеко от Семена. Два дня тому назад она слышала ночью, лежа на приставном диванчике, как Семен разговаривал со смертью. А с кем еще, если никого не было?
– Я их увижу там? – спросил Семен. Видимо, ему ответили утвердительно, потому что даже в темноте она увидела, как стылые его глаза стали молодыми и веселыми.
– Я объясню им, – говорил Семен, – что меня из строя вытащили те, кто ставил. Я же хотел быть с ними. – И слезы, крупные и наполненные как бы не просто влагой, а чем-то куда более значительным, покатились по щекам. Вера не стала вставать, чтоб их вытереть. Почему-то она поняла, что эти слезы не вытираются, что в них сама жизнь и она потихоньку уходит. И Вера стала ждать окончательной слезы.
Она не спала, не ела, она превратилась в персонажа фильма ужасов. Фрида вталкивала в нее соки, а они текли у нее по подбородку, хотя Вере было неловко и она даже пыталась делать глотки. Она все время ждала каких-то слов Семена для себя. Ну, хорошо, горошинки у нее есть, но, слушая его ночные разговоры, она поняла, что не вправе сама прерывать эту таинственную связь между там и тут. И ей хотелось, чтобы Семен с ней заговорил и она спросила, как ей быть. И еще, будет ли он ждать ее там?