Таммара Уэббер - Просто любовь

Челюсть дергало, и по выражению лица Лукаса я поняла, что вид у меня так себе. От его прикосновения к моей щеке я вздрогнула. Он отдернул руку. Я поднялась на колени:

— Пожалуйста, дотронься до меня! Мне нужно, чтобы ты до меня дотронулся.

Дважды просить не пришлось. Он обхватил меня, притянул к себе и, придерживая мою голову, прижал ее к своей груди.

— Его кровь? Из носа? — Лукас взялся за окровавленную ткань, которая уже успела присохнуть к лифчику и к коже. Я кивнула, содрогаясь от отвращения. — Молодчина. — Он опять меня обнял. — Боже мой, какая же ты у меня потрясная!

При мысли о том, что у меня на теле кровь Бака, я снова почувствовала тошноту и принялась дергать свою кофточку:

— Хочу ее снять! Хочу ее снять!

Лукас сглотнул:

— Конечно. Скоро снимешь. — Он ласково дотронулся пальцами до моего лица. — Мне так жаль, Жаклин! Господи, и как я только мог вот так вот выставить тебя за дверь! — Он осекся. Грудь у него поднималась и опускалась. — Пожалуйста, прости.

Пока он гладил меня, я сидела у него на коленях, сжавшись в комок и уткнувшись головой ему в подбородок.

— Прости, что я полезла выяснять про твою маму. Я не знала…

— Ш-ш-ш… детка, не сейчас. Дай я тебя обниму.

Он подобрал с газона свою куртку, накинул ее мне на плечи и прижал меня к себе еще крепче. Мы замолчали.

Подъехала полиция, а вместе с ней «скорая». Слава богу, Бак был жив. Врачи подняли его и уложили на носилки. Один из полицейских безучастно за этим наблюдал, скрестив руки на груди, а его напарник разговаривал с доктором Хеллером о происшедшем.

— Лэн… Лукас, — позвал профессор. — Сейчас вы с Жаклин должны дать показания, сынок. — Лукас осторожно встал и поднял меня. Доктор Хеллер положил руку ему на плечо. — Этот молодой человек — сын моего лучшего друга. Снимает квартиру у меня над гаражом. — Тут он странно на нас взглянул. — Ну а на того парня, как я уже сказал, — профессор махнул в сторону Бака, которого в этот момент грузили в машину, — выписан охранный ордер, запрещающий ему вступать в контакт с этой молодой леди. Он нарушил предписание, напав на нее возле дома ее молодого человека.

«Так вот чем был вызван этот странный взгляд!» — промелькнуло у меня в голове. Увидев мою окровавленную одежду, полицейские вытаращили глаза.

— Это его кровь, — объяснила я, указывая на «скорую».

Один из полицейских улыбнулся и сказал:

— Молодчина! — Этот комплимент я услышала уже во второй раз за вечер.

Я теснее прижалась к Лукасу. Он все это время поддерживал меня, крепко обхватив за плечи. Полицейские, которых доктор Хеллер уже настроил в нашу пользу, были как нельзя более доброжелательны. Покончив с допросом за двадцать минут, они уехали и увезли с собой Бака. Мы с Лукасом заверили профессора и его семью, что серьезных травм у нас нет и мы сами позаботимся друг о друге, а потом принялись собирать мои вещи, рассыпанные по машине и по асфальту.

Ни слова не говоря, Лукас повел меня вверх по ступенькам к себе в квартиру, прямиком в ванную. Там усадил на столешницу, стащил мои ботинки и носки, включил душ. Через секунду окровавленная кофточка и лифчик полетели в корзину для белья, а следом рубашка Лукаса, тоже забрызганная кровью — его и Бака.

— Будет синяк. Когда примешь душ, приложим лед, чтобы уменьшить отек. — Стоя у меня между коленями, Лукас повернул мое лицо к свету и оглядел челюсть, а потом сквозь стиснутые зубы пробормотал: — Он… тебя ударил?

Я покачала головой, и от этого в ней слегка застучало.

— Нет. Просто сильно схватил. Было больно, но то место, куда я долбанула его головой, должно болеть еще похлеще.

— Правда? — Лукас убрал мне волосы с лица и поцеловал меня в лоб так нежно, что я едва почувствовала его прикосновение. — Обязательно все мне расскажешь, когда будешь готова об этом говорить… а я смогу слушать. Пока я еще слишком на него злюсь.

Я кивнула:

— Ладно.

Он провел пальцем по позвонкам у меня на шее:

— Я понял, что облажался, и выскочил на улицу: собирался сесть на мотоцикл и ехать за тобой. А тут ты бежишь… — Его челюсти напряглись. — Когда он повалил тебя, мне захотелось его убить, и я бы, наверное, это сделал, если бы Чарльз меня не остановил.

Пока Лукас раздевался, я сидела на столешнице. Потом он раздел меня, отвел в душевую кабину, с ног до головы вымыл и осмотрел. Как и следовало ожидать, мы оба были в синяках и ссадинах. Я даже руки с трудом могла поднять.

— Это нормально, — сказал он, заворачиваясь в полотенце и заворачивая меня. — Во время драки не всегда чувствуешь, когда тебя ударили: ты неудачно приземлился или ушибся обо что-нибудь? Адреналин притупляет болевые ощущения. Ненадолго.

С его темных волос, доходивших ему до плеч, по спине и груди стекали струйки воды. Он снова меня усадил, чтобы вытереть мне голову. Я смотрела на маленькие ручейки на его татуированной коже: они змейкой бежали по красной розе, прорезались сквозь строчки на боку, а потом скатывались по дорожке волос на животе и исчезали под полотенцем. Я закрыла глаза:

— В последний раз я сушила голову не сама, когда сломала руку. Это было в шестом классе.

Лукас аккуратно, не дергая, захватывал полотенцем каждую прядь.

— Как это тебя угораздило?

Я улыбнулась:

— Упала с дерева.

Он засмеялся, и от его смеха все мои ссадины и синяки стали болеть меньше.

— Ты? С дерева? Что тебе там понадобилось?

Я лукаво прищурилась:

— Кажется, поспорила с одним мальчиком.

Его глаза загорелись.

— Ах вот оно как! — Он сел передо мной на корточки. — Переночуй у меня, Жаклин. Нужно, чтобы ты побыла здесь хотя бы сегодня. Пожалуйста.

Он взял одну мою руку, а другую я приложила к его лицу. Мне было так удивительно, что эти глаза, похожие на льдинки, могут согревать меня всю до последней клеточки. Серьезных повреждений на лице не было, если не считать назревавшего синяка, ссадины и небольшой ранки на скуле.

Дальше Лукас заговорил шепотом:

— Перед тем как уехать, отец сказал: «Старик, ты остаешься за хозяина. Береги маму». — Мне на глаза навернулись слезы. И ему тоже. Он с усилием сглотнул. — Я не защитил ее, не смог ее спасти.

Я прижала его голову к своей груди. Он плакал, стоя на коленях и обвивая меня обеими руками. Я крепко обнимала Лукаса, гладила по волосам. Я знала, что события нынешней ночи задели самую болезненную струну в его измученном сердце. Все эти восемь лет он страдал не только от пережитого ужаса. Он мучился чувством вины, существовавшей только в его воспаленном сознании.

Когда он затих, я сказала:

— Я останусь у тебя сегодня. А ты сделаешь то, о чем я тебя попрошу?

Лукас преодолел настороженность, которая стала для него естественной: я и раньше видела, как он это делает, но никогда еще в подобные моменты его лицо не было ко мне так близко. Он нервно втянул воздух, собираясь с силами:

— Конечно. Я сделаю все, чего ты захочешь.

Голос у него был хриплый, надтреснутый. Когда он тронул языком колечко на губе, на меня нахлынуло такое бешеное желание, что стало обидно тратить время на разговоры.

— Пойдешь со мной завтра на концерт к Харрисону? Он мой любимый восьмиклассник, и я обещала ему прийти.

Лукас приподнял брови и удивленно заморгал:

— Хм… Ладно. И это все?

Я кивнула. Он покачал головой, нацелив на меня свою призрачную улыбку:

— Пойду принесу из холодильника пару пакетиков льда. А ты пока, может, ляжешь в постель?

Я встала и, положив ладони ему на грудь, подняла на него глаза:

— На спор?

Он накрыл мою руку своей, привлек меня к себе и, наклонившись, ласково поцеловал:

— Почему бы и нет? Только, чур, не падать.

Школьный зал был битком набит родителями с видеокамерами и скучающими братьями и сестрами. К некоторым из юных дарований пришли даже бабушки с дедушками. Обойдя людей, кучковавшихся в проходе, мы с Лукасом сели в один из средних рядов, с краю. Я посмотрела на ксерокопированную программку концерта: Харрисон играл в оркестре старшеклассников, значит появиться на сцене должен был не скоро. Два мальчика моложе его тоже брали у меня уроки, и их выступлений я раньше никогда не видела. Так что у меня был повод поволноваться за них за всех.