– Откровенно говоря, они меня немного…
– Достали? – Понимающе усмехнулась Женька. – Называй уж вещи своими именами.
– Да, – согласно кивнула Инна, – я немного от них устала. Каждый почему-то считает, что гораздо лучше чем я знает о том, как мне жить и что мне делать.
Женька улыбнулась, подавая Инне поднос с очередной партией пельменей. Сегодня утром Инна позвонила с сообщением, что у нее день рождения, и она вопреки всему собирается созвать друзей, чтобы отпраздновать. Женька тут же рассыпалась в извинениях и предложила во-первых устроить праздник у нее ("в твоей маленькой квартирке и трех человек не соберешь"), а во-вторых, налепить настоящих сибирских пельменей к столу ("сколько можно уже собираться под Оливье и селедку под шубой?").
И вот теперь они все утро возились на кухне, краем уха слушая, как маленькая Лека крушит что-то в своей комнате.
– У Кристины в этом плане вообще тормозов нет, – продолжила Женя, раскатывая пласт теста, – но вот Леха меня удивляет. Не замечала за ним склонности лезть в чужие дела.
– Он беспокоится, и это естественно, – пожала плечами Инна, – но я правда от этого очень устаю.
– А в чем хоть суть их претензий?
Инна разложила по заголовкам комочки мяса и откинула со лба светлые пряди волос. Она казалась совсем измученной и вялой.
– Понимаешь, они почему-то считают, что мне пора выходить из траура и начинать жить какой-то новой жизнью.
– А ты с ними не согласна?
Инна рассмеялась вдруг.
– Женя, и ты туда же? Скажи, когда ты теряешь близкого человека – какая в этом случае самая естественная реакция?
– Страдать, – не задумываясь, ответила Женя.
– Вот я и страдаю. Любую потерю нужно отгоревать, отплакать, и лишь потом у тебя появятся силы и желание жить дальше. Слова Кристины и Леши очень похожи на предложение станцевать лезгинку на могиле погибшего друга.
– Но может быть, они имеют ввиду, что твое страдание затянулось?
– Ох, Женя…
Инна вытерла руки полотенцем, снова поправила волосы и посмотрела на Женьку своим обычным спокойным взглядом.
– Оно затянулось только для них, потому что очень тяжело находиться рядом с другом, который горюет. Это почти непереносимо – видеть, как близкий человек страдает, и не иметь возможности ему помочь. Но сколько горевать и сколько страдать – может решить только тот, кто страдает. Понимаешь?
– Да, – Женька сглотнула подступивший к горлу комок, – от чужого страдания хочется убежать так же как от своего собственного. Наверное, это высшее проявление дружбы – быть рядом с тем кому плохо, и не пытаться ничего изменить. Просто быть рядом.
Ей вдруг вспомнился Питер. Как забирали ее из больницы Сергей и Макс, как неслышной тенью каждую ночь и каждый день была рядом Олеся. Как они приезжали вечерами, наливали чай, и держали за руку. Кто знает – может, если бы потом они не сдались, все сложилось бы иначе…
– О чем ты задумалась? – Спросила Инна.
– О Марине, – ответила вдруг Женька, – знаешь… Я почему-то вспоминаю о ней гораздо чаще чем о Леке.
– Наверное потому, что за время вашего путешествия, ты смогла ее узнать. А Леку так и не сумела.
Женька только кивнула и вернулась к тесту. Да, Инна была права – наверное, дело было именно в этом. А, может, и в чем-то еще – в чем-то, в чем она до сих пор боялась себе признаться.
– Лиза придет сегодня? – Спросила она, чтобы отвлечься от непрошенных мыслей.
– Думаю, да. Я ее пригласила.
– А не боишься, что ей здесь устроят варфоломеевскую ночь?
Инна снова засмеялась.
– Жень, ну что ты как ребенок, честное слово? Почему меня это должно волновать? Это мой день рождения, и я хочу видеть на нем самых родных и близких, а дальше уж им решать – смогут ли они вести себя адекватно, или захотят испортить праздник. Лиза большая девочка, и сама решит, приходить ей или нет.
– Но ты же понимаешь, что Кристина захочет?
– Ну и пускай. Это будет на ее совести.
Инна накрыла марлей очередную порцию пельменей и кинула взгляд на часы.
– Думаю, пора накрывать на стол. Осталось два часа.
– Давай. А я пока дорежу салаты.
К разговоры они вернулись позже – когда стол украсился приборами и бокалами, а замотанная приготовлениями Женя усадила Леку на стульчик и принялась кормить кашей.
– Скажи мне, – попросила она, отправляя дочке в рот очередную порцию, – после всего, что произошло… Неужели ты все еще ее любишь?
– А что тебя удивляет? – Инна, в халате и с накрученными на бигуди волосами, сидела рядом и пила чай. – Ты же любишь Лену, несмотря на все, что она тебе сделала?
– Но это же другое…
– Почему? Жень, кому как тебе не знать, что любить бочонок с медом – это очень легко и приятно. А любить его, обнаружив в нем несколько ложек дегтя – вот это, по-моему, и есть самая суть любви.
– То есть ты все про нее понимаешь, и все равно любишь?
– Конечно, – Инна сделала еще глоток, – я знаю, что Лиза слабая, увлекающаяся, и что она способна на ветренные поступки. Ну и что? Думаешь, я идеальная?
– Думаю, да, – честно ответила Женька, чем вызвала новый приступ смеха и бурное веселье Леки.
– Ты ошибаешься, – отсмеявшись, сказала Инна и встала из-за стола, – знаешь, думаю, мне пора одеваться.
Женька кивнула, провожая взглядом ее спину. Она снова впала в знакомое в последнее время состояние задумчивости. А что, если Инна права? А что, если суть любви и правда просто в том, чтобы любить и плохое, и хорошее? Любить настоящего человека, а не пасхальную открытку? А что, если…
Она уже закончила кормить Леку, когда на кухне снова появилась Инна.
– Ну как? – Спросила, остановившись в проходе.
Женька только рот раскрыла. Она была… Нет, не то чтобы даже красивой, и не то чтобы даже сексуальной… Она была обворожительна, волшебна, словно принцесса из детской сказки. По открытым плечам рассыпались белые кудри завитых волос, тонкие бретельки белого же платья плавно переходили в изящный вырез на груди, а стройные бедра облегала мягкая нежная ткань, заканчивающаяся на середине голени. Изящные кисти рук были украшены браслетами, а на безымянном пальце – словно в пику всем несчастьям – красовалось платиной обручальное кольцо.
– Ты потрясающая, – искренне сказала Женька, глядя прямо в огромные, мягко накрашенные, голубые глаза, – правда, ты… У меня нет слов.
Инна улыбнулась своей теплой, мягкой улыбкой, и в этот момент в дверь позвонили.
– Иди открывай, – кивнула Женька, прогоняя мурашки, рассыпавшиеся вдруг по спине, – думаю, это гости.
И это были действительно они. Первым пришел Леша – с огромным букетом белых роз, и в галстуке. Он так обалдел от непривычного вида Инны, что двух слов связать не мог. Следующей принеслась Леля – с новой татуировкой на плече и корзиной хризантем. Она сходу принялась очаровывать Лешу, от чего он скоро забился в самый угол стола и перестал вообще подавать голос. Следующими приехали Иннины родители с Дашей – их сопровождал почему-то Славик, он же и нес за ними сразу три букета и три коробки с подарками. И, наконец, приехала Лиза.
Она неуверенно вошла в квартиру, улыбнулась смущенной улыбкой, и вдруг изо всех сил обняла Инну, что-то шепча ей в ухо. Наблюдающая за этой сценой Женька подумала вдруг, что не все у них так уж просто. И, может быть, на самом деле ничего еще не кончено.
Она смотрела, как они стоят, обнявшись – долго-долго, крепко-крепко, как доверчиво придирается Лизина щека к плечу Инны, как нежно гладит она ее спину, и это было так трогательно и так тепло, что Женька тихонько ушла в комнату и прикрыла за собой дверь.
– Кто там пришел? – Спросил из своего угла Леша. На одном его колене уютно устроилась Лека, а на другом Даша, и обе они с удовольствием дергали папу за уши.
– Лиза, – задумчиво ответила Женька и увидев, как сверкнули его глаза, встрепенулась, – Леш, я очень тебя прошу – веди себя прилично. Это праздник Инны, и не надо его портить.
Леша буркнул в ответ что-то неразборчивое, и принялся играть с дочками в "ехали по лесу".
Женька поправляла салфетки, когда в комнату наконец вошли Инна и Лиза. Удивительное дело – они держались за руки, и Инна словно защищала ее собой от всех присутствующих. Лиза тихо поздоровалась и села за стол. И начался праздник.
Веселье било фонтанами брызг смеха и радости. Леля и Славик непрерывно шутили, Иннин папа произносил красивые тосты, Леша играл с детьми, и только Лиза молчала и – как показалось Женьке – держала под столом Иннину руку. А потом были пельмени, и снова тосты, и еще порция безудержного веселья.